Конец охоты

Огонь свечей разрывал темноту, сошедшую на землю, и точно так же были разорваны надвое и собравшиеся. Ученики разделились на две партии, одна из которых требовала немедленного восстания. Иаков, Иоанн, Фома, Иуда, сын Зелота, — это они два прошедших дня бегали по городу, сбирая под свои знамена недовольных. Это они вошли в сношения с главарями местных сикариев и заручились их поддержкой. Это они тайно провели в Иерусалим обоз с оружием и распределили мечи между верными людьми. Это они уже определили день выступления — Пасха, когда в Иерусалиме особенно много народа и когда правоверным особенно ненавистно иго высокомерных римлян. Они жаждали решительных действий, и с ними была и Шева, ибо не могла не быть, ведь Симон Зелот, под чьим обликом она укрылась, был сторонником решительных действий. И Шева, как и прочие бунтовщики, поддерживала горячую речь Фомы, настаивающего на восстании. Фома был красноречив, красотой слога и яростью ничуть не уступая своему близнецу. Размахивая перевязанной тряпицей рукой, — он поранил ладонь, — Фома запальчиво говорил:

— К чему медлить? Пришел наш день, великий день! Мы грезили о нем долгие годы, готовили его, собирая оружие и вербуя сторонников. Пришел день, ради которого мы теряли товарищей и вынуждены были годами скрываться в отдаленных обителях. Пришел день, когда вострубит Гавриил, призывая неправых на суд. И мы, вместо того чтобы с радостью принять его, вновь спрячемся в кусты? Мы должны уподобиться дрожащим тварям, всю жизнь свою избегающим тенет и ловушек? Мы должны уподобиться ползучим гадам, спокойствия ради избравшим липкое болото? Неужели нашим сердцам чужд рык льва? Неужели мы не осмелимся поднять древние стяги Навина и Давида? Вы твердите: мы отступим и дождемся нового дня. Но что он принесет нам? Горечь рабства и новые унижения? Нет, говорю я, мы не должны боле терпеть! Или вы не согласны со мной? Вы — Иосиф и Иаков, Матфей и Филипп! Ответьте! Вам рабство милее свободы?

Голос Фомы сорвался на визг, он умолк и сел на скамью подле Иисуса. Глаза его, впитавшие пламя свечей, дивно сверкали. Ученики, которым он бросил обвинения в нерешительности и промедлении, переглянулись.

Нет, — ответил Иаков, сын Алфея, муж разумный и спокойный, которого не могли вывести из себя даже самые дерзкие слова. — Мы ненавидим римлян и книжников не меньше, чем вы. Но мы призываем к осторожности. Да, мы собрали много сторонников, и наши кузнецы выковали сотни мечей и копий. Но все ли готово к тому, чтобы свершилось великое дело? Не случится ли так, что бунт захлебнется и римляне потопят его к огне и крови? И не будут ли снова принесены на алтарь отечества напрасные жертвы, как принес их отец твой Иуда из Гамалы?

— Замолчи! — вскрикнул Фома. — Не смей марать своим поганым языком славное имя отца моего, павшего в неравном бою с богомерзкими гоями!

— Замолчи и ты! — крикнул в ответ Иосиф, один из братьев. В отличие от Иакова, Симона и Фомы, Иосиф был осторожен и призывал к терпению. — Это и мой отец!

— Он разорвал бы в горе свои одежды, знай, что у него вырастет столь трусливый сын! — встрял Симон.

— Позор на нашу семью! — провозгласил Иаков, старший из братьев, грозно кладя на столешницу перед собой увесистый кулак.

Шева покосилась на Пауля, подозревая, что назревает добрая потасовка. Но тут, к счастью, решил вмешаться тот, чей голос определял многое.

— Прекратите! — звонко выкрикнул Иисус. — Немедленно прекратите брань и раздоры! Разве не я говорил вам: даже тот, кто гневается на брата, должен ответить за это перед судом; тот, кто скажет брату: «Дурак!» — должен ответить перед Советом; тот, кто скажет: «Отступник!» — должен ответить в огне геенны. Если несешь ты Богу свой дар и у жертвенника припомнишь, что у брата есть на тебя обида, оставь свой дар у жертвенника, ступай сначала примирись с братом и лишь потом вернись и принеси свой дар.

Установилось молчание. Неловко кашлянув, Фома наконец нарушил его:

— Хорошо, брат, мы поняли тебя. Спор слишком серьезен, а мы излишне погорячились. Предлагаю остыть и обговорить все спокойно. Мы приведем доводы за, а вы — свои возражения. Согласны?

— Это хорошая мысль, возлюбленный брат мой, — сказал Иисус. — Лучшая из всех, высказанных за прошедшие дни. Но сначала давайте наполним бокалы сладким питьем и преломим хлеб, как подобает на пасхальном пиру.

Фома не стал спорить. Он бросил выразительный взгляд на Симона-Шеву, и та с неожиданной для самой себя ловкостью разделила уложенного на серебряном блюде агнца, после чего рассекла на толстые ломти два каравая хлеба. Иисус собственноручно разлил по глиняным чашам смешанное с водою вино, а свою наполнил питьем из особой фляги. Его питье маслянисто блестело в свете свечей, от него исходил острый запах растений, которые человек обыкновенно не рискует употреблять в пищу.

Учитель поднялся и вытянул перед собой руку с чашей.

— Братья! — Голос Иисуса был негромок и задушевен. — Я пью за грядущий праздник. Я пью за великие свершения, что нас ожидают. Я пью за победу Света над Тьмою. И наконец, я пью за то, что жизнь, как бы то ни было, продолжается, а жизнь — это главное сокровище, дарованное человеку.

С этими словами Иисус отпил из чаши и уселся на свое место. Все прочие также выпили вино и заели Божий дар пресным хлебом и мясом жертвенного агнца. Неровно забегали тени, встревоженные движением трех десятков рук. Порядком изголодавшие ученики были неумеренны в еде, они набивали рот ломтями хлеба, хрустко разгрызали молодые кости. Лишь Иисус ел мало, время от времени бросая в рот небольшие кусочки хлеба. От него, как и несколькими днями прежде, стала исходить сила, и, словно почувствовав ее, Фома отодвинул от себя полупустую миску и заговорил:

— Но вернемся к разговору. Итак, я приведу доводы в пользу восстания. Первое — все готово. Нас поддержат почти пятьдесят сотен человек, вооруженных не хуже римлян. Многие из них уже бывали в сражениях, некоторые даже служили в римских легионах и умеют обращаться с оружием. Но это лишь ударный отряд. Голодные и сирые всегда готовы к возмущению. А это уже сотни сотен. И пусть у них нет оружия, они раздобудут его. Всем известно, как опасна разъяренная толпа. Наш бунт породит самую большую толпу, какую знал Иерусалим. Пришествие в город доказало, что люди встанут на нашу сторону!

— Наверняка римлян уже предупредили, — вставил осторожный Варфоломей, чей отец и старшие братья пали во время мятежа Иуды из Гамалы.

— Что из того? Их немного. Легионеров всего тридцать сотен, фарисеи и саддукеи не располагают большим числом вооруженных слуг. Ну, пусть наберется еще двадцать сотен.

— В таком случае получается, что их сила равна нашей! — мгновенно подсчитал Иоанн.

— Ты забываешь про толпу!

— Толпа немногого стоит. Она легко вспыхивает, но столь же легко и остывает. Потом, римляне отменные воины. Каждый из них в бою стоит по крайней мере двоих наших.

— Это смотря про кого ты ведешь речь! — угрожающе проворчал Иаков, чье могучее тело напоминало колоду, с толстенными ветвями рук и ног.

— Не тебя и, конечно, не Симона. Но далеко не все сикарии столь сильны и умелы в обращении с ножом или мечом.

— А что ты скажешь о пяти сотнях сынов Света? Утром они должны подойти к стенам города.

Шева, внимательно наблюдавшая за Иисусом заметила, как гневно вспыхнул его взгляд.

— Ты все же призвал на помощь братьев? Вопреки моему запрету?

Фома почти пренебрежительно махнул рукой:

— Что им чей-то запрет. Они пожелали участвовать в воине против детей Тьмы! — В его голосе можно было различить издевку. — Я не смог воспрепятствовать им. Эти парни выучены и вооружены не хуже, чем римляне. Итого: у нас явный перевес. Прибавьте к этому разобщенность римлян. Во время Пасхи большая часть их будет послана сладить за порядком в городе. Они разобьются на десятки. Сотня сикариев без труда совладает с десятком римлян!

Но Иоанн не желал уступать, хотя доводы соперника и казались весомее.