Страница 16 из 56
Он быстро освободился от одежды и стоял теперь перед егерями в одних серебристых трусах, прекрасный, как бронзовая статуя древнего героя из Императорского Музея, которую Рой видел еще в школе. Стоял перед двумя вооруженными людьми и спокойно улыбался, растирая запястья. По подбородку стекала струйка крови — похоже, капитан стволом пистолета выбил ему зуб, — но он даже не пытался утереться. Он не пытался бежать, не думал, судя по всему, о сопротивлении. Он продолжал выполнять правила чужой игры…
— Видал, какие штаны? — указал стволом пистолета Фогуту. — Они их, говорят, из паутины ткут. Даже не они, а сами пауки для них стараются. Верно, а, горец?
— Неверно, — горец улыбнулся. — Я — не горец, а эта ткань не паутина, а синтешелк. Ее вообще не ткут — прямо готовую одежду и делают. Машина такая есть…
— Что ты мне тут заливаешь? — вскипел офицер. — Какие машины? Вы же дикари! Нахватались слов, как дрессированные вороны, и каркаете их, не понимая смысла.
— Вы не правы…
— Заткнись. Даю тебе последний шанс, горец! Скажи, сколько ваших шпионов рулят проклятыми выродками в Столице, назови их имена, как их найти, и будешь жить.
— Мы никем не рулим…
— Все. Десять шагов вперед, не оборачиваясь.
Великан повернулся и пошел, так же легко ступая по каменному крошеву босыми ногами, как капрал в сапогах.
— Огонь! — прошипел Фогуту, толкая Роя в плечо рукоятью пистолета. — Очередью. Цель ниже лопаток — ствол уведет вверх.
Капрал медленно поднял автомат, кажущийся таким тяжелым, словно на ствол подвесили двухпудовую гирю.
«Сейчас, — стучало у него в мозгу. — Сейчас я нажму на спуск, и этот человек умрет. С такого расстояния пули пробьют его навылет. И разом отомщу за Дону, за маму… За все… А как же тот горец, полет, счастливый мир под голубым небом?..»
— Нет, я не могу. — Автомат с лязгом вывалился из его ставших вдруг ватными рук. — Давайте отпустим его, господин капитан! Его нельзя убивать — вы же видите! Он сумасшедший! С сумасшедшими не воюют!
— Прекрати истерику, щенок! — Глаза Фогуту сузились, словно смотровые щели вездехода. — Я так и знал, что ты не солдат, а баба! Убедиться только хотел окончательно. Подними автомат, тряпка, и стань в сторонке. Смотри, как поступает с врагами и шпионами настоящий солдат…
Похоже, что приговоренный все отлично слышал. Он полуобернулся на ходу, но не остановился, а Рой, трясясь, словно в лихорадке, немо смотрел на его широкую треугольную спину и ждал выстрела и черной дырки под левой лопаткой.
— Стой, — сказал господин капитан, не повышая голоса. — Повернись. Я хочу видеть страх в глазах твари, в которую буду стрелять.
Горец остановился и снова повернулся к нему. В глазах его не было никакого страха — Рой мог в этом поклясться!
— Стрелять? — сказал он, делая шаг. — В меня? За что? Впрочем, это неважно… Дайте сюда пистолет.
Господин капитан, держа пистолет у бедра, навел дуло на горца.
— Я считаю до трех, — сказал он. — Вернись на место. Раз!
— А ну, дайте сюда пистолет, — сказал горец, протягивая руку и направляясь к господину капитану. — Ваша игра не удалась: я, как видите, не боюсь вас.
— Два! — сказал господин капитан.
— Не надо! — крикнул Рой.
Господин капитан выстрелил. Горец был уже близко. Рой видел, как пуля попала ему в плечо и как он отшатнулся, словно налетел на препятствие.
— Дурак, — сказал горец. — Дайте сюда оружие, злобный дурак…
Он не остановился, он все шел на господина капитана, протянув руку за оружием, и из дырки на плече вдруг толчком выплеснулась кровь. А господин капитан, издав странный скрипящий звук, попятился и очень быстро выстрелил три раза подряд прямо в широкую коричневую грудь. Горца отбросило, он упал на спину, сейчас же вскочил, снова упал, приподнялся, и господин капитан, присев от напряжения, выпустил в него еще три пули. Горец перевалился на живот и застыл.
У Роя все поплыло перед глазами, и он без сил опустился на пыльный каменный куб. Ноги его не держали. В ушах его все еще звучал отвратительный плотный хруст, с которым пули входили в тело этого странного человека, появившегося в его жизни так внезапно и так же внезапно ушедшего. Потом он опомнился, но еще некоторое время сидел, не рискуя подняться на ноги.
Коричневое тело горца лежало среди белоснежных камней и само было неподвижно, как камень. Алые струйки медленно ползли по жадно впитывающей их пыли. Господин капитан стоял на прежнем месте и, держа пистолет наготове, курил, жадно затягиваясь. На Роя он не смотрел. Потом он докурил до конца, до самых губ, обжигаясь, отбросил окурок и сделал два шага в сторону убитого. Но уже второй шаг был очень короткий. Господин капитан так и не решился подойти вплотную. Он произвел контрольный выстрел с десяти шагов. Он промахнулся. Рой видел, как каменная пыль брызнула рядом с головой горца…
ЧАСТЬ 2
КАТОРЖНИК
Глава 7
Так-так… Да-да… Нет-нет… Так-так… Так-так… Да-да…
Колеса поезда отстукивали свой неровный ритм, наматывая километр за километром, и порой Рою, лежащему на своей жесткой полке, казалось, что он начинает улавливать в этом перестуке какой-то смысл. Но иллюзия тут же исчезала — полотно укладывали во время войны, когда было не до стандартов. Неточности стыка, неровности насыпи и масса прочих мелочей и порождали такую замысловатую мелодию.
Это рассказал бывшему капралу, а теперь заключенному с шестизначным номером на груди и спине красной тюремной робы, его товарищ по «купе» — двухместной камере в арестантском вагоне, отгороженной от двух с лишним десятков таких же тонкими перегородками, а от коридора, по которому прохаживался надзиратель, — решетчатыми дверями. Пожилой одутловатый очкарик, разместившийся на нижней полке, в прошлом — армейский интендант, потом — какой-то чин в департаменте Общественного Блага, был, по его словам, осужден за сущую безделицу: пустил налево пару вагонов с продовольствием, предназначавшимся для южных засушливых провинций Республики, мучимых страшной засухой второй год подряд. На его беду, времена наставали суровые, в высоких кабинетах все больше кресел лишалось своих владельцев, хорошо нагревших сиденья задницами еще при Отцах, а их места занимали юноши и девушки с горящими глазами, не признававшие полутонов. Хищения у государства в таких размерах приравнивались к государственной измене, и очкарику не хватило всего чуть-чуть, чтобы вместо бессрочных каторжных работ получить «пеньковый галстук» на шею.
Точно так же, как государственный обвинитель чуть-чуть не смог дотянуть Роя до участия в вооруженном мятеже, до его организации. Был бы бывший капрал Гаал хотя бы прапорщиком — петля затянулась бы на его шее, как у всех офицеров, начиная с капитана Фогуту. Но капрал, как ни крути, был слишком мелкой сошкой и организовать мятеж, по логике государственных мужей, никак не мог. Что не помешало им, впрочем, вынести отдельное определение в адрес фельдфебеля Набигобу, которому была оказана неслыханная честь — его приравняли к офицерам.
«Наверное, их всех уже казнили, — думал Рой, глядя в потолок, на котором, как кадры старинной киноленты, мелькали отсветы уносящихся назад придорожных фонарей: стекло за толстой оконной решеткой было неимоверно грязным и напоминало мутный негатив. — Месяц уже прошел после оглашения приговора…»
Капитана он в последний раз видел на суде, в клетке для обвиняемых, бледного, с костылем, перевязанного несвежими бинтами… Фельдфебель не отходил от своего командира и на скамье подсудимых, нянчился с ним, как с малым ребенком, помогал ходить, подниматься, когда судья выкликал его имя, хлопотал вокруг до прихода тюремного врача, когда тот терял сознание… Странное дело: Рою тогда, после расстрела странного горца, казалось, что он возненавидит командира навсегда, но служба есть служба. Товарищи, отправившиеся «расстреливать» опозорившихся проверяющих, рассказывали об этой комедии с таким юмором, в таких красках, что он постепенно уверил себя: у капитана Фогуту поначалу и в мыслях не было убивать великана взаправду. Попугать, выведать важные сведения — да, но не убивать. Тот сам виноват — разозлил офицера, попытался отобрать пистолет… Может, и убил бы их обоих, удайся ему задуманное.