Горизонт

Вскоре после этой встречи, ранней весной, — тогда несколько недель подряд стояла жара как в июле, — Босманс увидел еще один «призрак прошлого», как он их называл, или же ему почудилось. Хотя нет, он уверен, что действительно видел ее.

В тот вечер он оказался в незнакомом районе, мало чем отличающемся от того, где находилось агентство недвижимости Бойаваля. И все-таки ему больше нравились небоскребы вдоль набережной Сены, и парк Берси, и сверкающие на солнце дома около Национальной библиотеки, в одном из которых жила девушка, похожая на Маргарет, нет, сама Маргарет, такая, какой он знал ее прежде, в новом воплощении ходила по новым улицам. В один прекрасный день ему посчастливится встретить ее, преодолев прозрачные преграды времени.

Он отдал на перепечатку сотню страниц машинистке — впрочем, теперь, наверное, это слово, напоминающее об однообразном стуке прежних печатных машинок, вышло из употребления, — то есть секретарше, работающей на дому. И в тот день она сообщила, что все уже набрала. Можно подъехать к восьми вечера к ней домой по такому-то адресу в новый район, неподалеку от пригорода Сен-Клу.

Босманс поехал на метро. Ему вспомнилось время, когда он каждую неделю возил по частям рукопись Симоне Кордье. И всякий раз забирал не более трех машинописных страниц. Интересно, куда в абсолютно пустой квартире она ставила свою загадочную машинку? На стойку бара? А сама печатала стоя или садилась на высокий табурет? С тех пор он написал более двадцати книг, да и технический прогресс не стоял на месте: вот сейчас девушка вставит «флэшку» в USB-порт и перекинет ему безукоризненный текст без черточек над «о», хвостиков и трема Симоны Кордье. Но изменилось ли что-нибудь по сути? Те же слова, те же книги, те же станции метро.

Он вышел на станции «Порт-де-Сен-Клу». Нет, ему больше нравились новые кварталы на восточной окраине Парижа, нейтральная полоса, дающая простор фантазиям о будущей жизни на новом месте. Здесь же, на площади он, наоборот, сразу погрузился в прошлое — церковь из красного кирпича напомнила ему пренеприятную историю: он, двенадцатилетний мальчишка, трясся на заднем сиденье машины в четыре лошадиные силы, расстрига сидел за рулем, мать рядом с ним; они остановились на красный свет, Босманс мгновенно выскочил из машины, забежал в красную церковь, спрятался и просидел там до темноты, боясь, что те двое подкараулят его снаружи. Его первый побег.

Выйдя из метро, он обшарил внутренний карман пиджака и обнаружил, что забыл бумажку с именем секретарши, ее адресом и номером телефона. Он запомнил лишь фамилию: Клеман. И еще название улицы: Дод-де-ла-Брюнри. Он не знал, где она находится. И спросил у прохожего, как пройти. «Идите прямо через площадь, первый поворот, не доходя до улицы Булонь».

Он ожидал увидеть небольшую улочку с невысокими домами и надеялся, что на дверях не будет кодовых замков. Ему понадобится только просмотреть списки жильцов и отыскать среди них мадемуазель Клеман. Однако дома оказались небоскребами не хуже тех, на бывшей набережной Вокзала, которые он впервые увидел в день посещения агентства Бойаваля. Высоченные новые здания. На одной стороне улицы семь четных: № 2, № 6, № 10, № 12, № 16, № 20, № 26. Босманс, смерив взглядом их высоту, подумал с ужасом, что в каждом подъезде живет человек пятьдесят. Имен было так много, что зарябило в глазах. Жаклин Жуаёз. Мари Ферукан. Бренос. Андре Кокар. Альбер Загдан. Фальвэ. Зелатти. Люсьен Аллар. Но ни единой Клеман среди них. У него голова пошла кругом. Имена мелькали, проносились мимо галопом, как лошадки на скачках, так быстро, что их и не различишь. Червонный король. Каурый. Мальчик. Манящая. Золотко. Пустота внутри, дыхание перехватило от ужаса. Он во веки веков не отыщет мадемуазель Клеман среди тысячи тысяч фамилий, тысячи тысяч скачущих лошадей. Скорее, нужно спастись отсюда. Земля уходила у него из-под ног. Сорок лет он трудился без отдыха, укреплял сваи, ради чего? Напрасно, они все равно сгнили.

На середине площади у него закружилась голова. Он стал вслух повторять название красной церкви, где прятался в детстве весь вечер от женщины с рыжими волосами, своей вроде бы матери, и лжетореадора. Святая Жанна Шантальская.

Босманс вошел в кафе и сел за первый же столик на красный кожаный диван. Он воображал, как закажет бутылку чего-нибудь крепкого, будет пить прямо из горлышка, опьянеет, почувствует наконец умиротворение. И громко рассмеялся, сидя один на красном диване.

Подошел официант, Босманс попросил срывающимся голосом:

— Будьте добры, стакан молока.

Он постарался дышать ровно и глубоко. Святая Жанна Шантальская. Ну вот, так гораздо лучше. Понемногу пришел в себя. Хорошо бы с кем-нибудь поговорить, вместе посмеяться над недавним приступом страха. Подумать только… в таком почтенном возрасте… Ведь улица Дод-де-ля-Брюнри не девственные леса Амазонки, верно? Теперь он совсем успокоился.

Возбуждение сменилось вялостью. Босманс решил никуда не уходить отсюда, просидеть здесь до темноты. Хотя больше нечего бояться. Мать и расстрига вместе с жалкой свитой призраков прошлого не рыщут в поисках мальчика на машине в четыре лошадиных силы уже добрых полвека.

Он рассеянно слушал разговоры немногочисленных посетителей за другими столиками. Было около девяти часов вечера. Вдруг в кафе вошла пожилая женщина, седая, коротко стриженная; она тяжело ступала, опираясь на руку молоденькой девушки. На пожилой были бежевый плащ, черные брюки. Девушка усадила ее за столик в глубине зала, сама села рядом с ней на диван. Снимать плащ старуха не стала.

Сначала Босманс смотрел на нее так же, как на всех остальных, бегло, мимоходом, переводил взгляд с одного лица на другое, то рассматривал прохожего на улице за стеклом, то Красную церковь Святой Жанны Шантальской на той стороне площади. Но вот девушка протянула седой женщине ежедневник, и та написала в нем несколько слов левой рукой. Его всегда поражала у левшей необычная манера держать ручку, чуть ли не в кулаке. Может быть, именно это пробудило в нем смутное воспоминание? Он внимательнее всмотрелся в нее, и ему показалось, что он ее узнал, хотя прошло столько лет. Ивонна Левша. Как-то вечером они с Маргарет были у нее, он увидел, что она пишет левой рукой, и пошутил: «Вы с честью носите свое имя».

Не одно десятилетие минуло с тех пор… Тот факт, что Ивонна Левша еще жива и находится совсем рядом, что проще простого подойти и заговорить с ней — вот только он не помнил, как обращался к ней прежде, — вызывал у него противоречивые чувства. Он не мог заставить себя приблизиться к ней: «В любом случае она меня не узнает, — подумал он. — Наши с Маргарет имена ничего ей не скажут. Мы явственно запоминаем людей, если познакомились с ними в юности. В эту пору все производят на нас впечатление, удивляют… Но нельзя потребовать столь же ярких воспоминаний от людей, которым мы встретились в зрелые годы. Мы с Маргарет для нее не более чем некие молодые люди среди множества других случайных знакомых. А вдруг она и тогда не знала, как нас зовут?»

Время от времени старуха оборачивалась к девушке, и каждое движение давалось ей с таким же трудом, как ходьба. Подходя к столику, она опиралась то на руку своей спутницы, то на ее плечо. Едва переставляла ноги, не могла сесть на диван без помощи. «Должно быть, она ослепла», — решил Босманс. Нет, ничего подобного, взяла меню и принялась читать. Просто состарилась, только и всего.

«Не подкоси меня недавний приступ страха, мне хватило бы смелости заговорить с ней даже в том случае, если она не вспомнит, кто я. Вдруг она тоже живет в высотном доме среди тысячи тысяч людей на улице Дод-де-ля-Брюнри? Ивонна Левша. Мадемуазель Клеман. Вот уж заурядные имена, их трудно запомнить, а те, что их носят, растворяются со временем в безымянной толпе».

Он не мог отвести взгляд от лица Ивонны Левши. Хотя боялся, что тем самым привлечет ее внимание. Ничуть не бывало. Она по-прежнему беседовала с девушкой, до Босманса долетали даже отдельные слова, особенно ясно он слышал то, что звонко и отчетливо говорила девушка. Она называла Ивонну Левшу на «вы». «Вы так и будете сидеть в плаще?» — спросила она, а та кивнула. Ее лицо было покрыто сетью мельчайших морщинок, словно в молодости она слишком часто бывала на ярком солнце. Босманс вспомнил рябоватые скулы Бойаваля. «С ней все наоборот, — подумал он. — Сними сеть морщин и увидишь прежнее гладкое лицо женщины, нашей с Маргарет знакомой в давние времена».