Не Квадра

Если для Дана ситуация была всего лишь удивительна (привык он уже к местному отношению к властителям), то для Алира потрясение было велико. Как это – игнорировать волю Нирута? Да и кого угодно из когорты? Даже эльфы, даже в самые трудные времена чтили властителей и не особенно обижались за то, что те не соизволили прекратить резню. А может, и соизволили, вдруг подумал Дан неожиданно для себя, а Нирут об этом не говорить исключительно с целью Дана подразнить… или из некоторой обиды: ага, раз считаешь нас такими вот распоследними мерзавцами, так и считай, опровергать не буду…

Тогдашний император прекрасно знал мстительность эльфов и их бойцовские качества. Каждый эльф в бою стоил минимум трех человек, даже просто исходя из их физиологии, они были сильнее, быстрее и точнее. И, вероятно, в его цели входило полное истребление. Самый настоящий геноцид.

Дан высказал Алиру эту мысль на привале, и тот надолго задумался, даже чай пить забывал, а ведь меду в том чае было больше чем заварки, Дан, забывшись, лично столько намешал, а Аль очень любил сладкое. Шарик потренькал за ухом, и Дан понял, что дракон с ним совершенно согласен. Интересно, сколько же лет самому Шарику? Дан спрашивал как-то, но Шарик на все цифры сообщал неизменное «тир-рр», и до Дана дошло: он просто не знает, нет у него такого понятия, как счет времени, больше дня он и не воспринимает, помнит все, что было в его жизни, причем помнит так, как будто это вчера и было. Иногда он тыкал мордой Дану в ляжку, которую когда-то когтем пропорол, и виновато посвистывал. Наверное, его воспоминания не тускнели со временем. Или он выбирал сам, что помнить, а что нет. Врагов он помнил отчетливо и всегда, имелись прецеденты, друзей, в общем, тоже. Как-то он, мирно шествовавший рядом с Даном, вдруг рванулся в сторону и заскакал вокруг старичка с пышными усами, в котором Дан стражника из драконьего патруля узнал далеко не сразу. А старичок узнал Шарика и тем более узнал нисколько не изменившегося Дана…

– Наверное, – родил наконец Аль. – И я непременно Нирута спрошу. Если он знает, конечно. Это ж было еще до него.

– А я не постесняюсь и Флайта спросить, – согласился Дан. – Не думаю, что за такой вопрос он решил оторвать мне голову. Правда, может и не ответить, хотя какая бы ему разница.

– Мне кажется, что это логично. Я тоже думал так… Ведь резня была беспощадной, сильных магов убили всех. Вообще. Школы магии уничтожали вместе с учениками: запечатывали выход и поджигали. Вырезали всех, кто сопротивлялся, а сопротивлялись все. Мы, знаешь, не были тогда безропотными. А потом вдруг кончилось. То есть посланник императора изложил условия: заложники, запрет на перемещение, запрет на сильную магию, запрет на ношение оружия и так далее. Либо соглашаемся, либо умираем. Вас слишком много, и вы нас уничтожили бы под корень. Наши и согласились.

– И это было самым разумным поступком ваших вождей. Да, унизительно. Но вы есть.

– Ага, – невесело согласился эльф. Волосы у него наконец доросли до привычного уровня, то есть лежали на спине поблескивающими серебряными прядями, гладкие, аж погладить хочется. Ну Дан и погладил. Аль благодарно улыбнулся, а Шарик присвистнул. Ну да, к вопросу, понравится ли Алиру чесание подбородка. Здесь ведь жесты воспринимались куда более просто.

– Аль, слушай… Я вдруг подумал… Как бы там ни было, всеобщий залег в мою голову поверх русского и английского. Это вполне могло смешаться в неопределенный коктейль…

– Ты говоришь на всеобщем как местный, – удивился Аль, – и всегда говорил.

– Это понятно. Я вот о чем подумал. Разная понятийная система и так далее. На всеобщем слово «любовь» однозначно?

– Нет, конечно, – удивился Аль. – Три значения. Интимные отношения, душевная привязанность, отвлеченно-обобщающее понятие… А! Дошло. Я дурак. Ты потому только на пятый год сказал, что меня любишь, что в твоем мире слово однозначно?

Дан неопределенно улыбнулся. Да ни фига оно не однозначно, просто уточнения всегда следуют. Любить можно не только женщину (или мужчину), но и друга, бабушку, собачку или шоколад фабрики «Россия». Разве что говорить об этом принято женщине (мужчине) или бабушке. Другу и собачке – как-то не очень. А жаль. Нынешний Дан без колебаний сказал бы не только маме, но и Сашке Симонову и даже Тяпе.

И вообще этот мир более откровенный, более естественный в проявлениях чувств любого рода. В выражении этих чувств. Например, любопытства: а сколько времени может гореть хорошенький вампирчик? а эльфийка сгодится только на подстилку… а эльф…

Дан прогнал воспоминания. Герцогиня до сих пор от страха дрожит при одной только мысли о Дане, Кондрат, если жив еще, уже старик, всеми забытый и никому не нужный, потому что Нирут на полдороге не останавливается, если решает кого-то в порошок стереть. Было? Было. Вот и живи с этим. Правильно, Гай?

Гай не ответил. Еще бы. Это не Дановы выводы были, а именно что его, Гая. Дан обнял Аля за плечи, и тот привалился к нему… ища защиты? иллюзии защиты? Ох, ну почему ты не сказал мне об этом раньше, Нирут, ведь лучше всех понимаешь, какой я болван? Ну что, трудно мне друга за плечи обнять? Особенно если этот друг – эльф, легко понимающий чужие чувства? Неужели за тридцать пять (шесть? семь?) лет можно сохранить в неизменности свои былые представления? Мужчинам нельзя говорить о любви. Мужчину нельзя обнимать. Неправильно поймут? Ага. Зайцы в кустах.

На душе стало заметно легче. От Аля шло мягкое живое тепло, и вовсе не только тепло его тела.

– Черт, Аль, я даже сказать не могу, как тебя люблю, – честно признался Дан. – Не умею. Слабо у меня с выражениями чувств.

Аль не ответил, но Дан знал, что ему хорошо, что он улыбается, что любит не меньше и никакие выражения чувств тут не нужны. Шарик одобрительно цвиркнул, и они засмеялись. Сейчас – хорошо. А завтра пойдем рвать, рубить и крошить людей. Работа у нас такая, работая наша простая, жила бы… империя родная, и нету других забот… Вот откуда, спрашивается? Эта песня из предранешней жизни, ее уже не пели, когда Данил Лазарцев соображать начал. Наверное, в кино каком-то слышал, где-то и застряло.

* * *

Погоня привела их в знакомые места. Дан постоял около нагретой солнцем высоченной стены, оставшейся от очень давних времен, когда город осаждали сонмы нечисти, в изобилии плодившейся в окрестных лесах, потрогал теплый неровный камень, полюбовался на чахлые цветочки в пыли и подумал, что на этот раз он одет куда более удачно. И штаны закатывать не надо, потому что на ногах не светлые льняные брюки и дорогущие летние туфли, а высокие и легкие сапоги, в которых даже в жару не тяжело, и заправленные в них тонкие черные штаны. Аль понимающе молчал рядом. Они прошлись вдоль этой стены, ведя в поводу лошадей. Солнце начало клониться к закату (еще одно воспоминание), когда они встретили усатейшего стражника в воротах. Мода не изменилась. Вот еще войти в тускло освещенную комнатку внутри стены и встретить там регистратора Муна… Но Мун давно умер в окружении внуков… Стражник попался понятливый, резво смекнувший, что пропыленные и основательно вооруженные мужчины не просто так носят одежду одного цвета, да и сторожевой дракон у них не вместо собачки, и регистратора вызвал.

– Дан, – охнул совершенно незнакомый пожилой мужчина. – Мне не мерещится? Ты вернулся? – После коротенькой паузы он спохватился и поклонился. – Честь для нас, что вы вернулись, сударь. Позволено мне будет узнать имя вашего спутника?

– Алир Риенис, – без всякого своего высокомерия назвался Аль. – А вы, сударь, очевидно, сын регистратора Муна Стамиса?

– Ну да, – обрадовался тот, – младший сын. Тим Стамис.

– Ой черт, – только и сказал Дан, – Тим, я тебя не узнал. Как Мая, дети?

Ох как хорошо-то, что имя жены всплыло откуда-то… Регистратор просиял, и Дану стало тошно. Да, пришелец карьеру сделал, но демократичный остался, до народа снисходил, честь-то какая, помнит тех, кто к нему, никчемушнику, отнесся хорошо по доброте душевной.