Страница 85 из 181
— Аллах акбар! — орали Хусейн, Ахмад и другие верные.
— За халифа Хасана! — орали любители Кийямы.
— Смерть отступникам! — орали и те, и другие.
Теперь Ахмад был, кажется, пьянее хасанитов — священное опьянение боя вошло в его кровь.
Все тело нестерпимо болело. Неужели Аллах всё-таки послал его в ад на вечные муки? Почему? Ведь он же шахид, он погиб, призывая Аллаха. Ахмад не сразу догадался открыть глаза — у мертвеца нет глаз. В аду. в аду. Только в аду может быть такая боль. В этот момент он услышал радостный шепот:
— Он жив, он пришёл в себя — голос был незнакомый и, кажется, принадлежал старой женщине. Вряд ли это джин или шайтан. У гурии голосочек тоже, должно быть, понежнее. Значит он на земле? Глаза Ахмад по-прежнему не открывал, но, видимо, на его лице отразилось так много чувств, что находящиеся рядом с ним поняли, что он их слышит.
— Не бойся, воин, ты среди друзей, — Ахмад услышал старческий голос, теперь уже мужской.
Он открыл глаза и увидел перед собой древнего старика и старушку, по-видимому, его жену. Судя по одежде, это были крестьяне, причем — из бедных, на эту же мысль наводило и нищенское убранство их хижины.
— Как… я попал… сюда? — с трудом выговорил Ахмад.
— Люди Хасана II приволокли к нам в деревню трупы всех верных, которых они убили. Трупы положили посреди деревни и запретили хоронить — так они пугают нас, принуждая принять их безбожное учение. А ночью один «труп» выполз из кучи и пополз прямо к нашим дверям. Аллах милосердный сохранил тебе жизнь, а мы тебя перевязали. Мы восхищаемся тобой, храбрый воин Аллаха, — добродушно и ласково проскрипел старик, его жена-старушка радостно кивнула.
— Но ведь вас же убьют, за то, что вы меня спасли.
— Значит, мы станем шахидами. В этом не будет даже большой доблести, мы уже старые, жизнь не очень-то нам и нужна. А может быть, мы прожили эту жизнь именно для того, чтобы спасти тебя? — старик грустно улыбнулся, и его жена, так же улыбаясь, закивала.
Ахмад испытывал нестерпимую боль, он едва соображал, но всё-таки задал ещё один вопрос:
— Вас принуждают отречься от шариата?
— Нас пока никто не спрашивал. Но люди Хасана II всем сказали: тем, кто не примет его богомерзского учения — смерть.
— Аллах сохранит вас, — с трудом выговорил Ахмад и провалился в небытие.
Через несколько дней раны почти перестали болеть. Оказалось, что, хотя ран много, но ни одной серьёзной. Через неделю Ахмад уже понемногу вставал, а через две недели смог бы сесть на коня, которого, впрочем, не было, но было серебро в поясе, который он всегда носил на себе. Пришло время прощаться с добрыми стариками. Половину серебра он решил отдать им:
— Неловко предлагать деньги тем, кто готов был отдать за меня жизнь, но я ввёл вас в расходы. Возьмите.
Старики не стали отказываться и с низким поклоном приняли серебро. Ахмада тронула их искренность и естественность. Иные устроили бы из вручения денег целое представление, а эти просто взяли и всё. В алчности их не заподозришь — если бы хотели, давно бы уже могли завладеть всем его серебром, а не половиной. И в этот момент он почувствовал, что измаилиты всегда были чужими для него. Вечно они что-то изображали, вечно красовались перед всем миром и друг перед другом. Зачем таким людям скрытый имам, зачем им истина? Они сделали бога из дешёвого факира, засевшего в Аламуте. Их истина — смерть, их молитвы — кинжалы. Если бы имам пришёл — они убили бы его. Как он раньше не замечал, что путь измаилизма — почти полное безбожие, которое сейчас лишь проявилось во всей красе, но так было и раньше: вместо скрытого имама — скрытое безбожие.
Ахмад сказал старикам:
— Вам бы лучше уходить отсюда. Знаю, смерти вы не боитесь, но жизнь среди мерзких безбожников — не лучшее из того, что есть в этом мире.
— Мы уже думаем об этом, воин. Не знаем только — куда? Может быть — в Исфахан? А ты сам — куда?
— На родину, в Сирию. Меня там, правда, никто не ждёт. К тому же, мерзкий Синан, должно быть, уже начал сеять среди сирийских измаилитов семена безбожия. Все измаилиты мне теперь враги, потому что они — враги Аллаха. Скажите, добрые люди, а вы молились когда-нибудь в мечети?
— Мы даже никогда не видели мечети.
— А мне, вы знаете, так вдруг захотелось помолиться в мечети. В моей жизни этого тоже ни разу не было, а сейчас так захотелось.
В глазах стариков засветились тёплые огоньки:
— Да хранит тебя Аллах, храбрый и благочестивый воин. Не мы тебя спасли, а ты нас спас.
Усама ибн Мункыз вышел из главной мечети Дамаска. Как и всегда после намаза, он пребывал в некоторой прострации. Все чувства его обострились, мир вокруг казался ярче, значительнее, мистичнее. В этот момент он любил смотреть на лица правоверных, читая в их душах, как в открытых книгах. Лица суровых воинов, лица хитрых торговцев, лица возвышенных созерцателей — всё это был его родной Дамаск.
Усама служил Нур ад-Дину вот уже 10 лет и ни разу не пожалел, что поступил в нему на службу. Нур ад-Дин вдохнул в Дамаск жизнь. С его приходом в Дамаске стало больше смысла. Нур ад-Дин на глазах превращался в великого объединителя исламского мира. Отношения Дамаска с франками, в том числе и с друзьями Усамы — тамплиерами, конечно же обострились, это было несколько грустно, но Усама понимал, что тут уже никуда не денешься. Если жить со смыслом — война с франками неизбежна. Тамплиеров он по-прежнему очень уважал и даже по-своему любил, продолжая втихаря с ними встречаться, но он помнил, что есть выбор, которого не избежать: либо на Харам эш-Шериф в очищенной мечети Аль-Акса будет вновь совершаться намаз, либо там по-прежнему будут сидеть эти парни в белых плащах.
Сегодня после намаза он думал о том, как хорошо было бы помолиться в Аль-Аксе и по привычке всматривался в лица земляков. Его внимание привлекло одно необычное лицо — худощавое, с большими удивлёнными глазами и короткой бородой. Лицо печального ребёнка. Кто он? Воин? Дервиш? Что-то среднее между воином и дервишем. Если бы в исламе были свои тамплиеры, этот человек был бы одним из них. Усама беглым взглядом окинул одежду незнакомца и заметил, что она так же необычная. Во-первых, он явно только что с дороги и почему-то не привёл одежду в порядок, прежде чем пойти в мечеть. Во-вторых, некоторые детали его одежды указывали на то, что он — не сириец. Лазутчик? Лазутчик богомерзских низаритов? Его нельзя упускать. Усама сделал знак слуге.
Ахмад покинул мечеть Дамаска после намаза совершенно потрясённый. Совместная молитва с правоверными мусульманами перевернула его душу. Как здорово было чувствовать своё единение с исламским миром. Как дурно было следовать извращённой воле одного-единственного человека. Отныне он, Ахмад — правоверный мусульманин. Надо ещё, конечно, во многом разобраться, найти хорошего учителя, а прежде всего — поступить на службу. Примут ли? Да свершится воля Аллаха.
В этот момент Ахмада окликнул человек, одетый, как слуга:
— Стой! С тобой будет говорить эмир Усама ибн Мункыз — правая рука нашего великого повелителя Нур ад-Дина.
Перед Ахмадом вырос человек в одеждах вельможи, на лице его было написано добродушное любопытство.
— Ты низарит? — без предисловий спросил вельможа.
— Бывший низарит, а ныне — одинокий странник на пути к Аллаху.
— Из Персии?
— Из самого Аламута. Не принял богомерзского учения Хасама II и хочу стать правоверным мусульманином.
— Почему я должен тебе верить?
— У господина нет ни одной причины верить мне и при этом найдётся немало причин меня обезглавить. Я сириец, но одет, как перс. Я плохо знаю ислам, я здесь всем чужой, нет никого, кто поручился бы за меня. Если бы я посмотрел на себя со стороны, то увидел бы весьма подозрительного человека.
Усама усмехнулся. Как независимо держит себя этот чужак. Как пленный тамплиер. Или переодетый принц. Да какой он принц — низарит, вне всякого сомнения. И всё-таки сколько в нём благородства. Глаза печального ребёнка. Усама верил глазам. Их не приклеить на лицо, как накладную бороду. Выдержав паузу эмир с иронией, несколько зловещей, спросил: