Новеллы

Некоторое время затем я жил спокойно. Однажды вечером моя жена увидела меня из окна, но я отделался от нее несколькими любезностями, а йотом закутал Лепорелло в свой плащ и послал его к ней вместо себя. Будучи, подобно большинству ревнивых женщин, слишком эгоистичной, чтобы заподозрить, что она мне просто неприятна, она распространила слух, что я отправил ее с Лепорелло, желая в ее отсутствие поухаживать за служанкой, — утверждение, для которого не было никаких оснований, но которому почти все поверили.

Теперь я подхожу к странному происшествию, которое привело к мдей смерти. В тот же самый вечер Лепорелло, убежав от Эльвиры, встретился со мной на площади возле статуи командора, о которой я уже говорил в связи с надписью и муниципальным советом. Во время нашей беседы я случайно засмеялся. К моему изумлению, командор, или, вернее, статуя командора, тотчас выразил недовольство столь неприличным нарушением спокойствия. Лепорелло, отчетливо слышавший слова статуи, пришел в такой ужас, что, возмущенный его трусостью, я наконец заставил его подойти к пьедесталу и прочесть надпись, — так я часто направлял пугливую лошадь к предмету, вызывавшему у нее страх. Но надпись не успокоила бедного малого, и, когда я, желая свести дело к шутке, потребовал, чтобы он пригласил статую домой поужинать с нами, он принялся убеждать меня, что истукан в самом деле кивнул в знак согласия. Во мне проснулось любопытство. Внимательно глядя на статую, я медленно и отчетливо спросил ее, придет ли она на ужин. Статуя ответила «да» странным, каменным голосом, но не поблагодарила за приглашение, что удивило меня еще больше, так как командор, человек старых традиций, всегда был щепетилен до мелочей в вопросах этикета. Я решил было, что заболеваю или схожу с ума; но потом, поскольку Лепорелло тоже слышал голос — подумал, что сплю и все это мне снится. Я находил только два правдоподобных объяснения случившемуся. Мы ничего не ели с самого утра, и, возможно, от голода у нас начались галлюцинации, которыми мы заразили друг друга. А может быть, кто-то просто подшутил над нами. Я решил проверить это, вернувшись сюда на следующий день и тщательно осмотрев место. Пока же мы поспешили домой и набросились на ужин. Вскоре, к большому моему огорчению, в столовую ворвалась моя жена и вместо обычных упреков стала бессвязно призывать меня изменить образ жизни. Сначала я отвечал ей ласково, затем начал посмеиваться над ее истерическими страхами, желая успокоить. В конце концов, вне себя от возмущения, она выбежала из комнаты, но сразу же с воплями кинулась обратно и исчезла в направлении кухни. Лепорелло пошел посмотреть, что ее так напугало, и тут же вернулся, охваченный паническим страхом. Он, задыхаясь, пробормотал что-то о статуе и попытался запереть дверь. Затем раздался громкий стук. Я подумал, что дом горит и сторож пришел предупредить нас, — право же, ни один смертный, кроме сторожа, не способен стучать с такой силой. Я открыл дверь и увидел на пороге статую. Нервы мои не выдержали, и я отшатнулся, не произнеся ни слова. Статуя вошла за мной в комнату. Ее походка от долгого сидения на спине лошади была довольно неуклюжей, а поступь сотрясала дом с такой силой, что казалось, вот-вот пол проломится и статуя рухнет в подвал, — впрочем, я нисколько не был бы огорчен этим, несмотря на солидный счет за ремонт дома. Предлагать статуе сесть не имело смысла: ни один стул в доме не выдержал бы ее тяжести. Не теряя времени, она заговорила, и от звука ее голоса меня бросило в дрожь. Я пригласил ее к ужину, сказала она, и вот она явилась. Разумеется, я мог только ответить, что я очень рад, и, извинившись за то, что мы сели, не подождав ее, я велел Лепорелло накрыть стол заново, не совсем понимая, как может есть истукан, высеченный из каменной глыбы. Статуя сказала, что не будет беспокоить нас, но сама приглашает меня на ужин, если у меня хватит смелости пойти с ней. Не будь я так испуган, я бы вежливо отказался. Но тут я вызывающе заявил, что готов сделать что угодно и пойти куда угодно. Лепорелло исчез, однако я слышал, как под столом стучат его зубы. Тогда статуя попросила меня дать ей руку, что я исполнил, по-прежнему пытаясь держаться как герой. Когда ее каменная рука схватила мою, у меня вдруг заломило в висках и в спине, голова закружилась и я почувствовал томительную слабость. Я покрылся испариной, потерял способность координировать свои движения; предметы стали двоиться у меня в глазах, и я пошатнулся, точно страдал локомоторной атаксией. Перед глазами плясали какие-то странные видения. Мне чудилось, что статуя бессмысленно кричит; «Да, да!» — и я столь же бессмысленно начал кричать изо всех сил: «Нет, нет!», вообразив в бреду, что мы находимся в английском парламенте, где я однажды побывал во время своих путешествий. Тут статуя ступила на подгнившую доску, и пол не выдержал. Я пролетел вниз около двадцати пяти футов, потом мое тело отделилось от меня и понеслось к центру вселенной. Я вскрикнул и обнаружил, что я мертв и нахожусь в аду.

Здесь он впервые сделал паузу. Волосы у меня уже пять минут стояли дыбом. Я бы дорого дала, чтобы осмелиться закричать или выпрыгнуть из вагона. Но я только спросила, заикаясь, что же представляет собой то место, которое он сейчас упомянул.

— Если я и употребляю слово «место», — сказал он, — то лишь для того, чтобы мой рассказ был понятен, точно так же, как я принял знакомое вам обличье джентльмена в шляпе и сапогах, хотя все это предметы материального мира, к которому я не принадлежу. Вы меня понимаете?

— О, вполне! — сказала я. — Я люблю читать метафизические сочинения.

— В таком случае я предоставляю вам самой ответить на ваш вопрос при помощи логической цепи абстрактных рассуждений, а впоследствии у вас будет случай на опыте проверить верность ваших выводов. Достаточно сказать, что я обнаружил там общество, состоявшее главным образом из людей вульгарных, истеричных, грубых, слабых, никчемных и полных самых лучших намерений — они поддерживали славу этого места, причиняя и себе, и друг другу столько неприятностей, сколько было в их силах. Мне они были скучны и противны; я тоже им не слишком нравился. Князь Тьмы не джентльмен. Его осведомленность и проницательность поистине удивительны, но он ничем не превосходит тех, кто ее окружает. Он делал вид, будто ему нравится мое общество и беседы со мной; я со своей стороны был вежлив и старался, чтобы он не почувствовал моего превосходства. Тем не менее я понимал, что сердечность наших отношений ему тягостна так же, как и мне. И вот как-то раз один из его приближенных явился ко мне, и, заверив меня в своем уважении, которое якобы не позволяет ему слушать, как за моей спиной меня оскорбляют, сообщил, что Князь публично назвал мое появление здесь ошибкой и пожелал мне отправиться ко всем святым и вкусить небесного блаженства. Это были очень сильные выражения, и я сразу же пошел к Князю и передал ему то, что слышал. Сначала он ответил весьма грубо — эта манера разговаривать меня всегда раздражала, — что мой осведомитель лжец; когда же я отверг это объяснение, он нехотя извинился и стал убеждать меня, что, во-первых, пожелал мне попасть на небеса только потому, что, по его искреннему убеждению, мне было бы там лучше, хотя сам он и не разделяет моих вкусов, а во-вторых, мое появление в его владениях действительно было ошибкой, ибо командор, которого он назвал старым каменным болваном, ввел их в заблуждение относительно моей персоны и все были обмануты в своих ожиданиях. Я спросил, по какому праву он в таком случае задерживает меня здесь.

Он ответил, что вовсе меня не задерживает, и спросил, кто или что препятствует мне отправиться куда я хочу. Я был удивлен и поинтересовался, почему, если в аду действительно царит такая свобода, все черти не отправились на небо. Смысл его ответа заключался в следующем: черти не уходят на небо по той же причине, по какой ваши соотечественники, играющие на скачках, не слишком часто слушают по понедельникам популярные концерты, хотя они могут так же свободно посещать их, как и вы. Но тут дьявол любезно выразил надежду, что мне небеса придутся по вкусу. Он предупредил меня, что обитатели небес бесчувственны, спесивы и педантичны, а все их разговоры и развлечения невыносимо скучны. Во всяком случае, я могу узнать их поближе и, если они мне не понравятся, вернуться обратно. Он всегда будет рад меня видеть, хотя я и не совсем тог человек, которого он представлял себе но описанию командора. Он добавил, что с самого начала был против истории со статуей, ибо люди уже выросли из такой чепухи и продолжать заниматься подобными вещами в наше время — значит просто сделать из ада посмешище. Я согласился с ним и откланялся. Он обрадовался моему отбытию, но все же мое доброе мнение значило для него много, и он попросил меня не слишком строго судить их, пребывающих здесь, внизу. У них, разумеется, есть свои недостатки, сказал он, но что ни говори, а настоящую дружбу, чувства и привязанности, здоровый, честный, благотворный юмор и невинную любовь к развлечениям я могу найти только у них. Я откровенно сказал ему, что все-таки возвращаться не намерен и что он слишком умен, чтобы не признать моей правоты. Ему это польстило, и мы расстались вполне дружески. Его вульгарность меня страшно раздражала, но он и не скрывал ее, и его популярность нельзя считать совсем уж незаслуженной.