Страница 21 из 91
— Он правду говорит, Павел. Он у них шестёрка.
— Уж кто бы пасть открывал… Ну погоди, Варюха…
Он не успел объяснить, почему Варе надо «годить». Пашута, изогнув руку, легонько чиркнул лезвием по его рту. Кровь проступила двумя алыми пятнышками, Жора их слизнул.
— Не надо пугать, — укорил Пашута. — У тебя кишка тонка, чтобы пугать.
Варя сказала:
— Я же слышала, как вы с Витькой обговаривали чего-то в Краснодар везти.
— Ах, в Краснодар? — удивился Пашута. — Широко размахнулись, стервецы.
Жора был как в столбняке. Нож его гипнотизировал. Он хоть и молодой был, да битый. Понимал: дьявол в деревенском ватнике шутить не собирается. По тому, как он подкрался, как, ткнув ножом в шею, ловко довёл до стула, Жора уяснил, в какие опытные руки угодил. Сколько уж они разговаривают, а деревня ни разу не подставился, ни одного промаха не допустил. Жора пока ещё надеялся на приход Виктора, но у того ключей не было. Пашута словно прочитал его мысли.
— Дверь на запоре. Если твой приятель сунется, я сначала с тобой кончу, потом отопру.
— А расколюсь, меня Дмитрий Иванович достанет.
— Не торгуйся, парень. Времени в обрез. Ну!
Нож потёк к Жориному горлу, он не стерпел его голубоватого сияния.
— Ондатру должны отвезть! Пятьсот штук. Товар не знаю где, сегодня скажут. В Краснодаре адрес такой…
Варя записала, высунув от усердия кончик языка.
— Ладно, — усмехнулся Пашута, — повезло тебе крупно, сынок. Некогда с тобой канителиться. А ну, встань!
Он с парнем проделал ту же операцию, что и с Дмитрием Ивановичем, стянул ему руки ремнём, а ноги — двумя полотенцами. Поглядел — не понравилось, слишком уж азартно вспархивали Жорины ресницы. Такой от пут в два счёта избавится.
Кряхтя, за шкирку доволок сироту до туалета, взгромоздил на толчок. Из кладовки принёс верёвку, молоток, гвозди, надёжно примотал Жору к сливному бачку.
— Хорошо сидишь, — похвалил. — Тут тебе самое место. Ну, не скучай.
Дверь в туалет заколотил гвоздями наглухо. Варя следовала за ним как тень, восторгалась:
— Какой ты выдумщик, Павел Данилович.
— В нашем деле иначе нельзя.
Крепыша Витю повстречали на лестнице, когда спускались. Не удалось им разминуться. Своим туловищем он, как ящиком, дорогу им перегородил. Смотрел недоверчиво, хотя и попытался изобразить усмешку.
— Здорово, фраера! На поклон приходили? Прощеньица просить? Сам дома?
Пашута был рад встрече. Ответил вежливо:
— Самого нету. Жорик там. Чего-то у него желудок схватило, никак из туалета не выходит.
Варя спряталась за Пашутину спину. Витюша зрачки сузил, запыхтел:
— А ну, давай вместе подымемся!
— Некогда нам. Пропусти, пожалуйста.
Тут Виктор совершил тактическую оплошность. С лагерных времён в нём сохранилась своеобразная реакция на слово «пожалуйста». Уловив в тоне Пашуты заискивающий оттенок, он расслабился, снял руку с лестничных перил, за которые до того надёжно цеплялся.
— Вчерашнего тебе мало, падла? Топай, говорю, наверх!
Пашута толкнул его в грудь, и он с грохотом обрушился вниз, прокувыркался пролёт и приложился хребтом к батарее парового отопления. Падение его воодушевило. Он спросил:
— Это что же такое происходит со мной?
Пашута, проходя мимо, поглубже нахлобучил ему кепку на нос:
— Не ушибся, милок?
В ответ Витя громко икнул.
— Вот и всё, — подытожил Пашута на улице. — Сделал дело, гуляй смело.
Варя заглянула ему в лицо.
— И что дальше будет?
— Вся жизнь впереди. Что-нибудь придумаем.
— Вместе придумаем?
— Куда ж ты без меня, — уверенно ответил Пашута. — Без меня ты пропадёшь. Это всем ясно.
Она с облегчением вздохнула.
— Знаешь, Пашенька, а я к тебе привыкла. Вот смехотища-то…
Колод показал Улену, как подпалить пучок травы. Перед тем старик выпил хвойного отвару и сжевал кусочек вяленой рыбы — ему стало лучше.
Они внимательно следили, как перевиваются в огне стебельки, выползают на камень малиново-жёлтыми струйками, тлеют и гаснут. Улен затаил дыхание, чтобы не спугнуть птиц судьбы.
Последние травинки, прихваченные пламенем, съёжились и пожухли. На плоском камне остался затейливый узор, хрупкий, как след на насте — дунь и рассыплется в прах. Колод пристально вгляделся в хитроумные переплетения, вздохнул и откинулся на спину.
— Тебе пора уходить, мальчик. Хотя, может быть, уже поздно.
— Ты узнал, что я был у Богола?
Колод смежил веки и некоторое время лежал молча. Грудь его мерно вздымалась. Улен не торопил его. Он подумал, что если настал срок покинуть сельбище, то без Млавы он не уйдёт. Не размыкая глаз, Колод заговорил:
— Ты поторопился, сынок… Но иначе быть не могло. Ты должен спешить. Таким ты родился. Лишь годы научат тебя покою.
— Как я оставлю тебя, учитель? Ты слишком слаб.
— Твоя душа полна беспокойства о Млаве, не так ли?
— Её я возьму с собой.
Колод разлепил веки, скользнул сочувствующим взглядом по его лицу.
— Утром придут тебя убивать.
— До утра много времени, учитель.
— Но это уже не твоё время. За каждым твоим шагом следят. Охота началась.
— А что ещё тебе сказало гадание?
— Всё смутно… Лучше всего тебе уйти на север, туда, где реки текут медленно.
— Давай я напоследок погрею твои ноги.
Колод кивнул с благодарной улыбкой, и юноша начал растирать ему лодыжки, постепенно поднимаясь выше, разминая каждую мышцу. В ногах человека тайная сила, если её разогнать, она вспыхнет и напитает тело. Этому тоже научил его старый охотник.
— Возьмёшь с собой Анара, — сказал Колод.
— Он не пойдёт со мной.
Он мог сказать и по-иному: «Без Анара ты сам пропадёшь, учитель!» И то, и другое было правдой. От этой правды горчило во рту, как от смолы.
— Я попрошу его, он пойдёт.
Когда ночь туго окутала землю, перемешав в своей пасти звезды и насытив воздух мёртвым звоном, Улен выскользнул из землянки и, выбирая тропки, дочерна напоённые тьмой, пополз к жилищу Раки. Снег не хрустнул под ним, и веточка не пискнула. Он полз, как стлался, но это ничего не меняло. Кто должен его заметить, тот заметит. Глазу охотника достаточно тени, чтобы точно пустить стрелу. Вдруг стрела вонзится чуть ниже лопаток и умирать придётся и долгих муках? Но если ловкий стрелок направит удар в сердце, он еле успеет зачерпнуть напоследок пригоршню снега. Улен усмехнулся. Это пустые мысли. Не такая он важная добыча, чтобы кто-то ради него полез на дерево. Богол обойдётся с ним проще.
Млаву он вызвал коротким свистом, направленным так, чтобы достичь только её ушей. Они сидели, привалясь спинами к снежному бугру. Привычная расстилалась перед ними картина: бугорки землянок, как тёмные шапки, раскиданные могучей рукой, овал леса, сморщенные пятна звёзд. Улен погладил девушку по тёплой щеке.
— Отец спит?
— Да. Зачем ты пришёл?
— Я вернул Боголу твою шубу. Утром меня убьют. Так сказал Колод. Ты хочешь, чтобы я умер?
— Нет! — Млава обвила его плечи руками. — Нет, Улен! Беги!
Улен потёрся губами о её волосы.
— Вот что я скажу тебе, Млава. Люди охотятся стаей, как волки в стужу, и это правильно. Но ещё каждый старается разжечь собственный огонь. Чужой костёр греет плохо, и чужая еда может стать поперёк горла. Сильнее, чем голод, мучает страх одиночества. Я понял это, когда похоронил мать. Скоро умрёт Колод, я останусь один. Зачем мне жить? Утром меня убьют, но без тебя я не двинусь в путь. Хочу умереть возле тебя. Без тебя мне не нужно и жизни.
— Почему ты выбрал меня, Улен?
— Я не выбирал. Что-то случилось со мной, и я стал думать только о тебе.
— Ты вырос, и тебе понадобилась подруга.
— Нет, — возразил Улен. — Есть другие женщины, а ты — одна.
— Отец хочет, чтобы я стала женой Богола. Так будет лучше всем. И тебе не придётся бежать. Я уговорю Богола, он простит тебя.