Страница 45 из 103
В Миддике они пробыли еще несколько дней, преимущественно развлекаясь и отдыхая, что сопровождалось изрядными возлияниями, хотя Риэль вовремя останавливался, ну а Женя всегда меру знала. Симур вообще пил мало, объясняя это точно как бывший алкоголик дядя Саша из сорок седьмой квартиры: «Я свое уже выпил». Риэль иногда поглядывал на Женю со странным выражением лица, и она не сразу поняла, что означают эти взгляды. Он ждал, когда ей надоест Миддик. Он не двинется с места, пока не захочет она. Это одновременно восхитило, умилило и подняло настроение на полгода вперед, поэтому она с самым невинным видом спросила, куда и когда они пойдут дальше, сколько, мол, можно жить в этом пряничном городке… Риэль просиял.
Женя умела скрывать свои мысли и желания, и он не догадался, что ученица вовсе не прочь пожить здесь еще месячишко-другой, не из-за прелестей самого города, а из-за чудес оседлой жизни – возможности сходить в баню (здесь это было модно) и половить на себе завистливые взгляды аборигенок, возможности спать в ночной рубашке, а не всего лишь скинув туфли, на постельном белье, а не на одеяле, уже не особенно чистом, отсутствии необходимости идти целыми днями… Хотя скажи она «я устала» – и можно хоть весь день валяться не травке и смотреть в небо. Если есть что пожрать, разумеется.
К тому же Миддик был очень дорогим городом, даже дороже столицы. Здесь было несколько театров, включая оперный, и уж конечно, они посмотрели представления (полный отстой с закатыванием глаз, ломанием рук и завываниями), был настоящий музей, который привел Женю в состояние эйфории, потому что такого она не видела никогда. Помимо более-менее обычной живописи-скульптуры и, так сказать, произведений народных промыслов, так сказать, были там просто невероятные творения, по словам Риэля, созданные магами: картины – не картины, то ли объемные, то ли с голографическим эффектом, почти живые. В морской воде играли солнечные блики, песок пересыпался под ветром, шевелились листья деревьев, и это сопровождалось не только звуками, но и запахами. Риэль насилу ее оттащил, когда служитель третий раз напомнил, что музей закрывается.
Магия… За эти месяцы Женя не видела ее ни разу; ведь и портал, и обучающая машина для нее выглядели как продукты технологии, и в слова Тарвика о вкладе магов ей не особенно верилось. По крайней мере, для нее это было обыкновенным хайтеком… то есть, разумеется, не обыкновенным, фантастическим, но хайтеком. Магия же почему-то прочно ассоциировалась со средневековьем. Латы, замки, мечи, посохи… Лат здесь не носили, мечи тоже полагались далеко не всем, то есть и Риэль мог бы прицепить его на пояс, да только удивлялся: зачем бы, все равно не боец, фехтовать не умею совершенно, а если вдруг разбойники, все равно в одиночку не отбиться. Стражники, то есть обыкновенные патрульные полицейские в привычной терминологии, носили форму: темные штаны и рубашки практичного покроя, к зиме надевали еще куртки, на поясе у них, как у американских копов, было навешано много всего: и дубинка, на взгляд Жени, коротковатая, и нечто вроде наручников, и кожаные футляры, напоминающие кобуры, и ножны с впечатляющих размеров кинжалами, и специальные кармашки для метательных ножей, и маленькие скорострельные арбалеты. Мечей у них не было. Навстречу не раз попадались горожане, придерживающие эфесы, или всадники с ножнами на перевязи, как у мушкетеров, но определенных критериев не было. Хочешь носить – носи. Но неудобно же.
Огнестрельного оружия не было вообще, потому что не было пороха. Селитры тут не было. Совсем. Риэль не особенно много знал о полезных ископаемых Гатаи – металлы драгоценные или полезные, минералы драгоценные или полезные, некая полумифическая жидкость, активно используемая магами, а не все ли тебе равно, дорогая…
В общем, конечно…
Они распрощались с Симуром и отправились в путь. Кошелек Риэля, утяжелившийся после состязаний, уже основательно похудел: дорого стоило и жилье, и еда, но еще дороже – искусство, а они четыре раза были в театрах, два – в музее, один – в цирке. Женя вспомнила, что Симур говорил о талантах Риэля. Тот засмеялся: было дело, и акробатикой занимался, и жонглировал, просто необходимость отпала, достаточно зарабатывает и пением. Но для Жени он тут же устроил представление: прошелся колесом, прошелся на руках, сложился в несколько поз, которым любой йог позавидует, пожонглировал разными предметами и прямо на безлюдной дороге принялся учить Женю танцевать. А на привале, расчесывая изрядно отросшие волосы, она спросила, почему он выгорел на солнце, а она как была рыжей, так и осталась. Риэль не понял: что значит выгореть? Это как?
На этом солнце не выгорали ткани, не выгорали волосы, оно не давало никакого загара – Женя видела и по себе, и по Риэлю: лицо, руки и тело были одного цвета, у него – белые, у нее – смугловатые. Таким белобрысым он был всегда. Солнце не напекало голову. Женя давно потеряла и бейсболку, и шляпу, все боялась – ведь жарко, палит… оно палило, только без последствий. Пришлось рассказывать не только про поездки к морю и лежание на берегу в полуголом виде, но и про солярии.
По сравнению с летом действительно похолодало, и на ночь Женя надевала куртку, купленную на деньги Хайлана, они ложились на одно одеяло и укрывались вторым, и Риэль обещал в первом же городе обзавестись палаткой, в Миддике они были уж вовсе фантастически дорогие.
Жизнь была прекрасна. Мир был прекрасен. Риэль был прекрасен, потому что справился со своей подавленностью и перестал все время развлекаться молчаливым самобичеванием. Надо сказать, что мужчины, способные чувствовать так сильно, Жене еще не попадались. Может, не везло… Помнила она рассуждения Вадика (склонен был юноша к философствованиям, уши порой вяли) насчет того, каким должен быть мужчина. Чтоб без слюней, чтоб эмоций поменьше, чтоб расчета побольше, любовь – это, конечно, здорово, но главное чтоб дело было, характер, сила…
И, в общем, примерно такие представления у Жени и были. Обилие эмоций – удел женщин, мужчина должен делом заниматься, а не предаваться горестным мыслям, а они, нежные, слабые, тонко чувствующие, должны только прислоняться к крепкому мужскому плечу. Спрашивается, почему она так считала, ведь ни нежной, ни слабой, ни даже тонко чувствующей не была. Не давались ей нюансы. Наверное, Олег выбил. Ногами.
Риэль не ныл и не жаловался. Выложив Жене, так сказать, сюжет, замкнулся, замолчал и начал вариться в собственном соку. И ведь сюжет был изложен без метафор и прочих гипербол, он порой выражался гораздо красочнее и не стеснялся даже красивостей. Впрочем, почему бы поэта должна смущать образность речи? Он шел и молчал, а у не самой сентиментальной дамы, сердце разрывалось, когда она смотрела на осунувшееся лицо и потускневшие серые глаза.
Сейчас глаза блестели, были, если так можно выразиться, ярко-серыми, без синевы или стального отлива, просто серыми, не так чтоб темными, не так чтоб светлыми, и даже сравнить нечем. Чисто серый цвет почему-то в природе не на каждом шагу встречается. Ни тебе осенней смерти, ни древнего меда, который на самом деле янтарь. А он что? Одуванчик? Так одуванчики здесь не росли.
Дорога, точнее широкая тропа, вела через приветливый лес. Риэль честно предупредил, что предстоят еще минимум две ночевки под открытым небом, но если вдруг начнет накрапывать дождь, он соорудит шалаш, умеет, получается хорошо и почти не промокает. Еда у них была, причем такая, что Женя предвкушала удовольствие: творог, больше похожий на взбитые сливки, нежный, сладкий, его было много, а еще были какие-то лепешки, взглянув на которые, Риэль сглотнул слюну и не торгуясь купил сразу десяток. Он рассказывал забавные истории, заставлял Женю петь на ходу и показывал, как нужно это делать, как дышать, даже как держать спину и голову, чтобы голосу было легче. Женя добросовестно пела, держала и учитывала замечания, слегка удивляясь, насколько же серьезно он относится к обучению, ведь все равно не выйдет из нее великой менестрельши. Не Монтсеррат Кабалье.