Игры богов

Хартинги пленных не брали. Когда армия улепетывать начала, видел Март, как отставший отряд мечи-копья побросал да руки поднял. Порубили, конями потоптали, даже не останавливаясь. «М-да, – сказал тогда Ли, – лучше уж оружия не бросать, не так обидно». Они и не бросили. Но в последней битве хартинги своему принципу изменили. На Марта сеть стальную набросили, Ли так получил палицей по шлему, что глаза закатились, Март решил – все. Однако, когда его из сети выпутали и пинками погнали, он увидел, что Ли в себя приходит, а солдат над ним меч заносит, бросился, поднял, удержал, за собой потащил. Позволили. Оказалось, нужны им пленные. Для показательных казней. Пока колонну пленных вели в город, словно скот, в каждой деревне останавливались и человек пять-десять развешивали по воротам и снимать запрещали.

Ли живучий оказался, оклемался, а ведь первые пару дней так и вис на Марте, ноги переставляя автоматически, вряд ли даже соображал, что идет, глаза пустые такие были, Март даже думал – все, голова отказала, бывает такое после крепких ударов. Да у Ли череп оказался крепкий, осмысленность где-то не третий день появилась, а там он и заговорил, слава богам, вспомнил Марта и все, что было. Узнал, что в плену, только головой качнул, плохо, мол, к хартингам – да живыми… Однако углубляться не стал. Март догадывался: Ли знает больше, чем говорит, потому что всегда так бывало, но действительно важными вещами он с Мартом делился. И то правда: зачем, например, знать заранее, как тебя казнить станут? Приведут на эшафот, поймешь. А рано или поздно приведут. Хорошо б, если вместе.

Ну вот, факелы замелькали – подъем. Сейчас жратву принесут. Март первым пробежался до отхожего ведра – хоть брызги не полетят, Ли за ним пристроился, отчаянно зевая. Народ просыпался, кто с оханьем, кто с руганью, кто молча. Стражники – все как есть хартинги, то ли никто к ним на службу не шел, то ли сами не брали – притащили корзину с хлебом и ведро с чаем. Завтрак… он же обед. К вечеру принесут ту же корзину с хлебом и пару ведер с тем, что самые большие выдумщики называют супом. Ох, чего только из этого «супа» не вылавливали: волосы, кости голые, словно их уже собаки поглодали, куски дерева, ошметки какие-то, вот только мяса не бывало, если, конечно, червей да тараканов не считать. А с них навару…

Как ни брезглив был Март, а ничего, приноровился. Все равно больше ничего никогда не давали: хлеб да месиво это из нечищеных овощей и неизвестно чего. Чай был жидкий и успевал три раза остыть, пока его несли из кухни, но в него щедро добавляли что-то сладкое, так что Марту даже нравилось. Сладкое крепко силы поддерживает. Ли говорил, что это кленовый сироп. А Март и не знал, что из клена можно сладкий сироп получить. Хлеб тоже был пристойный, ясно, что не белый, но и не клейкий черный, почти несъедобный, каким король Бертин кормил свою армию в конце войны. Нормальный хлеб, не всегда свежий, но из муки, а не из травы и отрубей. Получив кусок и полную кружку, Март вернулся на место, и сразу рядом с ним опустился на пол Ли.

– Салат из соловьиных язычков, – прокомментировал он, отщипывая от своей горбушки. Опять ему горбушка досталась, везунчику. – Давай половину твоего.

Он разломил горбушку строго пополам и взял половину Мартова куска. Знал, что Март обожает горбушки. Хлеб оказался свежим, вкусным, его запах на какое-то время перекрыл камерный смрад.

– Суп для нас специально варят, – сказал Ли, – а хлеб явно пекут для всех. А в суп валят то, что осталось от солдатского стола. Думаю, сегодня наша очередь, Март.

– Наша так наша, – философски пожал плечами Март, –- хорошо бы вместе.

– Неплохо, – согласился Ли. – Но нас не спросят.

Здоровенный парняга из новичков навис над ними с угрожающим видом. Ну да, этот – из последних ошметков армии Бертина, свято уверенных, что они – герои, а остальные – трусы презренные. Не было его в битве при Сторше, служил где-то в гарнизоне, куда хартинги попозже добрались. И уж конечно, думает, что он-то при Сторше не сдался бы, даже личным своим примером сплотил бы трусов и повел их в бой. Как же… Пойдет кто-то в бой за рядовым. А офицеров в другой камере держат. И казни для них, говорят, другие предусмотрены.

Март-то на парня покосился, а Ли словно и не заметил. Продолжал помаленьку от хлеба отщипывать и небольшими глоточками сладкий чай попивать. Вроде как вышел почаевничать на террасу своего загородного дома, природой любуется, ароматом цветущей черемухи наслаждается, а не вонью помещения, в которую затолкали пять десятков мужиков…

– Не голоден, что ли? – подчеркнуто грубым голосом спросил парняга. – Ну так мне отдай.

Март хмыкнул. Ну да. Разбежались. Вот если б он вежливо попросил, кто знает, Ли не жадный, мог и поделиться, понимает, что человек недавно в заточении, не привык к скудной пайке. А хамить ему не надо. Совсем не надо. Опасно. Вообще, это давно усвоила вся камера, и Старый Вим обычно новичков просвещал, что с той вон парочкой лучше не связываться, но так уж устроены некоторые тупые головы: все стремятся доказать, что они самые крутые. Того, дурак не понимает, что перед смертью все равны. Ли продолжал вкушать свой завтрак, но, когда парень наклонился, чтоб хлеб, лежавший у него на коленях, поднять, вскинул ногу навстречу широкому носу наглеца. В итоге нос стал существенно шире, а парень мощно шмякнулся на зад с приглушенным воплем. Это зря, потому что вопль услышали надсмотрщики и тут же вломились в камеру: как всегда, двое с дубинками и плетками, а трое со скорострельными арбалетами остались снаружи. Хартинги не только воевать умели, но и охранять.

– Кто его ударил? – почти вежливо осведомился один.

– Я, – отозвался Ли невозможно культурным голосом и допил чай. – Мне следовать за вами, сударь?

– Ну зачем же следовать? Можно и здесь.

– Он не виноват, – вступился Март, понимая, что глупит. Ли покосился на него, словно на безнадежного больного, положил хлеб в карман куртки, а куртку снял и аккуратно свернул, повернулся к надсмотрщикам спиной и уперся руками в стену. Здесь так здесь. Это даже лучше, потому что на месте больше десяти плетей не дадут. Проверено. А если выведут, могут и пятьдесят всыпать, как первый раз. Даже выносливый Ли потом отлеживался два дня. Ну, герой, получишь ты у меня, да втихую, разве что сам жаловаться побежишь. А жалобщиков хартинги не любят, как и нарушителей порядка: нарушителя выпорют, а по жалобщику и дубинками могут пройтись.

Ли даже не вздрагивал, хотя бил хартинг на совесть, не в оттяг, но крепко. И правда, десяток. А сколько ж за заступничество положено? Тоже десять. Март дергался, но не стонал, как многие. Больно, конечно, да только бывает намного больнее. Уж он-то знал.

Решетка с лязгом закрылась. Ли подождал, когда Март усядется, подал ему остаток хлеба и поинтересовался:

– Ну что? Опять чтоб вместе? Умный ты, как… вот как наш юный друг с расквашенным носом. Идите, юноша, в свой уголок, потому что в следующий раз с вашими гениталиями сделаю то же, что сделал с носом. Мне это станет в те же десять плетей, но вам будет существенно хуже.

– Ты! – проревел обиженный. – Я!

– Иди, пока яйца всмятку не стали, – перевел Март. Вряд ли этот младший фермерский сынок слышал мудреное слово «гениталии». Ли, сидя в той же расслабленной позе, разве что к стене не прислонялся, достал хлеб, положил на колено и отщипнул очередной кусочек. Парень рванулся в драку, но тут уж его сокамерники удержали. Серьезная драка вылилась бы в наказание всех. Так и перепороли бы полсотни, серьезно, обстоятельно. А кому это надо, кроме дурака по имени Март? Когда надсмотрщики заглянули, было мирно и спокойно. Ли собрал крошки, ссыпал в рот и довольно вздохнул. К ним подсел парнишка из вчерашней партии. Вот тот парняга был, а этот – парнишка: мелкий, хрупкий, явно из мобилизованных.

– Здравствуйте.

– Здравствуй, – согласился Ли. Март просто кивнул.

– Вы были при Сторше, да? Как это было?

– Плохо. Нас смяли.