Странница

– Она даже причесывается без зеркала, – гордо сказал шут, будто это было невероятным достижением. Хозяин заулыбался.

– Однако ты несешь с собой фигурки зверей, сделанные из камня, ведь и они тяжелые.

– Зато они мне нравятся. Мне с ними хорошо. А зеркало… Кому не нравится, как я выгляжу, может отвернуться. Зеркало не сделает меня красавицей, а вот настроение испортить может. Почему ты не удивляешься, что мужчины бреются без зеркала?

– Потому что они мужчины. Нет, не выходи на улицу. Там очень похолодало.

– А мне надо, – буркнула Лена. Шут захихикал:

– Гарвину тоже было надо – чуть не отморозил, спешно примчался в дом и воспользовался горшком, как и все мы. Там еще холоднее, чем было в том мире. Деревья трещат. И птица на лету замерзла. Из нее получился неплохой суп.

– А я думала, что мороженое мясо бывает только в моем мире, – пробормотала Лена. Гарвин сделал уже знакомый Лене жест и успокаивающе сказал:

– Никто тебя не увидит и не услышит, не стесняйся. Можешь даже раздеться и вымыться, мы нагрели много воды.

Лена научилась не стесняться естественных вещей. Ведь если они шли по степи, то действовали по принципу «мальчики налево, девочки направо», а предварительно кто-то выбирал для Лены лопух помягче. На привале мужчины отходили в сторону, но не так чтоб далеко, и просто отворачивались, а когда в сторону отходила она, то дружно смотрели в землю. Поэтому она воспользовалась горшком, постаралась вымыться, не слишком разбрызгивая воду, и даже помыла голову. Похоже, что и сегодня они пробудут здесь. Гарвин уж точно дождется, когда умрет хозяин, если он действительно умирает. А Лена что должна делать? Ее все еще пугала смерть. Наверное, надо родиться эльфом да прожить еще лет двести, чтоб так философски равнодушно относиться к концу.

Не дождались. Уже поздно вечером, все за тем же нестихающим разговором, в который иногда и Лена вставляла перлы своей светлой мудрости (порой позаимствованные из толстой книги «Мысли и изречения», подаренной на какой-то давний день рождения), хозяин вдруг прислушался к чему-то. Все немедленно заткнулись и прислушались, включая Гару, но никто ничего не услышал.

– Уходите, – вдруг приказал хозяин. – Быстро собирайтесь и уходите. Я буду держать свое видение при себе, Гарвин, но послушай меня: уходите. Не бойся, я не открою твоих секретов.

Пока он говорил, Маркус уже начал скидывать вещи в мешок, шут резво скатывал одеяла, а Лена, даже не понимая, почему вдруг повиновалась, натягивала сапоги и шапочку. Гарвин, собственно, тоже не протестовал. То ли понял, что старик не шутит, то ли сам что-то почувствовал, да сказать не соизволил. Хозяин обнял каждого и каждому что-то сказал. Лене простое «Живи, Светлая». Он прощался. Лена проглотила комок в горле (получилось вульгарно громко), и они привычно взялись за руки. Господи, только бы опять не на Северный полюс!

* * *

Падал легкий и пушистый снежок. Лена зажмурилась, потому что вокруг не было ничего, кроме этого снега. Вообще ничего. Синее, как глаза Милита, небо и бледно-голубой, как глаза Гарвина, снег без признаков антропогенного загрязнения. Голубизна получалась из-за того, что в нем отражалось небо.

– Это плохо, – сообщил Гарвин. – Люди, глаз не открывайте, ослепнете. Аиллена, может, еще пару Шагов? Пусть снег, пусть зима, но деревня или хотя бы дорога…

Шаг. Густой хвойный лес. Сплошные корабельные сосны стеной, высокой настолько, что приходилось запрокидывать голову, чтобы увидеть ветки. Те же сосны, поваленные в полном беспорядке. Непроходимый подлесок.

Шаг. Снег и вода в реке, стремительная настолько, что не замерзала, сплошной скоростной поток, без бурунов и барашков. И никаких признаков моста. Дисквалифицировалась Светлая.

Шаг. Деревня, сожженная или сгоревшая совсем недавно, на почерневшем снегу странные следы, жуткий запах.

Шаг. Словно метелью, а не быстрыми руками взвихриваются огромные двуручные мечи и вовсе не длинные кинжалы, снег залит алым, бешеные синие огромные глаза под закрывающим голову сверкающим шлемом, кольчуга рассечена, кровь при движении брызжет по сторонам, но это словно и не мешает, словно и не кровь…

Шаг. Полная народу площадь, снег вытоптан и замызган. Дикие крики ворон и странная тишина в толпе. Виселицы с трупами, кое-где уже переходящими в состояние скелетов, вязкий запах смерти, которого словно и не замечают люди, лица мрачны и ожесточены, а на эшафоте молчаливая очередь, снег падает на длинные шелковистые волосы…

Шаг. Дорога, уходящая к горизонту, хмурое закатное солнце и отблески этого вечернего пожара на снегу.

* * *

– Все, – решительно сказал шут, – дальше – ногами. Она устала.

– Ногами так ногами, – легко согласился Гарвин, ласково проводя рукой вдоль спины Лены, не касаясь, – и сразу стало легче, хотя ее все еще трясло. – А можно и привал. Дров сколько угодно, мороз невелик, можно и отдохнуть.

Милит заворчал что-то неодобрительное, что относилось явно не к предложению шута, а к манипуляциям Гарвина.

– Не надо мне так чрезмерно облегчать жизнь.

– Не надо? – удивился эльф. – Чем же успел прогневить тебя этот неведомый мир, если ты готова залить его своими слезами? Или я неправ? Ты слишком близко к сердцу принимаешь войны. И казни.

Маркус деловито вытаптывал площадку под костер, шут положил свой мешок и усадил на него Лену.

– У меня было впечатление, что я себя увидел, – произнес вдруг Милит с певучим эльфийским акцентом. Волновался. – Все то же самое: двуручным мечом по кольчуге, в том же месте…

– И даже глаза синие, – поддакнул Маркус. – Я тоже едва не принял его за тебя. Все-таки вы, эльфы, на одно лицо, не в обиду будь сказано.

– Может, это все Трехмирье? – тихо спросил шут. – Этот эшафот…

– Нет, в Трехмирье люди бы ликовали, – возразил Гарвин, – а там – вовсе нет. Я бы сказал, наоборот. Сочувствовали. Но молчали. Наверное, за сочувствие тоже полагается нечто… в виде виселицы. Там висели вперемежку эльфы и люди. Я бы в этот мир вернулся посмотреть… Не надо гневных взоров, я не предлагаю, а говорю свое мнение. И все. Решать все равно ей.

– И она вернется, чтобы спасти еще парочку эльфов! – взорвался Маркус. – А какой ценой?

– Какой? – заинтересовался Гарвин. – Какой ценой она спасла уже парочку эльфов?

– Дурак ты, хоть и некромант, – сообщил шут, опускаясь на колени около Лены и обнимая ее. – Давно тебе, видно, ушей не резали. Увидят твою роскошную шевелюру – и стрелу пустят. Ладно, если в тебя, а если в нее?

– Мы вернемся туда, – сказала Лена. – Хотя бы вдвоем с Маркусом. Странница я в конце концов или нет?

– Нет, – удивительно слаженно ответили они квартетом и засмеялись. Продолжил Маркус:

– Ты Светлая, это определенно, но не Странница. Не нужно возвращаться. По-всякому не нужно. Будь ты Странницей, ты была бы одна, ну, с кем-то одним, но не с такой оравой. Где-то убивают эльфов, где-то – людей, а где-то – тех и других.

– Мы вернемся. В тот, где война, или в тот город… Я хочу знать. Должна знать.

– Что знать? – рявкнул Маркус. – Что бывает война? Что люди убивают друг друга? Нечего тебе делать на войне!

– Нечего, – дуэтом согласились эльфы.

– Война – это тоже жизнь… – начала было Лена, но шут ее мягко прервал:

– Война – это смерть. Давайте пока об этом не будем. Ведь не сейчас же ты хочешь возвращаться?

– А ты будто и не против? – удивился Милит.

– Я с ней, – пожал плечами шут. – Я не хочу, чтобы она видела кровь, казни, войну. Но если она пойдет, я пойду с ней.

– Ну куда ей войну? – беспомощно сказал Маркус. – Какую ей войну, если она от капли крови в обморок падает? Если у нее душа болит только от разговоров о чужой и кончившейся войне?

– Маркус, в моем мире тоже есть войны, и такие, какие вам и не снились. Я знаю о них.