Расстаемся ненадолго

– Очень! Забываешь обо всем на свете! И сон пропадает, и… Ты читала ее?

– Читала когда-то… Еще в институте.

Алина задумалась, уставившись в темное окно, закрытое с улицы ставнями. Книга лежала на коленях. Пожухлый от времени корешок почти сливался с коричневым переплетом, на котором белели Алинины руки.

– Вера! – тихо, не разбудить бы Владика, но как-то очень уж проникновенно обратилась Алина к сестре. – Когда ты первый раз увидела Андрея… – пальцы ее нервно дрогнули, – ты как… он как?.. Сразу понравился тебе?

– Нет, не сразу, – просто ответила Вера.

– А как? Расскажи мне.

– Сначала совсем не понравился. – Вера вздохнула, скрестила на груди руки. – Теперь-то кажется, что мы с самого детства знали друг друга. Но когда начинаешь ворошить в памяти все нами пережитое… А вспоминается часто… Более полугода я смотрела на Андрея просто как на старшего товарища. Если б кто-то сказал тогда, что он станет таким дорогим для меня, рассмеялась бы. А потом все пришло как-то само собой…

– Целых полгода!.. И каждый день виделись, каждый день разговаривали…

– Разговаривали очень редко, – уточнила Вера.

– Что за глупости я болтаю? – вдруг спохватилась Алина. – Не сегодня ведь родилась, встречалась и я… На нашем курсе много ребят было. Ходим, бывало, гуляем вместе, а как с глаз долой, так и из памяти вон. Но тут…

Вера не стала расспрашивать, что именно тут, понимая, что вопросы сейчас неуместны. Соберется сестренка с духом, расскажет сама, а не расскажет, и так все ясно. Нетрудно догадаться – любит сестрица, и, верно, давно уже любит. И страдает… Ведь далеко не всегда приносит радость это чувство, ведомое всем, у каждого разное.

– Долго я сама себе не верила, – повернувшись к сестре, продолжала Алина. – Чудилось, будто я давным-давно знаю его, виделись мы уже при каких-то необыкновенных, но очень красивых обстоятельствах… Едва дождалась в тот день конца занятий. Хотелось побыть одной, перебрать все в памяти. Чуть не дотемна ходила и ходила вдоль речки, вспоминала, да так ничего и не вспомнила. Додумалась только до того, что стала ждать его там же, у речки. Пусть бы, думала, свершилось чудо, пусть бы явился Анатоль. Хоть на минуту! Гляну на него разочек и решу окончательно, знала его прежде или нет?

И что ты думаешь, Верка?.. Начало смеркаться – вижу, идет берегом человек, и прямо ко мне. Всматриваюсь – он, Анатоль! Я бегом, удирать. Сама не знаю, чего испугалась. Бегу, не оглядываюсь, а сама жду, что вот сейчас он окликнет, как-то остановит меня. Уже горка, огород наш, а никто не окликает, не бежит за мной. Тогда я остановилась, глянула на берег: идет человек своей дорогой и даже не смотрит в мою сторону. Одна рука в кармане, в другой то ли трость, то ли прут… Идет и помахивает прутиком, речку разглядывает. И потянуло меня вниз, к реке. Сошла на берег, тут человек обернулся. Как пелена с глаз долой: вижу я, не Анатоль вовсе и ни капельки не похож на Анатоля. Сердце зашлось, до того стало обидно, такая злость меня взяла на этого человека, что я даже заплакала.

А потом, дома, все как-то встало на место. Начала играть с Владиком, вроде успокоилась. Только уж очень долго тянулся тот вечер, а еще – ночь бессонная. Утро назавтра выдалось хмурое-хмурое, знобкое. Помню, ты говорила, даже в школу не хочется идти, а я не могла дождаться минуты, когда выйду из дома. Ни дождя не замечала, ни холода. Как на крыльях неслась до школы, а влетела в коридор – опять какой-то страх обуял, хоть ты провались иль назад поворачивай.

Бегу по коридору, ученики только-только собираются, здороваются со мной, а я спешу, будто на урок опаздываю. Добежала до окна, постояла немного, и обратно… Не знаю, куда деться, как звонка дождаться. Заметила – двери в учительскую приоткрыты, а там он, стоит у стола и спокойно, обеими руками скручивает цигарку. Меня даже передернуло всю: вчера ведь управлялся одной рукой! В учительской больше никого не было. Заглянула я туда – он словно бы испугался чего-то, так поспешно сунул руку в карман, что рассыпал махорку. Сам на себя не похож – ссутулился, смотрит на махорку и чему-то печально улыбается…

В тот день я старалась больше не встречаться с ним. И уж совсем не казалось мне, что знала его прежде. Все в нем было чужим: и лицо, и фигура, и раненая рука… Я даже обрадовалась, что так быстро оборвались все мои муки. Не пошла на речку после занятий, не думала о нем весь вечер. И назавтра поутру вышла в школу вместе с тобой только с мыслью о работе. Но перед самой школой опять обуял меня какой-то страх. В тот момент, помню, ты спросила что-то об уроках, и я перемогла себя… А на уроках – писала на доске примеры – все мел крошился, но Вадя Топорков сидел тихо и слушал. Это в первый раз он сидел у меня тихо, не знаю, как у других…

После звонка не пошла я в учительскую. Нарочно не пошла, из-за него, Анатоля. Осталась в классе. А тут влетает Топорков и кричит, что физкультуры не будет, Анатолий Ксенофонтович не пришел. Тоскливо как-то стало мне. Так тоскливо, что все вокруг потемнело… Пришлось заменять физкультуру арифметикой. Стояла у доски, что-то объясняла, что-то писала, а сама все думала: почему, почему он не пришел? Злилась на себя, а думать не переставала. Топорков начал перешептываться с мальчишками и, когда у меня нечаянно выпал из рук мел, громко засмеялся. Я набросилась на него и чуть не выгнала из класса!

Так я боролась с собой несколько дней, а потом начала заходить в учительскую. Анатоль каждый раз приветливо здоровался со мной, старался чем-нибудь угодить: то стул подаст, то место на диване уступит. Потом достанет из кармашка гимнастерки папиросу, курить уходит. А я все дрожу, жду – вот сейчас зазвенит звонок…

Алина передохнула, смущенно покосилась на сестру. А увидела – нет на лице Веры ни тени иронии – глаза засветились надеждой на добрый совет, участие.

Но Вера долго молчала. За стеной, на улице, завывал, бесновался ветер. Налетела вьюга с севера, разбушевалась. Даже во дворе, в затишном месте, билась, скреблась об углы дома, трепала ставни, забивая сугробиками переплеты оконной рамы. Вера слушала завывание ветра и пыталась представить, что теперь делается в степи, в чистом поле, думала о том, как неуютно должны чувствовать себя люди, которым идти в эту ночь, стоять на посту, в снегу лежать, высматривая врага. Как держать в руках оружие, как дышать в такую завируху?..

Думалось о тысячах, о миллионах людей, а перед глазами стоял один Андрей – в такой вот шинели, какою укрыт сейчас Владик, в заснеженной шапке, в какой-то обувке, не понять – в какой, ведь ни разу не видела Андрея в зимней форме. Вот он вместе с этими тысячами и миллионами других воинов сегодня ночью, может, в еще большую вьюгу метр за метром ползет вперед по нашей земле. Ползет продрогший, заиндевелый, воспаленные глаза слипаются от усталости и колючего ветра. На снегу – следы локтей и колен, следы, окропленные кровью… Той кровью, которая не застынет ни при каком морозе. И эта пядь советской земли, мереная-перемереная локтями, коленями советского бойца, политая кровью его, уже никогда не будет сдана врагу. Назавтра весь мир услышит, прочтет сообщение Советского информбюро, что наши части, отбив яростные контратаки противника, снова пошли вперед на запад от родной Москвы, снова освободили несколько населенных пунктов. Сколько матерей, жен и сестер увидят в ту минуту своих сыновей, мужей и братьев – так же, как Вера только что видела Андрея! А кому-то представятся совсем жуткие картины. Павшими или обессилевшими от ран смертельных увидят своих родных и близких… Лютый холод сожмет сердца. Но свежая сводка Информбюро смягчит их великое горе…

Теперь почти каждое утро слушала Вера сообщения с фронтов. Наши войска наступали. Каждый день возвращал свободу и счастье советским людям. А сколько людей еще ждет этой свободы! Родители Веры и Алины, мать, а может быть, брат и сестра Андрея… Придет такое счастливое время, и они тоже будут свободны. Скоро придет! Надежда на освобождение крепнет день ото дня, и с нею легче вставать по утрам, приниматься за работу, мерзнуть в классе, бежать по вьюге в конец деревни к ученику, чтоб узнать, почему не пришел в школу, а то брести и в другую деревню…