Страница 73 из 181
И вот тут произошло нечто весьма интересное. Источник из ближайшего окружения халифа сообщил, что при дворе созрел заговор. Фаворит халифа Насреддин решил сам сесть на трон. Усама не любил Насреддина. Не отличавшийся ни умом, ни храбростью, ни талантом правителя, фаворит компенсировал эти недостатки лишь напыщенностью и важностью. Одно слово — индюк. Но нельзя ли извлечь выгоду из этого заговора, обратив слабые стороны претендента на престол в свою пользу? Что если попытаться склонить его к союзу с Дамаском уже сейчас, пока он ещё не обладает реальной силой? Заговорщики сговорчивы. Конечно, если Насреддин станет халифом, он может и забыть про обещание, данное Усаме, но не резон ему будет забывать. Власть узурпатора первое время не отличается устойчивостью, любой, кто сел на трон в результате переворота, начинает искать новые опоры для своей власти, поскольку союзы, на которые опирался старый правитель, не только ненадёжны, но и опасны. И тут Насреддину весьма полезен будет Усама, предлагающий союз с Дамаском. Правда, с родным городом ибн Мункыз сам теперь не имеет никакой связи, но зачем об этом знать Насреддину? К тому же власть Нур ад-Дина в Дамаске тоже новая, неустойчивая и так же нуждается в новых опорах. И тут ко двору Нур ад-Дин является Усама — не забытым ничтожеством, не врагом отца, а связующим звеном между халифом и атабеком. Хорошо Дамаску, хорошо Каиру, хорошо Усаме — радость на полмира. Так красиво придумал, что даже стихами заговорил.
Договориться с Насреддином о взаимной поддержке и последующем союзе с Дамаском оказалось весьма несложно. Но заговор провалился. Провалился настолько позорно, что самому было впору провалиться под землю. Халифа-то зарезали без проблем прямо в спальне. Так же легко прикончили двух братьев и великого визиря. Но не подумали о сестре халифа, не обратили внимания на бабу. И когда на исходе кровавой ночи Насреддин уже уселся на халифский трон в окружении мамелюков, сестрёнка заявилась в тронный зал с открытым лицом, которое исцарапала в кровь. Её сопровождали только два телохранителя, но сумасшедшая баба с кровавой маской вместо лица сразу же могильным голосом обратилась к командиру гвардейцев-мамелюков:
— Ты забыл про меня, Ахмет. Разве не течёт в моих жилах кровь халифа, убитого тобой? Разве не надо и меня тоже убить? Вот моё горло. Режь!
— Госпожа. вам ничто не угрожает. Ступайте к себе.
— К себе?! Где я теперь у себя? Только в раю вместе с моими братьями, которых ты убил!
Она ещё долго визжала, причитала и изрыгала страшные проклятия. Насреддин несколько раз приказывал её прикончить. Но на Ахмета, этого бесстрастного убийцу, её вопли произвели очень сильное впечатление. Воин, проливший реки крови, не смог прикончить одну-единственную полоумную дуру. Может быть, Ахмед был тайно в неё влюблён, и она знала об этом? Когда же она пообещала ему прощение, если он поможет наказать остальных убийц, Ахмед подошёл к ней, поклонился и, встав лицом к заговорщикам, скомандовал: «Ко мне, мамелюки!». Большинство воинов перешло на сторону своего командира. Не все, конечно, перешли, на многих ведьмино представление никакого действия не оказало. Насреддин в окружении сохранивших верность сторонников выбежал из зала и направился к казармам мамелюков. Но туда же направился и Ахмед с ведьмой. Гвардия раскололась, в городе началась резня.
Усама не был во дворце во время попытки переворота — зачем бы ему туда лезть. Когда один из заговорщиков прибежал к нему и сказал, что для победы придётся пролить чуть больше крови, чем они предполагали, Усама сразу понял — это конец. Ахмед — опытный военачальник — им его не одолеть. Но бойня даёт им время на бегство. Не стоило большого труда убедить трусливого Насреддина в том, что именно так и следует поступить.
Во время бегства Усаме вдруг стало легко. Он скачет в родной город Дамаск, где не был 10 лет. Этот город был единственной любовью всей его жизни. Ни к одной женщине, ни к одному повелителю он не был так привязан, как к Дамаску. Там его, может быть, ждёт смерть, но это уже не имеет значения, главное — думать больше ни о чём не надо, выбора больше нет. Увидеть Дамаск и умереть.
И вот на горизонте замаячили тамплиерские плащи. Мощный отряд — это не патруль. Такой отряд тамплиеров не мог оказаться здесь случайно. Вероятнее всего — это храмовники из Газы. Что же их всколыхнуло? Да неужели не понятно? Халифова сестрёнка оказалась не только очень бойкой девочкой, но так же и весьма неглупой. На улицах Каира ещё кипела резня, а она уже послала гонца в тамплиерскую Газу с просьбой перехватить беглецов. Зачем тамплиерам ввязываться в эту свару? Тоже просто — хорошие отношения с Каиром нужны не только Дамаску. Перехват беглецов, презревших все божеские и человеческие законы — дружественный жест тамплиеров по отношению к Каиру.
Душевная лёгкость, не оставлявшая Усаму во время бегства, теперь разбавилась весёлой радостью — словно прекрасное вино сдобрили драгоценным бальзамом. Позади, в Каире, плаха, впереди, в Дамаске, тоже возможно плаха, а посредине — тамплиерские мечи. Красивый расклад! Изящный! Весёлый! Если белые плащи храмовников станут последним что он увидит в жизни — это не так уж плохо.
Тамплиеры неспешно приближались, зная, что добыча никуда не денется. Впереди скакал осанистый рыцарь, видимо, командор. Усама выхватил саблю и, неожиданно для себя издав кощунственный вопль «Дамаск акбар», бросился на командора. В первый удар Усама сложил всю свою душу, всю свою любовь и ненависть к тамплиерам. Удар был хитрый, изощрённый, но и старый седой командор тоже оказался не промах. Он красиво уклонился, так что сабля лишь скользнула по щиту.
Тамплиер расхохотался:
— Хороший удар Усама, но недостаточно хороший для того, чтобы меня прикончить.
Не думая о том, откуда этот храмовник его знает, Усама нанёс ещё один удар — тоже весьма неплохой, но так же не достигший цели. Храмовник продолжал смеяться:
— Ещё немного, Усама, и у тебя начнёт получаться.
Усама почувствовал, что его третий удар — его последний шанс. Кажется он пропорол рыцарю кольчугу на боку, вряд ли сильно его задев, а сабля сломалась.
— Хороший воин, Усама, сделал всё, что мог, заслужил смерти героя, — рыцарь по-прежнему смеялся.
Безоружный и теперь уже не очень весёлый Усама прохрипел:
— Откуда ты меня знаешь?
— Помнишь Харам-эш-Шериф, 12 лет назад? Неужели ты забыл сопровождавшего тебя командора?
— Ты поседел. Но я помню. А как тебя зовут не знаю.
— Брат Ангерран. Для тебя просто Анги.
— Кончай меня, Анги.
— Зачем? Ты ведь не враг Ордена.
— Я не враг Ордена, но не хочу этим заверением покупать себе жизнь.
— Каир испортил тебя, Усама. Болтаешь много лишнего. Беги в Дамаск.
Вокруг кипел бой. Где-то рядом сражался или уже был убит брат Усамы, которого он втянул в каирскую авантюру. Сейчас он ничем не мог помочь брату. В Дамаск? В Дамаск!
— Да хранит тебя Всевышний, благородный и великодушный рыцарь.
Уже не смеявшийся командор молча кивнул.
Встреча с родным Дамаском лишила Усаму сил. Лёгкой радости бегства как не бывало. Воспоминания впились в душу тысячами пчёл. Страха он не испытывал, смерти по-прежнему не боялся, но каждый камень любимого города словно бросал ему упрёк — болезненный, обидный, несправедливый.
— Кто ты такой и почему думаешь, что великий атабек захочет говорить с тобой? — надменно спросил его страж дворца.
— Усама ибн Мункыз, желающий служить великому атабеку ради славы Дамаска, — его слова прозвучали глухо, хрипло, почти равнодушно — тональность, совершенно не принятая при дворе. За такую небрежность обращения — без поклонов, без подобострастных расшаркиваний могли и плетьми от ворот погнать, но страж — человек нерядовой, опытный, почувствовал, что перед ним, может быть, кто-то значимый, способный заинтересовать атабека.
Через некоторое время вежливый слуга сказал Усаме:
— Следуйте за мной, господин.