Страница 74 из 181
Его провели в маленькую, но шикарную комнату. Дверь за спиной закрылась и грохнул засов. Усама понял, что он — пленник. Скоро ему предложат одно из двух: либо зловонную яму и смерть, либо дорогой халат и службу.
Оказалось, что не скоро. День проходил за днём. Усаме приносили дорогую еду, но сменить пропылённую и порванную одежду не предложили. Усама попросил принести ему Коран. Принесли. Он читал Коран и молился. Потом опять молился и опять читал. Ожидание странным образом не тяготило. Неопределённостью он не терзался, душу заполнила пустота — спасительная пустота без мыслей и чувств.
Прошло, может быть, три дня, а может — неделя и Усаму позвали к Нур ад-Дину. Великий атабек был одет удивительно просто — даже у его гвардейцев были одежды подороже. Весь его облик дышал благородной простотой и властью — власть исходила от него, как свет от лампы.
— Что ты хочешь? — без затей спросил Нур ад-Дин.
— Служить вам, великий господин.
— Мне или Дамаску?
— Для меня это одно.
Нур ад-Дин едва заметно усмехнулся:
— Говорят, в последнем бою ты орал: «Дамаск акбар»?
— Ничто не сокрыто от великого господина.
— За такое кощунство ты вполне заслужил смерть.
— Слова достойные великого хранителя веры.
— А твои слова дышат странной надменностью. Не у своих ли друзей-тамплиеров ты научился так нагло держать себя?
— Аллах знает об этом лучше.
Ну ад-Дин опять усмехнулся, теперь уже более явно и несколько зловеще. Атабек молчал бесконечно долго. Потом сказал:
— Твоя преданность родному городу заслуживает подарка. Необычная в наше время преданность заслуживает необычного подарка. Подарю тебе друга. Ведь настоящий друг дороже, чем всё золото мира.
Атабек хлопнул в ладоши. Два стражника ввели пленного тамплиера. Он был в изорванной белой тунике, красный крест на левом плече скрывало кровавое пятно. Пленником он был явно почётным — руки не связаны и держал себя так независимо, словно был здесь хозяином.
Усама сразу же узнал его, хотя стоявший перед ним тамплиер имел уже совсем другое лицо по сравнению с тем юношей, который когда-то налетел на него в мечети Аль-Акса, а потом хотел показать Бога-Ребёнка. Тогда ему было лет 18, сейчас — около 30-и. Теперь его лицо было опалено зноем пустыни, огромный шрам перерезал всю правую щёку — старый посиневший шрам от давно зажившей раны. В нестриженной темно-русой бороде уже пробивалась ранняя седина. На непрерывной войне быстро стареют. И всё-таки суровое лицо заматеревшего воина по-прежнему отражало детскую чистоту и непосредственность. Война сделала из него мужчину, но не чудовище. Лишила иллюзий, но не смогла отнять внутренний свет.
Они смотрели друг на друга и тихо улыбались, не говоря ни слова. Молчание прервал Нур ад-Дин:
— Это мой пленник. У себя в Ордене он занимает весьма высокий пост. Тамплиеры предполагают за него выкуп — тысячу динаров. Я дарю этого человека тебе, Усама. Можешь получить за него выкуп или поступить любым иным образом, какой сочтёшь наилучшим.
— Великий повелитель сделал мне подарок воистину царский, — Усама впервые поклонился Нур ад-Дину так, как принято кланяться хозяину.
— Теперь ты у меня на службе, Усама ибн Мункыз, — доброжелательно сказал атабек. — Пока я подумаю, к чему тебя определить, поживи в той же комнате. Её больше не будут запирать.
И тамплиер пусть побудет с тобой, пока ты не решишь, что с ним делать. Не убежит — дал слово.
— Ну, здравствуй, — сказал Усама, когда они пришли к нему в комнату. Кажется, даже встреча с братом не обрадовала бы его настолько, насколько он был счастлив видеть этого человека, который олицетворял что-то очень важное в его жизни. — Самое время узнать, как тебя зовут.
— Здравствуй, Усама. Меня зовут Жан. Впрочем, для тамплиеров имя не имеет значения. Имя имеет Орден Храма, а рыцари Храма предпочитают безымянность.
— Ну это явно сказано не про тебя. Тамплиеры никогда не выкупают своих, а за тебя предлагают целое состояние — тысячу динаров. Значит, твоя жизнь драгоценна для братьев.
— Моя жизнь не имеет никакого значения, так же как и жизнь любого тамплиера. Но сейчас в моей руке находится очень много ниточек. Короче, если меня не станет, братьям придётся заново проделывать огромную работу. Надеюсь, узнав об этом, ты не увеличишь сумму выкупа? — тамплиер улыбнулся.
— Мне вообще не нужны за тебя деньги. Мне нужен мой брат. Надо сначала узнать, что с ним.
— Твой брат жив. Он в плену у наших.
— Как ты можешь получать информацию, находясь в плену?
— Некоторые ниточки я не выпускаю из рук даже здесь.
— Тогда я обменяю тебя на моего брата, вот и всё. Даёшь слово, что прибыв в Газу, ты распорядишься отпустить моего брата?
— Даю слово.
— Ну так отправляйся хоть сейчас. Впрочем, лучше завтра утром. Коня бы тебе раздобыть, а у меня пока ничего нет.
— Едва я выйду за ворота дворца, у меня будет конь.
— Повсюду свои люди?
— Работа такая.
— Вот как быстро мы с тобой обо всём договорились.
Усама почувствовал неловкость. Так хотелось ему поговорить с этим родным врагом, но не так-то легко говорить с тамплиером. Усама хотел побыть в лучах света, исходивших от белого рыцаря, но не начнёт ли этот свет обжигать душу? Тамплиер живёт в мире иных понятий и представлений. Усама не знает языка его души. Они могут сутками плести словеса на переговорах, но вот так, оставшись вдвоём. Надо о чём-то спросить хотя бы из вежливости.
— Может быть, у тебя есть какие-то желания, тамплиер?
— Есть. Хочу, чтобы Усама ибн Мункыз увидел Бога-Ребёнка.
Сиверцев дочитал свой опус. Странно как-то стало на душе. Он тоже очень тосковал по своему родному северному городу и с большим удовольствием прогулялся бы по его улицам. Но не сказать, что он хочет этого больше всего на свете. Почему? Потому что у него есть братья, есть Орден. Это и есть его Родина. Да, всё очень просто. Бедный, бедный Усама. У него не было ничего, кроме Дамаска. Ведь Аллах бесконечно далёк.
Андрей встал, размял руки и ноги. Надо зайти к Саиду. Восток достал. Хотелось послать всех «саидов» подальше. Но если он, Андрей Сиверцев — тамплиер, значит Восток — его крест. И никуда от «саидов» не денешься.
Саид лежал в постели как-то очень строго, как лежат в гробу. Он смотрел в потолок широко распахнутыми невидящими глазами. На появление в комнате человека никак не отреагировал.
— Ты живой? — добродушно усмехнулся Сиверцев.
— Был бы мёртвый — на такой жаре воняло бы очень сильно.
— Да ты юморист. Какое имя ты получил в крещении?
— Александр. Но я предал своё христианское имя.
— Свои заставили?
— Никто не заставлял. Свои это свои.
— Знаешь, Александр. У меня на Родине тебя звали бы Саня. Друзья звали бы тебя так.
— Са-ня, — с трудом выговаривал Саня-Саид. — Какие странные звуки.
— Нормальные звуки. Как нога?
— Меня нет. Что такое нога?
— Нога, брат, это очень важно. Всего их две. Одной недостаточно. А можно обе потерять. Тогда совсем плохо.
Саид кисло улыбнулся:
— Болит, но заживает. О чём хочешь поговорить?
— Да о тебе, Саня, о тебе. Куда ты теперь?
— К своим не вернуться — убьют. А твои не простят.
— Глупый ты, Саня. Наши тебя уже простили.
— Сам себя не прощу.
— Это правильно. Но с этим живут. Давай о главном, Александр. Ты считаешь себя христианином?
— Не знаю.
— Ну ничего себе! Ты вообще понимаешь, о чём речь? Тебя здесь не задержат, когда поправишься — отпустят на все четыре стороны. Но четыре стороны — это очень много. Тебе нужна одна. И надо знать — какая. Что за вера у твоих земляков-ассассинов?
— Не знаю.
— Ты смеёшься?
— Серьёзно. Тебе это трудно понять, но у нас так. Путь — тайна. Надо заслужить право встать на путь. Тогда наставник чуть-чуть приоткрывает самый краешек тайны. Будешь во всём покорным — приоткроет побольше. Я ещё не заслужил того, чтобы встать на путь. Наставник сказал: «Отдашь нам христиан — встанешь на первую ступень».