Страница 29 из 65
Еще не веря в то, что произошло, Роксана подошла к самому краю. Словно нарочно болотная вода у берега была чиста. Темная бахрома водорослей как живая извивалась в стоячей воде. Над болотом клубился пар. Скрытая от глаз даль пугала безбрежием. Болото дышало: то выныривали, то тонули поросшие желтоватым мхом кочки.
Роксана стояла у границы, где начиналась топкая земля, не в силах оторваться от созерцания. Ей не хотелось поднимать голову. Хотя она отлично видела, куда вела их старуха — на узкой грани между лесом и болотом угадывалась тропа — будто провели извилистую линию.
Что-то говорил Леон, указывая рукой на тропу, но Роксана его не слушала. Дорожка влекла, манила — единственно верный путь. И только глупец питал бы надежду на то, что в конце их не встретит старуха. Долгое время живущая в глуши, она наверняка приберегла для наказания такое, чему и названия не придумаешь. Сердце девушки заныло от дурного предчувствия, будто уже лежит она на дне трясины, погребенная под вековым слоем ила.
Тоскливо огляделась по сторонам: вдруг да появится новая тропа? Все было по-прежнему. У старухи в лесу много глаз, но и ее власть имеет границы. И неизвестно еще, — Роксана прищурилась, разглядывая откровенно скучающего кочевника, — знает ли старуха о том, что кочевник жив. Сказала же знахарка ночью "я над ним не властна". Надежда слабая, едва теплится, но как водится, в жаркий день и малому дождю рад будешь.
— Слушай, Хан, — она остановилась рядом с ним. Если он и удивился, то виду не подал. Спокойно развернулся и посмотрел на нее сверху вниз, ожидая продолжения. — Тебе не надо туда идти. Просто послушай меня. Мы с Леоном пойдем по тропе, а ты пока здесь останешься. А завтра утром, если все будет в порядке — здесь же и встретимся.
— Зачем? — черные глаза сузились.
— Что — зачем? Разделяться — зачем, или встречаться — зачем?
— В лесу по одному опасно. Лучше держаться всем вместе. Если жить хочется.
Она продолжительно вздохнула.
— Я чую, здесь хуторок заброшенный, — соврала она. — Веррийцы, сам понимаешь…
— Правда? — вмешался Леон. — Ты, правда, чуешь?
— Правда. Мы с тобой, Леон, здесь свои. А вот степняку рады не будут. Если хотим дальше идти, нужно разделиться. Сходим, вдвоем, посмотрим, что да как. А там я подумаю, как по лесу обойти.
— Колдовство, — задумчивый взгляд кочевника скользил по болоту. И кстати. Он не видел, как она вздрогнула.
— Наверное. Но это наше лесное колдовство.
— Хорошо. Завтра утром буду здесь, если…
— Если, — она перебила его, — если меня… нас не будет, иди сам.
Кочевник вдруг резко обернулся и от неожиданности она отшатнулась. Странный взгляд блуждал по ее лицу. Не будь они долгое время в лесной глуши, она решила бы, что он выпил вина. И не один кувшин.
Потом Роксана повернулась и пошла по тропе, увлекая за собой Леона.
Торопливо, будто наспех наступил вечер. Еще Гелион размытым пятном маячил в тумане, но темень накрывала плотным пологом и лес, и болото. С одной стороны из зыбкой глубины поднимались мшистые кочки. А с другой — непроходимая поросль сплетала ветви, теснилась частыми стволами. Сквозь колючие заросли не то что человеку — зверю не проскользнуть.
Идти пришлось недолго. Как Роксана и предполагала, за поворотом тропы стелилась поляна. Огромная ель, исполин леса, тянула игольчатые лапы в небо. Боком врезалась в вековое дерево избушка — плотно сбитый сруб с шатким крыльцом. Туман, поднимающийся с болота, кутал зябкие плечи открытых ставен.
— Вот не думал, — Леон вцепился девушке в руку, — что это правда. Я думал, ты решила от степняка избавиться.
— А кроликов лопать любишь, — она без церемоний освободила руку.
— При чем здесь это? — обиделся он. — Да я грибы есть буду, лишь бы…
— Лишь бы что?
В ответ парень махнул рукой и первым направился к избушке. Но успел сделать несколько шагов.
На крыльце, в окружении двух роскошных девиц возникла улыбающаяся старуха. Девки тоже улыбались: голые, красивые, наглые.
Леон застыл на месте. То ли от страха: на взгляд Роксаны старуха выглядела еще отвратительней, чем ночью. То ли от восхищения: уж больно хороши были девицы. Белая кожа туго обтягивала вызывающе торчавшие груди с темными сосками, крутые бедра ходили ходуном — не стоялось девкам на месте. Черные волосы падали на плечи, спускаясь по спине, озорные глаза сияли, бесстыжие алые рты манили.
Щеки у Леона пылали и Роксане захотелось ударить его под дых со всего маху. Только глупец не способен распознать в девках Мар-морочниц. По всей видимости таким глупцом Леон и был.
— Какие, — Леон облизывал сухие губы.
— Что же стоите, гости? — скрипучий голос старухи болью отозвался в сердце Роксаны. — Или Мары вас пугают? Так не смотрите, смирные они. Гости у нас, — обернулась к девкам старуха, — в дом зовите.
В доме было ненамного уютней чем во дворе. Ветер бил в закрытые слюдой окна. Скрипели ставни, державшиеся на честном слове. Металось у окна пламя одинокой свечи, призывая злобных духов.
— Садитесь, что в дверях стоять — дом студить? — старуха споро достала из печи чугунок и поставила на крепко сколоченный стол. — Давно, поди, за столом на лавках не сидели.
От чугунка шел пар. Пахло картошкой, щедро посыпанной укропом.
Старуха оказалась права, стоило Роксане сесть на лавку, как давно забытое ощущение всколыхнуло детские воспоминания. И то верно — с того дня, как угнали ее в рабство, не доводилось ей сиживать на лавках. В миске дымился картофель, в чашке желтел отвар из листьев крупины — есть хотелось, но никак не могла заставить себя поднять ложку. Тепло, пахнет жилым духом, душа млеет от радости. Если бы не старуха, да Мары, бесстыдно пялившиеся не только на сгорающего от стыда Леона, но и на нее — счастье было бы полным.
— Да ешь ты, ешь. Смотринами сыт не будешь, — блеснули в полутьме слепые бельма старухи.
Леон растерянно ковырял ложкой в миске и боялся поднять глаза. Мары расселись в двух сторон от старухи и скалили белые зубы.
— Ладно, — старуха в сердцах хлопнула ладонью по столу. — Мороку держать — сил много надо. Свой он, выдержит. Скидывайте…
В первый момент Роксане показалось, что так было сказано о каком-либо предмете одежды — что скидывать-то? Она успела вопросительно глянуть на враз поскучневших Мар, когда поплыл, потек сбежавшим молоком наведенный морок. Втянулись пухлые щеки, помутнели глаза. Поперечные трещины стянули губы, словно перевязали невидимой нитью. Выжелтилась, огрубела кожа, туго обтянув крепкий еще костяк, сгнившими плодами повисли впалые груди.
Роксана мельком взглянула на Леона и от души пожалела его. Пойди, пойми, что было лучше: бесстыжий морок или голая правда? Парень поперхнулся, выбрав неудачный момент для того, чтобы поднести ложку ко рту. Роксане пришлось приложить его кулаком по спине.
— Так-то лучше, — старуха плутовато прищурилась. — Хоть поешь спокойно. Давно по лесу ходите?
— Давно, — нехотя поддержала разговор Роксана.
— Вижу. По какой надобности на юг подались?
Леон молчал. Напуганный, он торопливо, давясь, допивал теплый отвар. Губы его дрожали и струйки желтоватой жидкости текли по подбородку. Во всяком случае, отвечать он не собирался. И то хорошо. Роксане пришлось придумывать на ходу.
— Решили поискать места, куда война не дошла. Жить хочется.
— Всем жить хочется. Не пойму только, зачем ты врешь мне? — слепые глаза уставились на Роксану. — Я не прошу правды. Говори мне просто — не скажу. Я пойму. На недостаток ума до сих пор не жаловалась. А врать мне не надо. Ты, девка, знай — хотела бы я правды, непременно бы дозналась.
— Хорошо. Не хочу говорить, — пожала плечами Роксана.
Показное радушие знахарки куда-то подевалось. Тоска пустила в сердце острые когти: как ни ходи вокруг да около, старуха права — правду узнает.
— Не говори, — подхватила старуха. — Идете — идите себе, держать не буду! Чего только связывает вас, не пойму. Разные вы. Он — другой, и ты — другая. Да мне до этого и дела нет. Скажите лучше, чего изверга за собой водили. Ты скажи! — она ткнула костлявым пальцем в сторону Леона.