Конец охоты

— Это как сказать.

— А здесь нечего говорить! — вмешался Иисус. Он уже опорожнил чашу почти наполовину, глаза Учителя ярко блестели. — Хорошо, мы побеждаем. Что дальше?

— Мы объявляем тебя царем Израиля.

— Не Царем я пришел сюда, а пастырем людским! — вздохнул Иисус. — Но пусть один из нас, я или ты, станет царем. Ты полагаешь, римляне смирятся с этим?

На лице Фомы появилась ухмылка.

— А вот здесь и настанет черед твоей силы, которую ты с необъяснимым упорством отказываешься применить против наших врагов в городе. Ты поразишь вражьи войска огнем и градом и спасешь избранный Богом народ!

Ты забываешь, чего я желаю, близнец мой возлюбленный Фома! — протянул Иисус. — Не народ, а народы подпадут под мою руку. И не принуждение, а добрая воля свершит все это!

— Так и придут римляне под твою руку! — дерзко воскликнул до того помалкивавший Иоанн, чье лицо было помечено римским шрамом: от виска до самой шеи.

— Придут! — убежденно сказал Иисус. — И не только они. И кельты, и германцы, и многие другие все они займут место под моими знаменами!

— Вот уж славное будет воинство! — протянул Фома. — А не слишком ли ты много на себя берешь, братец, прекословя общей воле?

— Она далеко не обща. Кроме того, я и силен тем, что имею волю противостоять всем. Разве не вы уговаривали меня не идти в Обитель? Разве не вы смеялись надо мною, называя пустым мечтателем? Разве не вы все отринули меня, узнав, что я стал назореем?

— Что уж поминать былое, — заметил Иаков. — Что было, то было. Но мы признали свое заблуждение и пришли к тебе. А теперь ты ступи навстречу нам, и да пусть в руке твоей будет не пальмовая ветвь, а меч!

— Не меч, нет! Вы говорите: возьми меч и обрушь его на главу врага. А я говорю вам: любите своих врагов, молитесь за тех, кто преследует вас. Только так станете вы сынами своего Небесного Отца, ибо он велит всходить солнцу и над добрыми и над злыми и посылает дождь и для праведных и для грешных. Если вы будете любить только тех, кто любит вас, за что вас тогда награждать? Разве сборщики податей делают не то же самое? И если вы приветливы только с друзьями, что невероятного вы совершили? Разве язычники поступают не так же? Так будьте совершенны, как совершенен ваш Небесный Отец.

Сторонники решительных действий, не сговариваясь, изобразили на лицах кислое выражение.

— Заладил! — пробормотал Фома. — Читай свои проповеди черни. Она охоча до них. Нам не нужны слова, нам дело надо делать.

— Ну и напрасно! — неожиданно встрял Пауль, неприметным комочком затаившийся в тени у края стола. — Ведь сначала было слово!

При этих словах Иисус внимательно посмотрел в темноту, скрывавшую юного прозелита. Шеве почудилось, что во взгляде сквозила настороженность.

— А тебе лучше помолчать! — мрачно сказал Иаков. — Осталось не так уж долго до утра. Надо решать. Слово за тобой, брат!

Взоры учеников обратились к Иисусу. Тот неторопливо отхлебнул из чаши свое питье.

— Я против мятежа. Моей силе не назначено разрушать. Если вы решили начать бунт, пусть его возглавит Фома.

Близнец возмущенно фыркнул:

— Каково! Да мы бы так и поступили, если бы не нуждались в твоей силе. Думаешь, мы стали бы уговаривать тебя, чистоплюя, если бы могли с такой же легкостью играть звездами иль судьбами людей! Да мы просто оставили бы тебя в твоей норе и благополучно забыли о тебе! Сила — вот в чем вопрос! И мы могли бы отложить все это, но как знать, что будет с твоей силой через год, два, три! Вдруг ты утратишь ее?

Иисус улыбнулся. Черты лица его были прекрасны.

— Это невозможно. Есть лишь одна напасть, способная лишить меня силы, та, что лишила ее всех вас, направив волю, заложенную в ваших сердцах, не в бескрайность мира, а в глубь себя. Веселый смех листьев не пришелся по душе человеку, и он возжелал козлиных песен. И пришла расплата — человек потерял ту силу, что даровалась ему шорохом листьев.

— Но если случится так, что ты утратишь ее, как утратили мы?

— Мне останется одно — умереть, пред тем подарив силу тому, кто найдет в себе мужество принять ее.

Притянув к себе брата, Фома с чувством поцеловал его в губы.

— Вот это ты хорошо сказал… Брат! — Никто не обратил внимания на то, что, целуя, Фома в тот же миг чуть наклонил ладонью свою чашу, плеснув несколько капель вина в чашу Иисуса. Лишь Шева, сидевшая прямо напротив, заметила это. — Давай выпьем за это! Твое здоровье, брат!

Охотнице хотелось крикнуть, упредить, возвестить о предательстве под маской братской любви. Но она промолчала, хотя это молчание далось ей нелегко. Она промолчала, ибо раз так было, значит, так и должно было быть. Было вино, коему предстояло обратиться кровью, был поцелуй, который нарекут иудиным, и был тот, кто целовал.

Иисус послушно поднес чашу к губам и осушил ее до дна. Огоньки в его глазах медленно погасли. Посмотрев на ухмыляющегося Фому, Иисус тихо шепнул — что, никто не расслышал. Но двое знали, что должен был шепнуть Иисус. А еще это знал тот, кому слова предназначались — человек, прозываемый Фомой и нареченный при рождении Иудой. «Один из вас предаст меня» — вот что прошептали побледневшие уста Иисуса. Близнец сделал вид, что не понял смысла его слов, и тогда Учитель дрогнувшей рукой протянул ему кусок хлеба, должный отметить предателя. Но Фома передал этот кусок сидевшему по другую сторону от него Иуде, сыну Симона Зелота, и приказал:

— Делай, как я сказал.

Иуда заколебался, и тогда Иисус подтвердил, велев:

— Делай скорей, что задумал!

Иуда, прозванный Искариотом, поднялся и вышел. И никто не понял, что случилось в тот самый миг. Много позже слуга Иоанна, по имени тоже Иоанн, запишет слова апостола: «Никто за столом не понял, к чему Он это сказал. Некоторые подумали, что раз Иуда распоряжается общими деньгами, то Иисус сказал ему: „Купи нам что надо к празднику“ — или велел дать что-нибудь бедным. Иуда, взяв хлеб, тут же вышел. Была ночь».

Но слуге было неведомо, что Иоанн, прозванный Сыном Грома, знал больше, чем рассказал. Ибо он остановил шедшего мимо Иуду и шепнул ему несколько слов. Каких — мы никогда не узнаем.

Была ночь, когда дом, где продолжалась тайная вечеря, покинул Иуда, юноша во всех отношениях приятный и еще не испорченный искусами жизни, юноша, не подозревавший, что ему назначено стать величайшим предателем, какого знал мир.

Рука Иисуса безвольно разжалась, выронив фляжку с заветным питьем. Но он нашел в себе силы улыбнуться и собственноручно наполнил чаши вином.

— Выпьем, братья!

— Разве тебе можно, рабби? — спросил Иоанн.

— Теперь все можно, ибо скоро наступит завтра. Простим друг другу грехи, и заключим новый союз, и скрепим его сладкой кровью, моей кровью! Пейте, друзья!

И все выпили вино, и многие были слишком пьяны, чтоб обратить внимание на слова Иисуса.

И близилась полночь, когда собравшиеся пропели псалом, завершив трапезу. И, поднявшись из-за стола, они отправились прочь, за пределы города. Здесь, за Кедронским оврагом, была небольшая лимонная роща, прозываемая Гефсиманским садом. Здесь ученикам предстояло навсегда проститься с Учителем праведности, который будет известен миру под именем Иисуса Христа. Здесь Учитель встретил начало своего последнего дня…

Лунный свет раскрашивал листья струящимся серебром. Меж ветвей таилось безмолвие, полное застывших в оцепенении букашек, жуков и яркокрылых бабочек, полное намаявшихся за день пичуг. Лишь где-то неподалеку мерно журчал ручеек, которому вторили шепотом звездные потоки. Но их стройные негромкие голоса ничуть не нарушали тишину, медленным опахалом мешавшую черноту с холодным блеском небесных светил.

По повелению Иисуса большая часть учеников осталась у невысокой стены, отгораживавшей Гефсиманский сад от соседних участков. Учитель взял с собой лишь своего любимца Иоанна, Иакова, старшего из братьев и… Верно, он желал позвать Фому, но тот исчез вслед за своим посланцем. И потому Иисус поманил пальцем Симона Петра. Шева послушно присоединилась к Иоанну и Иакову. Прочие ученики остались стоять на месте.