Страница 23 из 103
Они говорили еще долго, каждый о своем. Забавно получалось: рассказывал Риэль, Женя слушала, как-то комментировала или нет, и начинала о своем, он слушал, комментировал или нет – и так без конца. Но что удивительно, в этом не было никакого пренебрежения или даже невнимательности, потому что оба понимали: им важно высказаться, а обсудить все можно потом, потому что впереди целая жизнь. И они обязательно пойдут в Санив, вот прямо отсюда и пойдут, отдохнут тут несколько дней, прибарахлятся, подзаработают – и пойдут, только обязательно мимо Каренского замка, там состязание менестрелей, грешно пропустить, да и шансы на победу есть, а там победить очень даже престижно… Ну да если и просто участвовать: кров и пищу обеспечивает хозяин, а-тан Карен.
Женя уже знала: тан – это вроде как господин, только Риэля никто таном не назовет, потому что он из простонародья, тан – это либо из мелкой знати, либо из богатеев, либо на службе короны, да высоко. Таан, то есть тот же тан, но с очень долгим «а», дольше, чем в фамилии Тарвика, – это еще выше, это уже члены магистратов, верхушки гильдий, большие начальники и родовитые аристократы. А-тан – человек с каплей королевской крови. А дальше уже высочества и величества, но это нам уж точно никогда не пригодится: Риэль – хороший менестрель, но до придворного ни за что не дотянет… ну, дотянет, но вот совсем не хочет сидеть на одном месте. Да и что делать бродячему поэту во дворце – сочинять хвалебные баллады? Вот что никогда у Риэля не получалось, так это писать на заказ. Петь – пожалуйста, а сочинять – никак. Хотя старался.
Утром в комнату постучалась служанка, Риэль спросонья крикнул «Да!», и она вошла, прежде чем он сообразил, что спит не один, и вряд ли кто поверит, что только спит. В прямом смысле. Правда, служанка наверняка и не такое видала, потому глазом не моргнула, поставила на стол тяжело груженый поднос – завтрак в подарок от хозяина, забрала пустые бутылки и исчезла.
– Зато все будут думать, что мы с тобой любовники, – проворчала Женя, посмотрев на его смущенную физиономию, – даже если кто-то и подозревает тебя…
– В мужеложстве, – подсказал он, – это так называется. Женя, а ты в бога веришь?
– Господи, конечно, нет, – отозвалась Женя, – потому что у нас был официальный атеизм, потом многие прозрели, а мне как-то не до того было. Ну, молилась неизвестно кому, когда ребенок болел, а проку-то? Мы ж эгоисты, нам бог нужен в качестве помощника и спасителя, а не так…
– Спасителя? Хм… Проку от него как от помощника и правда… Я, в общем, тоже… В Сайтане с этим построже, а здесь полная свобода, хочешь – ходи в храм, не хочешь – не ходи, но потом не жалуйся. А здесь стоит сходить.
– Сходим. Только ты мне заранее скажи, что там делать надо. А ты прав был – никакого похмелья. И все помню, о чем говорили.
– Значит, помнишь, что мы начинаем новую жизнь без одиночества?
– Пробуем, – уточнила Женя. – А я в ванную.
Весь день они бродили по городу. Полкружки монет Риэль разделил на две части и одну ссыпал в Женину сумку, давно потерявшую первоначальную голубизну. Они купили еще одно дорожное одеяло, распугивающее насекомых, поменяли Женины туфли и дорогие брюки на симпатичное платье и платок в придачу, потратили немного мелочи на развлечения, послушали уличного певца – не путать с менестрелями! – и посмотрели на акробатов, зашли в особнячок сугубо делового вида – местный филиал Гильдии, где Риэль зарегистрировал две новые баллады, поболтал со знакомыми, представил Женю нескольким приятелям (и она правильно истолковала их удивленные взгляды, должно быть, в этой среде о склонностях Риэля знали) и отсыпал из своего кошелька приличную кучку – что-то типа необязательного, но желательного взноса: Гильдия помогала, если менестрель попадал в трудное положение.
Вечерами он выступал, причем не только в ресторане при той гостинице, где они жили, но и в более роскошных, таскал с собой Женю – вроде как она присматривала за флейтой, а на самом деле привыкала к новой жизни. Привыкала. Заставляла себя привыкать, потому что выбора все равно не было. Либо пойти утопиться – видела она во время прогулок подходящий мост, либо приспосабливаться. Было в тысячу раз легче, чем в юности, потому что не за кого было отвечать, ничем не попрекали родители, соседи и участковая докторша, зато был человек, предложивший руку. Не одна – и этакой мелочи было так много, что Женя уверилась: она приживется здесь, потому что здесь живут не только расчетливые мерзавцы Тарвики, но и легкие на подъем и протянутую руку Риэли. Как, собственно, и дома. Только дома больше не будет. В ту пьяную ночь Риэль рисовал перед ней картины будущего, незатейливого и никак не радужного: дорога, постоялые дворы, песни, а надоест или встретит мужчину, с которым захочет провести годы, останется с ним, будет жить в маленьком домике, потому что очень богатые люди редко женятся на очень бедных девушках. А Риэль станет навещать их раз-два в год, потому что он-то на месте долго усидеть не может: дорога зовет, и так замечательно, что он умеет петь, а то был бы не менестрель, а просто бродяга…
Женя с нежностью смотрела на его склоненную над виолой светлую голову. Волосы падали на глаза, и он вряд ли видел ее взгляд. А если бы и видел? Какие чувства может вызвать мужчина, способный подумать о том, что спутнице понадобятся тампоны? (А они буквально на следующий день понадобились.) Посетители ресторана, они же слушатели, ее взгляды оценивали совсем неправильно, и эта неправильность ее более чем устраивала. Из них получилась красивая пара, между прочим. Гармоничная. Эстетически почти совершенная. Оба высокие, но Женя со своими ста семьюдесятью двумя сантиметрами (при сорок четвертом размере) доставала ему до уха, так что в нем было не меньше ста восьмидесяти пяти. Она не прятала волос и даже уже не заплетала, и завистливые взгляды женщин радовали ее сердце.
Нравы здесь, слава богу, было нормальные, то есть общество не требовало непременного законного брака, и уж тем более от менестреля, но вот девицы откровенного поведения не ошивались по приличным заведениям. Для них заведения были строго определены, и вне их пределов работать им было нельзя вплоть до сурового наказания. Женя все больше склонялась к предположению Риэля о будущем, которое мог ей устроить Тарвик. Нет, лучше дорога… Оказалось, что это не так уж и страшно – целыми днями идти и ночевать под открытым небом. Погода здесь круглый год была теплой, Риэль говорил, что на зиму он просто покупает палатку, а весной ее снова продает, чтоб не таскать лишний груз, и этой палатки вполне хватает, потому что морозов здесь не бывает, про снег он только слышал, а от дождя палатка вполне спасает. Спешить было некуда, поэтому длинноногий Риэль подстраивался под Женины темпы.
Слушая его, она подумывала о пополнении его репертуара большим количеством песен Земли. Конечно, никакие Витасы тут не годятся, хотя бы потому, что Жене не по силам вывести эти истошно высокие ноты, но вот все тот же Басков или, скажем, Погудин – это самое то. Она уже видела, как легко складывает стихи Риэль, причем стихи-то получались очень даже достойные, и почему бы ей не обеспечить его идеями и мелодиями? Романсы, например, здесь стали бы популярны…
Они прожили в городе долгие три недели, и Риэль, жалобно посмотрев на Женю, предложил отправляться в путь. Конечно, ее куда больше устраивала комната с удобствами, но выбирать не ей. То есть если выбирать между комнатой с удобствами и одиночеством и ночевками в поле, но прижимаясь к его спине, то выбор был очевиден.
Он не давал ей грустить. Не веселил, не тормошил, но обязательно начинал что-то рассказывать или просто обнимал и утешающе поглаживал волосы, и Женя думала: ну какого черта, что у тебя осталось там – комфорт, работа и Люськины откровения? Вот счастье-то… Она заставляла себя так думать. Во всем следует искать хорошие стороны, а ей и искать не надо, вон она, сторона, умолкает, освещает лицо улыбкой, от которой окрестные дамы начинают мелко дышать, и берет в руки смычок. Полжизни он провел в дороге, таская неудобные футляры, так же доставая смычок, когда уставало горло, так же приветливо и благодарно кивал, когда в кружке звякала новая монета или крестьянка ставила банку со свежевыдоенным густым и сладким молоком. Как мало нужно человеку от жизни! Он бы не стал вкалывать до посинения, чтобы купить скромненькую квартирку, и уж точно не гордился бы собой по этому поводу, как втайне от всех гордилась Женя. Она просто упивалась сознанием своей самостоятельности, самодостаточности, самоуспокоения и всего прочего «само». Так и тянуло приводить себя в пример любителям поныть и пожаловаться на трудности российской действительности, все растущую усложненность российского бардака и абсолютную ненужность российской интеллигенции… А Женя не интеллигентка, у нее профессия была…