Страница 140 из 181
Ставров почему-то не усомнился ни в одном слове из того, что услышал. Это было странно для человека, равнодушного к религии. Ему помогло то, что он всегда ненавидел ложь и безошибочно определял даже малейшие её проявления, а в словах небесного рыцаря он не почувствовал ни тени лжи, каждое тамплиерское слово дышало подлинностью, высшей правдой, в которой невозможно было усомнится.
— Значит, это всё правда, что говорят про загробную жизнь, — задумчиво заключил Ставров.
— А разве в этом кто-то сомневается? — удивился Эмери.
— В нашем мире многие не верят в загробную жизнь и в Бога тоже не верят. В моей стране религиозность, мягко говоря, не поощряется.
— Ваши правители отреклись от Бога?
— Да.
— Как же вы с этим живёте? Ведь существование без Бога — это и есть ад.
— Большинству из нас это совершенно безразлично.
Они замолчали. На лице Эмери Ставров даже в темноте различал нечеловеческое страдание. Ангельское страдание. Потом командор начал ронять, казалось бы, спокойные, но очень тяжёлые слова:
— У нас на Небе — иерархия. Мы не можем, когда захотим, приходить к людям. Это возможно, но редко, в особых случаях, если Бог благословит. А я долго-долго молил Бога о том, чтобы он отпустил меня на землю, помочь сражающимся братьям, но ангел-командор всегда говорил мне, что Бог не благословляет, а я по неразумию своему продолжал молить Бога: «Господи, мы здесь блаженствуем, а братья по-прежнему сражаются, они — в крови и грязи, они посреди страданий. Позволь мне, Господи, хоть раз придти к ним на помощь». Я не знал, о чём прошу. У нас на Небе про вашу жизнь, конечно же, хорошо известно, но не всем известно всё, Бог каждому открывает только то, что ему будет полезно. Я, например, не знал, что вы погрязли в безбожии. И вот ангел сказал мне: «Если желаешь — иди, помоги». Я пришёл и теперь не понимаю, зачем. Объясни мне, Владимир, за что вы сражаетесь?
— За народную власть.
— Значит, вы отрицаете власть Бога и утверждаете, что власть должна принадлежать народу?
— Примерно так.
— А за что сражаются ваши противники?
— Они сражаются и умирают во славу Аллаха.
— Но лучше уж поклонятся Богу так, как это делают мусульмане, чем вообще отрицать Бога. Уж лучше бы мне тогда помочь мусульманам, а не вам.
— Ещё не поздно. Прикончи меня и ступай к душманам.
— Кто такие душманы?
— На языке фарси слово «душман» означает «враг». А я думал, ты все земные языки знаешь так же хорошо, как и русский.
— Нет, я вообще не знаю земных языков. Когда меня отправляли на землю, знание русского языка мне сообщили так, как выдают оружие. А знание фарси не сообщили. Значит, я должен сражаться именно на вашей стороне.
— Ну, слава Богу, значит ты меня не зарежешь, — Ставров усмехнулся очень горько и вместе с тем настолько равнодушно, что это, кажется, потрясло Эмери. Небесный рыцарь очень проникновенно сказал:
— Я чувствую, Владимир, что и от тебя исходит это неверие. Я ощущаю неверие так, как на земле ощущал тепло или холод. Но я чувствую и то, что ты не враг Богу. Ты даже очень хотел бы полюбить Бога, но не можешь, не умеешь, что-то тебе мешает. Капризничаешь, как ребёнок.
Ставров внимательно посмотрел в глаза Эмери. Они лучились искренней любовью, небесный гость так переживал за его судьбу, как редко переживают даже за самых близких родственников.
— Наверное, ты прав, Эмери. Сегодня, когда бой начался, слышу, душманы кричат привычное: «Аллах акбар». И так это у них получается мощно, убедительно. А что нам крикнуть в ответ? Неужели «слава КПСС»? Или «за Горбачева»? Не могу даже объяснить, насколько это было бы смешно. Почему-то именно сегодня я обострённо почувствовал нелепость нашего положения. Мы же сами не знаем, за что воюем. Вот вы, тамплиеры, что кричали, когда шли в бой?
— Деус вульт — так хочет Бог. Или тамплиерский девиз: «Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу». Ещё был хороший клич: «Здравствуй, Бог — святая любовь».
— Замечательно. С такими словами и умирать легко. А то, знаешь, крайне неприятно чувствовать себя беспомощной жертвой идиотской политической ошибки.
— Значит, ты хотел бы от сердца крикнуть: «Здравствуй, Бог — святая любовь»?
— Хотел бы. Жаль даже, что бой на сегодня закончился. А то бы мы с тобой.
— Бой не закончился, Владимир. Ты знаешь, сколько душманов попёрли сегодня на вашу сотню?
— Не меньше полутысячи.
— Больше тысячи. И половина из них ещё вполне боеспособны. Моё появление заставило их сильно растеряться, но это настоящие бойцы, они уже пришли в себя, перегруппировались и сейчас пойдут на прорыв.
— С тобой — разведки не надо.
— Со мной — ничего не надо. Ты посиди за камнем, а я с ними быстро разберусь.
— Шутишь, брат? Ты будешь сражаться, а я за камнем сидеть?
— Ты пойми, что меня не убьют. В моей жизни это уже было.
— И в моей будет. Почему не сегодня? Отведёшь мою душу к Богу.
— Ты не понимаешь, о чём говоришь. А если твоя душа достанется люциферовой своре? И отведут они тебя туда, где тебе не понравится?
— Думаешь, всё так мрачно?
— Да в том-то и дело, что не знаю. Однако, сам рассуди: ты всю жизнь без Бога прожил, а после смерти хочешь прямо к Богу?
— Да, конечно, я понимаю, что не достоин. Но, может, всё-таки. Ты ведь уйдёшь после боя, со мной не останешься, это понятно. А я-то с чем останусь? И зачем? Может, лучше для меня рядом с тобой умереть? Может быть, это мой шанс умереть за Христа?
— Зачем тебе убивать душманов?
— Да затем, что они идут резать сонных женщин, стариков и детей. Их надо остановить любой ценой. Так хочет Бог.
Эмери улыбнулся так нежно, слово услышал признание в любви. Казалось, он многое хочет сказать своему брату глазами, но вслух он произнёс лишь несколько твёрдых слов:
— Дело говоришь. К тому же, признаюсь, Бог не дал мне права что-либо запрещать тебе. Ты сделал свой выбор, воин. Да свершится воля Божия.
— Они стояли в полный рост перед надвигающимися моджахедами — рыцарь-франк в белом плаще и русский офицер в рваном хэбэ. Рыцарь сжимал в руках меч, офицер — автомат с примкнутым штык-ножом. Ущелье наполнилось возгласами: «Аллах акбар!» — «Деус вульт!». И ещё по-русски: «Так хочет Бог!».
— Я сегодня замучился бинтовать тебя, Володька.
— Не очень-то и хотелось. Я мог бы и сам себя перевязать.
— «Сам». Лежи уж, вояка. Чудом жив остался, а надо повыделываться.
— А ты, Эмери, я смотрю, не слабо по-русски заговорил.
— С кем поведёшься. Не знаю, как теперь и на Небо возвращаться с такими грубыми манерами.
— А ваши тамплиеры всегда такие вежливые были? Ну ты честно-то сознайся.
— Да всякое бывало, — Эмери жизнерадостно расхохотался. — На войне грубеешь, конечно. Но за сквернословие в Ордене строго наказывали.
— Ты ещё не слышал настоящего русского сквернословия.
— Надеюсь, что и не услышу, — Эмери немного стыдливо улыбнулся. — Бог сегодня хранил тебя, все раны — поверхностные. А болеть они должны довольно сильно. Ты неплохо держишься. Тебе бы сейчас нашего тамплиерского отварчика — боль унять. А нету.
— У меня есть кое-что получше. Дай-ка сумку.
— Что это?
— Шприц-тюбик с промедолом. Применяется вот так, — Ставров вколол себе промедол.
Эмери смотрел на процедуру удивлёнными глазами ребёнка, а потом погрустнел:
— Много тут у вас удивительного, а если задумаешься, так и ничего нового. Если же ещё подумать — гораздо хуже стало. Придумали новые способы обезболивания, а Бога потеряли. Изобрели эту погань летающую — пули, а за что сражаетесь — окончательно перестали понимать.
— Одни сражаются за коммунизм, это теория такая, как на земле без Бога рай построить. Другие — ради личного обогащения, а большинство — ради обогащения властителей.
— Наши бароны в Палестине тоже были далеко не святые. Слишком много думали о стяжании земных богатств. Но большинство из них были вполне способны хотя бы изредка испытывать высокие порывы и жертвовать собой ради Бога, ради ближних. Обычный человек всегда мечется между высоким и низким, но чтобы вовсе не знать высокого и даже отрицать его существование. Не могу представить себе такой мир. Я видел ад, мне показывали. Думаю, что ваш мир похож на него. И в земной жизни я видел несколько человек, полностью отрицающих Бога. Это были настоящие чудовища, их за людей-то никто не считал, все шарахались от безбожников, как от прокажённых. А у вас, значит, эти люди власть захватили.