Страница 88 из 181
Эти мысли всё чаще рождались в душе Усамы, когда он видел неумеренное восхищение Ахмада Нур ад-Дином. Конечно, в основном Ахмад был прав. Нур ад-Дин действительно очень сильный, благородный и справедливый правитель, в каком давно уже нуждался исламский мир, так что некоторые слабости приходилось атабеку прощать, и Ахмаду не стоило травить душу рассуждениями об этих слабостях. В жизни Ахмада было так много чистого отвращения, что оно ещё нескоро в достаточной мере уравновесится чистым восторгом, который есть лекарство для его души. Несколько пугала Усаму измаилитская склонность Ахмада боготворить повелителя, видимо, измаилизм не так легко полностью соскоблить со своей души. Атабек — не бог, не имам, не источник истины, но Ахмад, казалось бы, вполне это понимая, всё же смотрел на атабека, как на некого полубога. Тут было некоторое отклонение, но, с другой стороны, оно порождало безграничную преданность, а много ли у Нур ад-Дина таких преданных слуг, как Ахмад, и разве не такие слуги — главное богатство атабека? И если уж кого-нибудь боготворить, так Нур ад-Дин лучше, чем кто-либо подходит на эту роль. Усама стал очень дорожить Ахмадом. Общение с этим необычным воином-богоискателем обогащало его.
Был ещё один пункт, сближавший Усаму и Ахмада — ненависть к ассассинам. В этом пункте Усаме до некоторой степени изменяла столь свойственная ему рациональность. Он не хотел смотреть на ассассинов, как на политический фактор, как на одну из карт в восточной колоде. Он не смотрел на них даже как на носителей тьмы. Он видел в ассассинах только грязь — религиозную, интеллектуальную, нравственную. Это были предатели исламского мира, а предатели всегда вызывают куда больше ненависти, чем враги. С врагами можно договариваться, предателей нужно уничтожать. Как можно использовать ассассинов в качестве политической карты, если они не являют собой ничего определённого? Измаилизм — нечто зыбкое, нестабильное, аморфное, расплывчатое, хаотичное. Разум Усамы-математика это приводило в крайнее возмущение. Как можно составлять уравнение, если единица на твоих глазах вдруг неожиданно оборачивается двойкой, а двойка — тройкой. Ассассины упорно убеждают мусульман в том, что они — мусульмане, поскольку разделяют исламский символ веры. Христианам они пытаются представить себя почти христианами, лукаво демонстрируя свою «веру в воскресение» и восхваляя Христа. Индийцам они так же представляются своими, поскольку верят в переселение душ — учение богомерзское как для мусульман, так и для христиан. Как и о чём можно договариваться с этими оборотнями? А Синан? Факир, фокусник, шут, ловко играющий то на низменных страстях своих подданных, то на их религиозном рвении, жонглирующий богословскими истинами, словно шарами. Синан, пожалуй, не менее учён, чем он, Усама, но для Усамы мудрость — путь к ясности, а для Синана — лишь способ сгущения тумана.
Ненависть Ахмада к ассассинам имела примерно те же основания, но была к тому же очень личным чувством. Эти богомерзские твари столько лет калечили его душу, уводя всё дальше и дальше от Аллаха, а он-то, наивный глупец, полагал, что постепенно приближается к истине. Почему же он не обращал внимания на тревожную смуту, всё нараставшую в душе? Окрутили, обольстили. Ахмад никогда не простит им этого коварного обольщения, этой легкомысленной игры с человеческой душой. Раны на его теле зажили давно и бесследно, но покалеченная ассассинами душа всё время болела — тоскливо и жалобно. Разве можно забыть, как преданность Аллаху на его глазах обернулась омерзительным развратом?
Теперь Ахмад полной грудью вдыхал чистый воздух суннизма. Он наслаждался простотой и ясностью классического ислама. Тут на всё были ответы, тут не надо было лишних вопросов. Воистину, вера суннитов покоилась на твёрдом основании. После изнурительной путаницы измаилизма, когда сам не понимаешь, во что веришь, простота суннизма были для Ахмада живительной и спасительной. Есть пять столпов ислама, а больше ничего не надо. Ни-че-го.
И в Нур ад-Дина Ахмад столь трепетно влюбился именно потому, что атабек стал для него символом этой простоты и ясности суннизма. Благородство и справедливость, разумная уравновешенность и понятность всех действий Нур ад-Дина резко контрастировали с вечными лукавыми недомолвками Хасана II, любое действие которого можно было понимать как угодно. Всё что делал Хасан II было направлено скорее на создание видимости, чем на реальную пользу для подданных. Дела же Нур ад-Дина были очень конкретны — мечети, училища, больницы. В Нур ад-Дине всё было просто: и мысли, и одежда, и поступки. Хасан II вечно изображал из себя вселенскую загадку, разгадка которой выше звёзд, а оказалось, что все его тайны — грязнее тайн борделя. Ещё одного правителя-загадку Ахмад просто не выдержал бы, а Нур ад-Дин был понятен и доступен, он был исполнен благородной простоты. Ахмад понял, что истина — в простоте. Надо лишь следовать предписаниям пророка Мухаммада, немногочисленным и понятным для всех, и тогда в своё время откроются двери рая.
Усама однажды строго сказал Ахмаду, что недопустимо боготворить даже великого человека, но Ахмад не боготворил Нур ад-Дина, он просто очень полюбил его и хотел быть во всём на него похожим. Нур ад-Дин, воплотивший в себе мудрую ясность суннизма, был идеальным примером для подражания.
А в суннизме главным для Ахмада являлось даже не то, чем он был, а то, чем он не был. Здесь не было изнурительного и изматывающего ожидания имама. Суннизм после измаилизма — обретение после ожидания. Хорошо, что Ахмад не пошёл в Исфахан к шиитам-двунадесятникам. Разве ждать 12-го имама легче, чем 7-го? Двунадесятники так же живут без имама, то есть без истины, как и седмеричники. Ну их всех.
Ахмад очень помог Усаме, представив внутреннюю информацию об ассассинах, которую иным образом было бы затруднительно получить. На основе детальной информации Ахмада, а так же глубоких теоретических познаний Усамы, они предоставили Нур ад-Дину очень серьёзное обоснование того, что ассассины должны быть стёрты с лица земли. Атабек полностью с ними согласился, но сказал, что надо подождать. Они не спорили, гениальному правителю виднее, когда время для одного, а когда время для другого.
Ассассинов можно было раздавить, но десятки их крепостей были расположены столь удобно, что на полномасштабную войну с этими отщепенцами требовались немалые силы, а результат на выходе представлялся не столь уж значительным. Задействовав ресурсы, необходимые для того, чтобы полностью уничтожить ассассинов, можно было надеяться на результат и покрупнее.
Нур ад-Дина всё больше привлекал Египет. Покорение этой страны было задачей первоочередной по множеству причин. Во-первых, фатимидский халифат слабел на глазах и взять его становилось всё легче. Во-вторых, на Египет явно претендовали франки — небольшие экспедиции короля Амори самых очевидным образом носили характер подготовки к полному завоеванию. Следовательно, не взять Египет сейчас, означало отдать его франкам. В-третьих, с точки зрения войны с франками, Египет был очень выгодным приобретением — завладев этой страной, можно было взять западных пришельцев в железные клещи с двух сторон. А, в-четвёртых, даже с точки зрения войны с ассассинами, завоевание Египта было полезным ходом — разорить главное гнездо измаилитов, значит подрубить корни всех их нечестивых ответвлений. Пусть Синан сейчас с Египтом не дружит, однако, следует помнить, что египетские измаилиты и сирийские ассассины — плоды одного дерева.
Усама ибн Мункыз полностью поддерживал египетскую политику Нур ад-Дина и помогал ему эту политику развивать, благо знал Египет, лучше, чем собственный дом. Таким образом, Старец Горы получал отсрочку — не до него пока было. А, решив египетскую проблему, Нур ад-Дин, конечно, не станет терпеть у себя под боком этого злостного богохульника.
Эмир Ширку с малыми силами железным вихрем обрушился на египетского визиря Шавара и разбил его на голову. Вроде бы это было сделано даже по просьбе каирского халифа, которого Шавар предал. И вот тут началось самое интересное — Ширку, эмир Нур ад-Дина, стал визирем халифа. Получалось, что он не покорил главного фатимида, а сам покорился ему. При этом Ширку слал Нур ад-Дину заверения, что остался его верным подданным и полное покорение Египта вскоре не замедлит быть.