Странница

А ведь бандиты перед ней ничуть не благоговели и уж точно ее проклятий не боялись. То есть маргиналы – они везде маргиналы, действительно, сто раз прокляты, поймают – казнят, да возможно, и после пыток, чего им терять, одним проклятием больше, одним меньше, а смерть в принципе только одна…

Она откармливала и отпаивала шута. Ариана сказала, что вовсе не лишним ему будет пить вино, и посол, в очередной раз посетив столицу (а делал он это вовсе не так часто, как прежний), доставил приличных размеров бочонок замечательного вина – подарок Родага, сопровождаемый устным обещанием оторвать шуту голову или что-нибудь еще. Ну, а чтоб шут не спился в одиночку, ему немножко помогали все. Часто приходила Ариана, то ли шута навестить, то ли проверить, не напутала ли Лена в лекарствах, то ли лишний раз с Леной поболтать. Шут обожал слушать их разговоры. Жмурился и чуть ли не мурлыкал, говорил, что именно сейчас он чувствует себя дома, что ему хорошо и уютно, потому что целый год он не слышал болтовни о чулках, цветах и кремах для рук… Чувствовал он себя с каждым днем все лучше, бодрее, ходил не только по дому, но даже и до строения на заднем дворе добирался, однако большую часть дня проводил в горизонтальном положении.

Заходил Гарвин, и Лена поняла: что-то между ними произошло, когда она бегала спасать очередного эльфа, хотя держались друг с другом они вполне естественно и дружелюбно, и кто из них что кому сказал, было неясно. Бывал пару раз даже Лиасс, и тоже вряд ли чтоб шута навестить, ведь Лена тоже почти не выходила из дома. Лишний раз встречаться с Милитом не хотела, если уж откровенно. И так ее бросало в краску при виде собственной кровати и окна, через которое каждую ночь не ленился пробираться эльф. Нет, она не мечтала увидеть его еще раз при таких же обстоятельствах. Что и удивительно, наверное: как отрезало, а уж сколько радостных минут доставил ей Милит… Все равно. Появился шут – и Милит словно вычеркнулся из жизни. В любом качестве – это, конечно, замечательно, только пусть пройдет хотя бы немножко времени…

Милит не появлялся. Сам ли догадывался, Гарвин ли подсказал – они было довольно близки, пожалуй, только с Милитом Гарвин и был близок, если сестра родная вечно в нем какие-то пакости подозревала. Милит, наверное, тоже подозревал, но Милит был проще и существенно оптимистичнее и эмоциональнее… или всего-навсего моложе своей многомудрой матери.

Шут рассказывал о своих похождениях, вряд ли все, вряд ли даже многое, так, какие-то картинки, которые все же давали представление о том, как он прожил этот год. Лена не рассказывала ничего, а он не спрашивал. О том, откуда взялся Гарвин, шут то ли догадался сам, то ли Маркуса расспросил, но никак не комментировал. Лена подумала, что теперь уж точно в Трехмирье больше не пойдет, даже если попросят, даже если там остались еще эльфы – нет, такой ценой больше никого спасать ей не хотелось, и пусть кто хочет думает что хочет. Вот так сходишь – и вернешься к пустому дому. Пусть даже этот дом – палатка или просто костер в поле, лишь бы там шут был. В другой мир – посмотрим, но не в тот, где балуются отрезанием заостренных ушей.

Однажды утром Лена выглянула в окно и на миг ослепла. За ночь навалило толстый слой снега, но тучи уже разбежались, небо сияло холодной синевой (ну чисто глаза Лиасса) так, что даже снег казался сверкающе-голубым. Третья зима в Сайбии. Уже – третья…

– О, Ленка, привет, сто лет не видел. Ты прости, я спешу, у тебя аська та же? Стукну ближе к вечеру, на работе будешь?

Лена непонимающе смотрела на смутно знакомого парня… ох ты, кажется, старый форумный знакомый, молодой совсем, а ведь пока в реале не пересеклись, Лена думала, что он солидный и рассудительный дядя под полтинник. Порыв холодного ветра снова отдул в сторону пакет и сердито хлопнул им по ноге. На площади мастерили какую-то трибуну, интересно бы зачем: праздников не предвидится, даже тот знаменитый в начале июня, название которого даже не все руководители государства знают, уже давно прошел, июль на дворе. Выборы тоже вроде не планировались, да и когда к выборам трибуны строили, митинги нынче в моде только у протестующих старушек…

Что? Опять?

– Что случилось? – кинулся к ней Маркус. – На тебе лица нет. Приснилось что?

– Я опять… опять на площадь вернулась. Туда, домой. Откуда сюда попала. Испугалась, – забормотала Лена. Маркус облегченно вздохнул, посадил ее на свою кровать и зачем-то взялся растирать руки.

– А чего испугалась-то? Ну заглянула домой, посмотрела, как там. Город-то на месте?

– Маркус, я в то же место попала. В то же время. Здесь – два с лишним года, а там – две минуты?

– Ну, не знаю, – пожал плечами Проводник. – Я твоего мира вовсе не знаю. Может статься, и так: тут год, там минута. А где-то, может, и наоборот. В Трехмирье быстрее, у тебя дома медленнее. Да ты успокойся, наоборот, радуйся, значит, там тебя еще никто не потерял, ни папа с мамой, ни друзья… Если год – минута, то лет через сто сходишь, покажешься на глаза и обратно, сюда, к нам. Сто минут – это ж всего-ничего.

– Может, мне померещилось?

– Может. А может, и нет. Вот чего я точно не знаю, это про миры, откуда вы приходите. Я бывал в таких… технических мирах, только там все равно есть магия. Называют ее наукой, а по сути – то же самое. Только грязно очень. Ну, успокойся, давай, а то я знаю одно славное средство приводить растерянных девочек в чувство.

– Не надо по физиономии!

– По физиономии? Ну, это совсем уж на крайний случай. У меня проще и эффективнее, а по физиономии как раз мне и может попасть. Короче, успокойся, а то поцелую.

– Очень страшно, – согласилась Лена. – Маркус, минута! Может, и правда две. Примерно столько я бы прошла за две минуты… Даже за угол еще не свернула. Второго знакомого уже встретила. Тоже странно: такая концентрация знакомых на таком пятачке…

– Ну а что пугает-то? Радуйся. Делиена, ну, приходи в себя. Знаешь, как еще может быть? Слышал я что-то такое краем уха… Чем дольше ты не посещаешь мир, тем меньше времени проходит. Может, через десять лет там пройдут те же две минуты. Кто знает? И надо ли гадать?

Шут, розовый с морозца, поплотнее закрыл дверь и с разлету шмякнулся на колени рядом с Маркусом, оттеснил того и тоже решил руки порастирать. Пальцы у него было совсем ледяные и влажные.

– Лучше за шиворот, – посоветовал Маркус, и шут не долго думая засунул руку Лене за шиворот. Она взвизгнула и вскочила, только сейчас сообразив, что красуется в одной ночной рубашке, хотя и такой… пуританской. Зато теплой. – Ну вот. Глаза осмысленные стали.

– Почему руки холодные?

– А снегом растерся, – безмятежно улыбнулся шут. – Бодрит! Он такой чудный… мягкий… И главное, в нем ночевать не надо! Хочешь, тебе принесу?

Он и ответа дожидаться не стал, схватил со стола миску и выскользнул за дверь. Маркус встал.

– А и правда, лицо снегом потрешь, лучше станет. Знаешь, в Гарате говорили, что первым снегом смываются страхи и неприятности.

– Не только в Гарате, – сообщил шут, ставя перед Леной миску. Снег лежал искристой горкой, такой белый, какого дома не бывает по определению. Мужчины перемигнулись. Маркус крепко-крепко взял Лену за плечи, а шут загреб горсть снега и начал тереть ей лицо и шею, роняя комочки за вырез рубашки. Лена заорала так, что почти немедленно примчались посол и Карис, а во дворе разгавкался Гару и принялся ломиться в дверь. Шут нагреб еще горсточку и начал тереть руки, приговаривая: – А вот чтоб все неприятности смыть, а вот чтоб все беды стереть, а вот чтоб всю боль убрать…

Посол смущенно отвел глаза, Карис тихонько выругался, а Лена вырвалась и нахлобучила миску на голову Маркусу, потому что шут предусмотрительно отскочил. Маркус тоже заорал, собрал все, что оказалось на его макушке и мстительно засунул Лене за пазуху. И тут ворвался Гару, готовый грызть и кусать врагов… А врагов не обнаружилось. Пес озадаченно осмотрелся, рысцой подбежал к Лене, отчаянно размахивая хвостом, и полез лизаться.