Приносящая надежду

– Он сильнее тебя?

– Как некромант? Нет. Лена, что с тобой? Тебе не нравится этот мир? Мне он тоже не нравится. Но я хотя бы знаю почему.

Гарвин положил руки ей на плечи, прислонил ее к себе.

– Может, нам пора в Путь?

– Нам пора вылечить твои руки основательно.

– Все, что можно, уже сделано. Аиллена, мне это помешает только в тонком целительстве. Я привык видеть пальцами, а теперь не все увижу. Больше ни в чем не помешает. А исцелять я все равно смогу, просто чуть хуже. Или тебя смущает, как они выглядят? Это тоже пройдет. Твои бальзамы убирают даже шрамы от ожогов.

– Не таких.

– А каких? Он же поверхностный. Только кожа сожжена. Это ничуть не опасно, разве что больно, и то не так уж. Видишь, я уже могу прикасаться к тебе. Не затем, чтоб взять силу.

– Бери.

– Мне не нужно. Я хорошо себя чувствую. А ты – нет.

– Что не нравится вам с Милитом в этом мире?

– Магия умирает. Не наша. Здесь магия умирает вообще как таковая.

– Ты же говорил, что магия не вне, а внутри, как ты можешь это чувствовать?

– Не знаю. Я полагал, что она внутри каждого, но, возможно, используя ее, мы выпускаем ее в мир. Я привык дышать воздухом миров магии. Я просто не знал разницы.

– Почему она умирает?

– Потому что вымерли эльфы. Людям она не присуща от природы, постепенно гаснет… Вообще, поинтересуйся хоть бы и в Сайбии, есть ли хоть у одного мага сын или дочь, которые были бы сильнее отца. Впрочем, среди людей нет сильных магов-женщин. В людях магия растворяется и тает с каждым поколением. У Кариса дети вовсе ее лишены. У Балинта сын обладает Даром, но так, по мелочи, фейерверки устраивать. У Верховного шестеро сыновей и три дочери, Дар есть только у одного, достаточно сильный, но меньше, чем у отца. Просто не бывает, чтоб сын оказался сильнее отца. А у нас бывает, и даже нередко. Кайл в будущем легко переплюнет Милита, вероятно. А здесь нет эльфов. И знаешь, судя по всему, просто исчезли. Не вследствие войны. Как может исчезнуть целый народ?

– Или растворились.

– Невозможно. Разве что в четвертом поколении могут преобладать черты людей. Лена, а ты и не удивилась… То есть прости, Аиллена. Ты встречалась с таким – чтоб исчезал народ?

– У нас такое было. Хотя, пожалуй, исчезала цивилизация. Культура. Люди просто смешивались с другими. Вы не народ, вы раса.

– И культура исчезла, – грустно сообщил Гарвин. – Так, древние развалины какие-то. Тысяча лет – и никаких следов от эльфов. Почти забыты. Неужели это наше будущее?

– Может, и наше. Это история. Кто-то из великих сказал, что она неумолима.

– Ты еще не привыкла к тому, что тысяча лет – это мало.

– И не хочу. Я не хочу. Я не хочу думать о том, что было, и ждать того, что будет.

Гарвин наклонился, его волосы повисли вокруг головы Лены, как вуаль. Сквозь нее просвечивало тусклое закатное солнце, и волосы казались почти совсем рыжими. Почему они все целуют меня в висок? Даже не в щеку, не в нос, именно в висок?

– Живи как живешь, – прошептал он, – и все будет хорошо. Слушай только себя. Не иди ни у кого на поводу, даже у Владыки… тем более у Владыки. Ты – это ты. Ты – Лена.

– Ты перечитал Книгу Лены. То есть слишком много ее читал.

Он фыркнул – прямо в ухо, выпрямился и сообщил:

– Ты умница. Хоть и дура. Я, собственно, зачем пришел-то – помажь мне руки. Наверное, тебе это кажется странным, но твои бальзамы мне нравятся больше. Кто тебе вообще рассказал о Книге Лены?

– Владыка, естественно. Он сказал, что она сгорела в Ларме.

Гарвин постучал себя по голове:

– Здесь-то осталась.

– Ты так тщательно…

– Потому что у меня были свои видения. Мы об этом уже говорили. Я не собираюсь вести тебя по пути Лены.

– Потому что я сама по нему иду?

– Сама. По своему. И зовут тебя – Лена. И ты тоже чувствуешь отсутствие магии. Или ее умирание. Потому тебе и не по себе.

– Руки давай, – рявкнула Лена, вырываясь. Гарвин захихикал.

* * *

Потом Лена вдруг заметила, что их стараются разъединить. То доктор отвлекает ее философствованиями, то король пристает к эльфам с расспросами, то Маркуса просят показать пару приемов, хотя сами предпочитают огнестрельное оружие, то Гару полную миску костей навалят… И это совсем не понравилось. Собраться всем, да еще так, чтоб вещи были поблизости, не удавалось. Зачем?

Она спросила местного начальника (кем он был, Лена так и не поняла). Он растерялся на долю секунды, хотя прямота тут декларировалась как необходимый элемент общения: отечество в опасности, враг будет разбит, только никакого врага в окрестностях не намечалось. Вообще. Военная диктатура в отсутствие реального врага?

– Я хочу, чтобы вы остались у нас подольше, – сказал он.

– Зачем? Даже если случится это пресловутое вторжение, эльфы не станут применять магию. Ни на чьей стороне.

– Ты запретишь?

– Именно. То есть уже запретила.

– Ну что ж. Я не для этого хочу вас задержать. Поверишь, что это просто интересно? Необычно?

– Поверю. Но нам пора в Путь.

– Нет, извини. Вы погостите у нас еще.

– Станешь угрожать? Удерживать силой?

– Стану. Угрожать – нет, я не собираюсь вредить никому из вас. А удерживать – стану. Обязательно. До тех пор пока мне это будет нужно. Не пойдете же вы против револьверов со своей магией.

Ну да, это называется «не угрожать». И-их, милай, как говорила баба Дуня, никово не понимаш. Лена дала инструкции Гарвину – и, конечно, их никто не слышал, и тот вроде как даже охотно поднялся на башню – очень далеко от их комнаты-казармы, чтобы показать несколько заклинаний магии преобразования. Безобидной такой магии. Не боевой. Ну преобразовал камень под ногами в песок. а как ноги провалились – обратно в камень…

Лена пила чай. То, что заменяло чай здесь, – цветы и листья какого-то куста, бодрящие, но невкусные. С конфетами, банальными карамельками типа «дунькина радость» – соскучилась по ним. Гару валялся под ногами, Маркус возился с застежкой перевязи, Милит рылся в мешке, шут полировал футляр аллели, Мит Девос рассказывал о своем отце что-то занимательное… Нет, Гарвин не стал превращать башню в груду песка. Он просто открыл проход в эту казарму, и тех двух минут, что были у них до сигнала тревоги, им вполне хватило, чтобы вырубить соглядатая, схватить вещи и вцепиться в Лену. Вслед загрохотали выстрелы (не хочет он нам вред причинить, конечно), да Гарвин, не будь дурак, приготовил щит.

Применение магии во время Шага забросило их черт знает куда, да это бы еще ничего, но Лене стало плохо. Сначала просто плохо: закружилась голова, бросило в жар, затошнило. Ее заботливо уложили на траву, подстелив плащ. Шут держал ее голову на коленях, а Лена пыталась сфокусировать взгляд на его лице, оно то уплывало, то как-то размазывалось, словно у нее резко портилось зрение. Она еще чувствовала, как ее перекладывают на сложенные одеяла, укрывают, потому что ее била дрожь, видела, как Гарвин водит своими изувеченными полусогнутыми пальцами вдоль ее головы и тела, как напряжено его лицо и сияют расплавленным серебром глаза. С слышала встревоженные голоса мужчин, но не понимала о чем они говорят… Как понимать, если они говорят не по-русски, а других языков она не знает, английский в институтском объеме и тот со словарем, а этот язык незнакомый совсем… каким и должен быть язык чужого мира.

Что было потом… Черт знает что было потом. Вроде она так и лежала под спешно натянутым тентом в окружении лучших своих друзей и самой замечательной собаки, и шла по площади Ленина, раздражаясь на полиэтиленовый пакет с тоненькой папочкой, и смотрела в небесные глаза Лиасса, и слышала язвительный голос Корина Умо, и оборачивалась, чтобы посмотреть на непонятное явление под названием Кристиан – и даже видела его, и сидела верхом на каменной спине, а по сторонам мерно и мощно взмахивали огромные золотые крылья…