Странница

– Знать о войне и знать войну – разные вещи, – как-то сухо сказал Милит, разламывая руками ветки толщиной с небольшой бревнышко. Воин. Солдат и главнокомандующий одновременно. Синие глаза, разрубленная кольчуга и кровь на снегу. Нет. Там была осень. Но синеглазый эльф не был просто похож на Милита, это просто был тамошний Милит, как та тощенькая девчонка на площади Ленина и на другой площади. Одна и та же, но в разных мирах. Наверное, есть где-то еще Маркус Гарат, Рош Винор и Ленка Карелина. – Ставь палатки, шут. Надо будет согреть там воздух, и не пугайся, не магией. Есть много других способов.

Гарвин оказался перед ней, но не на коленях, просто на корточки присел.

– Не сердись. Ни на меня, ни на них. Они правы, тебе не нужно видеть войну.

– И не нужно спасать эльфов?

– Тем более не нужно, – серьезно ответил он. – Ты уже на всю жизнь наспасалась.

Он легко поцеловал ее в щеку, что делал вообще-то крайне редко, и занялся дровами. Лена наблюдала за ловкими движениями шута, собиравшего каркас палатки (телескопические трубочки из какого-то невесомого, как алюминий, но гораздо более прочного сплава, всего несколько штук, а эффект потрясающий), за тем, как Милит откапывает из-под снега несколько плоских камней и кидает их в костер – как только он их увидел там? Маркус набрал снега в чайник и подвесил его над огнем, и более недовольным Лена его еще никогда не видела. Почему она решила, что надо вернуться? Точно не из-за слов Гарвина, потому что эта мысль мелькнула еще там. Хотелось знать, что думали те люди на площади, глядя, как поочередно казнят эльфов. Хотелось знать, за что так отчаянно дрался тот другой Милит… Этот дрался, чтобы задержать людей и дать возможность уйти эльфам, а потом, когда его окружили, когда остался один, дрался не за свою жизнь, а за свою смерть – легкую смерть…

Магии у него уже не было, израсходовал всю, выжег себя и умер бы, даже если бы вырвался из того боя. Был только меч, большой, по росту, и где было невысоким людям дотянуться до него своими короткими клинками, да вот беда – у кого-то оказался двуручный, да хорошей работы, рассекший куртку с металлическими пластинами, кольчугу, ребра… Если бы не доспехи, пополам бы разрубил. И словно через эту рану вышел кураж, весь азарт битвы, сразу нахлынула усталость. Он покачнулся, оперся на меч, и тот легко ушел в землю, и он не удержал равновесия, упал навзничь, уже понимая, что умер, да так обидно – не в бою, а все-таки на кресте…Зато остальные УСПЕЛИ.

А люди еще боялись подходить, толпились вокруг, добрый десяток клинков был направлен ему в грудь, и такой ведь был соблазн порубить его в мелкую капусту, однако устояли, чтоб казнить последнего эльфа… Он не сопротивлялся. А что он еще мог? Ну, в глаз дать кому-то. Пнуть. Убить уже не сумел бы. Так что он просто вел себя, будто его тут нет. Его и не было – только тело. Не повезло телу, ну что ж, с солдатами это бывает нередко. Но на всякий случай с него стащили не только доспехи, но и всю одежду. Бездарный лекарь остановил кровь и кое-как залатал глубокую рану – эльф должен был дожить до казни. Но даже голого его боялись – бросили на дно телеги, привязали руки и ноги врастяжку. Чтоб к позе на кресте успел приготовиться, наверное. Понятно, что боялись: видели, каков он в бою, знали, что маг, так что связывали редкими-редкими уже веревками из травки валицы, не позволяющей использовать магию. Не знали, дурни, что валица свои свойства сохраняет не дольше нескольких лет, а этим веревкам было уж столько, что ничего такого в них не осталось. Пусть. Пусть считают, что он все еще великий боевой маг. Если вдруг потом где поймают эльфа, который не успел себя выжечь, да этим свяжут, очень сильно удивятся.

Ночь была теплая, а жаль: будь похолоднее, полудохлые осенние мухи не ползали бы по полудохлому эльфу, не топали бы по ране, она и так болела – никакие известные способы борьбы с болью не помогали. Люди иногда подходили – проверяли, не сбежал ли. Или не умер ли. Он не обращал внимания. Покойникам вообще-то все равно, что на них смотрят, даже если они голые, все равно, если на них плюют. Только очень хочется пить, так хочется, что даже дышать трудно… и совсем не поверилось, когда вдруг в рот побежала вода. Он глянул удивленно: человек наклонил над его лицом чайник, из носика текла вода, и он пил до тех пор, пока не опустошил весь этот чайник. Даже боль начала утихать. А человек ничего не сказал, просто ушел. И люди бывают разные.

Странная раса – люди. Мелочны, мстительны и глупы. Сожгли Ларм. Ну воспользовались бы – нет, надо уничтожить, не только эльфов стереть с лица земли, но и всякую память о них. Мечи потом тоже переплавят или законодательно запретят упоминать о том, что клинки-то эльфийские? С аристократок украшения эльфийские посрывают? Город сожгли, город, какого им никогда не построить, потому что ни вкуса не хватит, ни умения, ни магии. Из синего камня коровники соорудят, болваны. А вот эшафот строить было не лень. Добротный такой, крепкий – и все для одного эльфа. Почетно.

Он шел сам, хотя и не без труда держа осанку – очень уж хотелось перекоситься на раненый бок. Своих этот лекарь так же исцелял? После такого лечения скорее калекой останешься, чем выздоровеешь. Людей он не замечал. Было бы на что смотреть. К тому же у покойников со зрением уже трудности. Эльф по имени Милит, любимый внук Владыки Лиасса, умер вчера в бою. А это так, недоразумение, тело вот еще двигается, для того чтоб помучиться на радость толпе. Дураки. Не будет радости. Эльфы не кричат.

Людей, похоже, было много – очень уж большая темная масса колыхалась перед эшафотом. Ну-ну, любуйтесь. В последний-то раз. Он смотрел поверх их голов, не видя. Эльфы умели смотреть так, что взгляд был оскорблением. Хотя кто знает: разве мухам не все равно было, как он на них косился, пока они пировали в его засохшей крови?

Когда палач отхватил ему ухо, он даже удивился: нож был острый, а казалось почему-то, что непременно самый затупленный выберут, чтоб развлечения надольше хватило. А тут-то: чик – и все, он даже боли почти не почувствовал, только кровь хлынула на плечо, будто именно в ухе проходил главная жила. Уши-то ладно, другие части тела побольнее будет, а там и до собак дело дойдет… бедные псины, вас-то за что? Чем потом кормить будут? Вот медведь, если попробует человечины или эльфятины, другого есть уже не хочет. И собаки переключатся на хозяев? А забавно бы.

По ступенькам эшафота не самой изящной походкой поднималась женщина в черном платье. Никакая. Ни красивая, ни некрасивая, час смотрел – через минуту забыл. Фигура тоже… не того. Впрочем, она немолодая, люди в ее возрасте редко сохраняют привлекательность, а этой-то и сохранять было нечего, и смолоду не была даже хорошенькой. Нормальная такая женщина. Волосы русые и короткие, некрасиво, волосы у женщины должны быть длинные… хотя какое до этого дело покойнику?

– Я забираю этого эльфа с собой.

А это еще зачем? Мужика что ли, не хватает?

Лена с ужасом смотрела на Милита. Он с недовольным лицом крошил в котелок сушеное мясо, почувствовал ее взгляд, посмотрел с улыбкой – и улыбку смыло.

– Что с тобой?

– Тебе перед казнью человек давал напиться?

– Ночью давал, – кивнул Милит. – А я не Гарвин, не говорю, что все люди…

– Длинноносый и черноглазый? В рваной зеленой куртке?

Глаза Милита расширились, и он медленно кивнул. Господи, что же это было? Всполошился шут, бросил свои дела, с размаху грянулся перед ней на колени, схватил за руки: «Лена, что?». Гарвин потянулся к ней магией – она точно знала, что магией, взгляд у него был какой-то особенный. Маркус тоже едва топор не уронил. Возникла короткая паника.

– Нормально. Просто мне тут померещилось…

– Она была в моей памяти, – сказал Милит медленно и певуче, – я ничего не почувствовал.

– В памяти?