Расстаемся ненадолго

– Идем собирать ягоды! – вскочила Валя и взяла младшую девочку за руку. Та лениво поднялась, и они побежали: Валя – быстро, весело, а малышка тяжело и неохотно.

Незаметно шло время. Все по очереди отправлялись по ягоды, а с ними приносили то букетик лесных цветов, то молоденький боровичок, то ярко-зеленую дерезу. Место под сосною вскоре приобрело обжитый вид. Андрей даже подумал, не осесть ли тут на продолжительное время, не построить ли шалашик на случай непогоды.

Когда-то, еще в студенческие годы, он вот так же проводил свои летние каникулы: смастерил шалаш в загородном лесу и почти каждый день ездил туда, – купался, загорал, а в пасмурные дни читал. Случалось, и ночевал в шалаше. Отдохнул не хуже, чем на курорте…

Откуда-то издалека донесся мальчишеский голос. Все прислушались.

– Это Сашка! – уверенно сказала Валя, обрадовавшись, что первая узнала брата. – Меня зовет.

Как птичка, вспорхнула она и помчалась на голос, а немного спустя вернулась вместе с Сашей. Оба задыхались от быстрого бега. Саша от волнения часто моргал глазами. Вера сразу заметила это.

– Что ты, Сашка? Что случилось?

Мальчик заморгал еще чаще, казалось, вот-вот заплачет.

– Садись и рассказывай, – дружески похлопал его по плечу Андрей.

Саша послушно сел рядом с ним, доверчиво поднял на Сокольного растерянный, но полный надежды взгляд, и выпалил:

– Тетка Марья сказала, что – война!

Валя, как подкошенная, упала на колени и на руки, встревоженно уставилась на Сашу:

– Что-о?..

– Мы с таткам пришли с рыбалки, – продолжал мальчик, часто глотая слюну и все еще обращаясь только к Андрею, – вошли в хату, а на улицу выбежала тетка Марья Бубенко и давай голосить. Мы тоже бегом на улицу, подумали, может, – пожар, а тетка Марья и сказала, что война. Тогда тата велел мне бежать за вами…

Андрею вдруг стало больно смотреть на свежие ароматные ягоды, горкой насыпанные на газете, на лесные цветы, на венки из дерезы, лежащие рядом, на только что приготовленную Верой еду: все это сразу утратило свою прелесть. Зашумела сосна над головой, и шум ее показался не ласковым, как минуту назад, а зловеще-суровым.

Андрей заставил себя спокойно взглянуть на Веру и ее сестер… У каждой из них по-своему выражались не то удивление, не то испуг: у Вали глаза стали круглыми, странно блестящими, Галя сразу посерела, сжалась, девочки Бубенко притихли, прильнули друг к дружке. Только Вера молча и торопливо собирала все в узелок.

– Подожди! – решительно сказал ей Сокольный. И, обращаясь к Саше, добавил: – Все, что сказала тетка Марья, – неправда. Этого, Саша, не может быть, понимаешь? Вранье! Давайте лучше перекусим, а тогда видно будет.

И только сказал так, как все окружающее опять приобрело в его глазах будто бы прежний вид.

Вера послушно разложила еду, подвинула поближе газету с ягодами.

– Бери! – сказал Андрей Саше. – Вчера ты меня угощал, а сегодня – я, только чужими.

– Почему чужими? – еще не совсем уверенно улыбнулся мальчик.

– Потому что, видишь ли, не я собирал их, а Валя, Галя и… Как тебя зовут, девочка?

– Лала, – ответила младшая Бубенко и недовольно опустила глазенки, слегка заплывшие от полноты щек.

– Лара? – переспросил Андрей.

Девочка кивнула.

– Ну так вот, Лара тоже бегала за ягодами, а я, брат, с места не сдвинулся. Это ничего, ты ешь землянику, ешь! Лара, дадим Саше немного ягод?

Девочка снова кивнула.

Все старались шутить, смеяться, пробовали «налечь» на бутерброды, но смех звучал натянуто, а еда оставалась почти нетронутой.

Только Саша и Лара пригоршнями отправляли ягоды в рот.

Вскоре Вера опять начала связывать все в узелок, и Андрей не мешал ей на этот раз. Он медленно застегнул воротник гимнастерки, вытащил из кустов свою палку и резко поднялся на ноги. Будто по сигналу, стали собираться и остальные. Вера вдруг поймала себя на том, что уж очень крепко связывает она свой сверточек, будто идти ей с ним куда-то далеко-далеко, не день и не два. Саша по-хозяйски ссыпал оставшиеся ягоды в газету и взял с собой. Лара недобрым глазом посмотрела на него, но ничего не сказала.

Как только подошли к поселку, девушки с Верой заспешили домой, а Андрей и Саша остановились возле столба с репродуктором наверху. Репродуктор установлен тут недавно, и хотя у каждого есть дома радио, люди ее прочь послушать какую-нибудь передачу походя, по дороге на работу или с работы. А сейчас здесь собрались мужчины, женщины и даже дети. Все слушали молча, с суровым вниманием, словно боялись пропустить хоть одно слово диктора. Замер, весь превратился в слух и Андрей.

Передавали выступление Молотова.

Казалось, прямо над рупором стояло ясное июньское солнце. На него все чаще и чаще набегали небольшие облачка. Рваные тени от них ползали по земле, но солнце не становилось от этого менее ярким и теплым. Саша, задрав голову, смотрел на репродуктор, и солнышко светило ему прямо в глаза. Мальчик жмурился, но глаз не опускал. Чтобы понять, о чем говорят, он старался не шевелиться, боялся даже моргнуть. Когда же трансляция кончилась, Саша посмотрел на Андрея и вдруг заморгал часто-часто.

Домой шли молча. Недалеко от дома Андрей сказал:

– Тетка Марья, выходит, правду говорила. Но ты, Саша, не бойся: к нам война не дойдет.

– Я не боюсь, – решительно заверил мальчик. – А что там теперь, на войне? А?

– Там, брат, фашистские танки, – объяснял Андрей, – лезут на нашу границу, а наша артиллерия бьет по ним. Далеко они не пройдут, не бойся!

В хату идти не хотелось: что скажешь, что посоветуешь, чем поможешь? У Андрея туманилось в голове. Он знал одно: нужно немедленно, не откладывая, ехать в военкомат! А сам всего душой верил собственным словам, сказанным только что Сашке.

С тяжелым, тревожным чувством открыл Сокольный дверь в сени, прислушался. Ожидал услышать плач, быть может, нарекания, жалобы. Но в избе было тихо, только кот увивался возле кого-то, мяуканьем выманивая подачку. Не заметил Андрей особенных перемен и войдя: все занимались своими делами, разговаривали спокойно. Устин Маркович, сидя на лавке, кухонным ножом не спеша чистил рыбу, недавно принесенную с речки. Возле него и увивался кот.

– Что, хорош был клев? – спросил Андрей.

– Чтобы сказать очень, так нет, – охотно ответил Маркович, – однако ежели с полдня посидеть, так… Не всякий, правда, высидит. Вот этот рыболов, – показал он на Сашку, – только мешал: все жалел, что не пошел с вами в лес. И меня сбил. Я, наверное, еще посидел бы.

– На одну сковородку хватит, – заметила мать.

– И в две не вместишь, – подмигнул старик зятю.

Андрей понял: родные, как и сам он, не хотят говорить о вторжении фашистов, не хотят верить в то, что уже свершилось. Эта война для стариков – не первая: пережили империалистическую, пережили и гражданскую. Не сгладило все это ощущения недоброго, но приучило к стойкости, к умению более или менее спокойно смотреть на любой поворот судьбы.

– Мне в военкомат нужно сходить, – сказал Андрей, присаживаясь рядом с тестем. – Думал взяться на учет завтра или послезавтра, а раз такое дело…

– Завтра утром можно, – перебил старик. – Наши поедут, и вы с ними.

– Думаете, поедут?

– А как же! Которые сами, кого призовут…

– А я считаю, большой мобилизации не будет, – сказал Андрей. – Достаточно и тех сил, какие сейчас есть.

– Кто ж его знает, – уклонился старик от прямого ответа. – Лишний запас штыков делу не повредит.

Вера нерешительно подошла к мужчинам:

– Может быть, мне съездить в Красное Озеро? – вполголоса спросила она. – Забрать оттуда все?..

– Зачем ехать? – удивился Андрей. – Кончатся каникулы, тогда и поедем.

На следующий день, рано утром, приехал брат Андрея, Костя. Он выехал из дому еще позавчера, о вторжении фашистских полчищ узнал сразу на первой станции, но решил все же проведать Андрея. Братья крепко дружили с детства. Последние два года не встречались, но часто писали друг другу. В первый год службы Андрея Костя доучивался в Минском университете, а во второй – уже учительствовал в средней школе. В письмах к брату он всегда затрагивал какую-нибудь важную для себя жизненную проблему и просил Андрея высказать свое мнение о ней. Андрей отвечал, как мог, как позволяли обстоятельства службы, но и у него письма часто получались длинными, похожими на рефераты. Такая переписка увеличивала глубокое взаимное уважение, укрепляла дружбу.