Страница 109 из 181
Ждать от Зигфрида, что он будет, отдавая дань вежливости, начинать разговор с ничего не значащих фраз, не стоило. Андрей доброжелательно посмотрел на германца и молча кивнул в знак своего внимания.
— Брат Андрэ, я слышал, что ты пишешь про наших?
— Сразу же спешу разочаровать тебя, брат Зигфрид. Я не писатель. Обратить судьбу в роман или в элегантную новеллу — задача для меня совершенно непосильная. Я лишь выписываю схемы. Как бы это объяснить. Намечаю основные вехи тех путей, которыми люди приходят в Орден. Они очень разные, эти схемы и пути. У меня одна задача — не позволить забвению поглотить ни один из них, обозначить векторы, направления.
— Это дело. Это правильно. Это и надо. Я хочу рассказать про свой путь. Не обо мне речь. Но немцы должны кое-что узнать. Узнать и понять.
Отец Зигфрида очень любил, когда напьётся, распевать нацистские песни, а поскольку пил он много и часто, звуки «Хорста Весселя» оглашали их дом регулярно. Мать Зигфрида не раз говорила своему мужу: «Перестань, глупая голова, пока тебя не посадили. В наше время такие песни до добра не доведут». У Зигфрида отцовские вокальные упражнения никакого страха не вызывали, он скорее чувствовал отвращение. Героические марши в исполнении пьяного убожества звучали, как чудовищная профанация высших идеалов. Зигфрид считал себя нацистом. Не каким-то там неонацистом или скинхедом, а настоящим нацистом, может быть, последним, потому что других, таких же, как он, Зигфрид не знал.
Однажды, в поисках родственных душ Зигфрид пошёл к скинхедам, но вскоре почувствовал к ним такое же отвращение, как и к отцу. Вечно грязные, неряшливо одетые, тупые и совершенно бессмысленные скины не имели за душой ничего, кроме желания подраться с «чёрными» и другими «неполноценными», при этом собственную полноценность ничем не могли подтвердить. Однажды он сказал знакомым скинхедам: «Да вы сами — быдло, вы панки, а не нацисты. Отбросы. Настоящие нацисты таких, как вы, в первую очередь отправили бы в концлагерь, чтобы не позорили великую германскую нацию». Скины жестоко избили Зигфрида, на том их знакомство и завершилось.
Зигфрид, однако, решил не оставлять свой поиск настоящих нацистов, твёрдо зная, какими они должны быть: суровыми и бесстрашными, подтянутыми и аккуратными, готовыми в любой момент пойти на бой за возрождение Великой Германии и отдать за неё жизнь. Однажды его привели в некую военно-спортивную группу, прозрачно намекнув, что здесь он найдёт тех, кого ищет. Сначала Зигфриду понравилось: ребята здесь подобрались боевые. Непрерывные тренировки до изнеможения, обучение бою на ножах и кулачному бою — это было то, что надо. Не раз, приходя домой с разбитым лицом, он чувствовал себя счастливым. Их наставник, которого принято было называть «господин Курт», производил впечатление человека с реальным боевым опытом. Спрашивать Курта о его прошлом было строжайше запрещено, за самым невинным вопросом, например, о том, где он так научился драться на ножах, как правило, следовал удар в челюсть. О нацизме здесь тоже не рекомендовалось говорить. Курт часто повторял, что они должны быть сильными, нечувствительными к боли и готовыми выполнить любой приказ руководства. Иногда он намекал на то, что получает распоряжения «сверху», от тайной нацистской организации, но ни разу ничем это не подтвердил.
Занятия в военно-спортивной группе Курта очень много дали Зигфриду — он теперь неплохо дрался на ножах, весьма сносно стрелял из учебного оружия, был способен к многодневным пешим переходам, научился терпеть боль и беспрекословно подчиняться. Так прошёл год, и Зигфрид начал сомневаться в том, что их группа имеет хотя бы малейшее отношение к настоящим нацистам. Он заметил, что глаза Курта загораются лишь когда речь заходит о своевременной плате за обучение. Платить здесь приходилось немало, гораздо больше, чем в обычной спортивной секции. Зигфрид уже закончил школу и работал на стройке помощником каменьщика, деньги у него были, он без сожаления отдавал за эти занятия чуть ли не треть зарплаты. Но его смущало полное отсутствие идеологической подготовки в их группе. Несколько раз ему зловещим шёпотом намекнули на то, что о нацизме нельзя говорить из соображений конспирации. Он это понял, как недоверие к нему и даже как доказательство серьёзности их организации. Естественно, основательные люди не станут доверять парню, который пришёл с улицы. Но время шло, а доверие не возрастало, и тогда за уклончивостью намёков на волю высшего руководства Зигфрид начал явственно различать фальшь — им, похоже, нечего сказать, и они делают вид, что им есть о чём молчать. А что если Курт приобрёл боевые навыки, наёмничая где-нибудь в Азии, и никогда не был связан с настоящими нацистами? Может быть, для него эта группа — просто способ заработать на доверчивости пацанов?
Однажды, Зигфрид без задней мысли процитировал одно из самых известных высказываний фюрера. Курт усмехнулся и обронил: «Полная чушь». Зигфрид понял, что Курт не знает наследия фюрера. Тогда он сознательно решил проверить своего наставника, как бы невзначай обронив при нём, что евреям Гейдриху и Кальтенбрунеру лишь случайно удалось избежать концлагеря. Курт тоже как бы невзначай заметил: «Им было бы там самое место». Зигфрид окончательно понял: Курт ничего не знает ни о рейхе, ни о нацизме. Он ушёл из его группы.
Чем был нацизм для Зигфрида? Победой высокого над низменным, торжеством идеалов над повседневностью, героическим прорывом в лучшим мир. Тогда любой мальчишка с улицы мог вступить в СС рядовым и через пару лет уже командовать штандартом — были бы только сила, храбрость, воля и верность. А сейчас всё решают деньги. Рейхом правили герои, современным миром — торгаши. Сейчас и бедняки ни о чём не мечтают, кроме денег. Дай германским рабочим побольше пива и сосисок, и они будут счастливы. Уж Зигфрид-то хорошо знал рабочую среду, в которой вырос. А фюрер подарил простым рабочим мечту о величии нации и указал способы для осуществления этой мечты. Надо взять в руки оружие и, не испытывая страха, подчинить себе трусливых торгашей, ничтожных толстосумов. Так Зигфрид понимал нацизм. И искал единомышленников, чтобы вместе с ними вырваться из тусклого убожества повседневности.
Симпатии к нацизму начали нарастать в нём ещё в средних классах школы под влиянием антинацистской пропаганды. Учителя постоянно внушали им, что все немцы несут коллективную ответственность за зверства нацистов и должны каяться за них перед всем миром. Зигфрид рос мальчонкой простым и бесхитростным, однако, фальшь хорошо чувствовал, а потому вся его натура восставала против этой теории коллективной вины. Почему он должен у кого-то просить прощения, если он не сделал ничего плохого? Он мог бы ещё попросить прощения за своего деда, капитана вермахта, который сражался на Восточном фронте, но и за дедом своим он не знал никаких дурных поступков. С пожелтевшей фотографии на него смотрел бравый офицер с честным открытым лицом. Его улыбка была очень доброй и светлой. Неужели он мог совершить какие-то там военные преступления? Зигфрид хотел гордиться своим добрым и храбрым дедом, хотел быть на него похожим и не имел ни малейшего желания его осуждать. Вот потому-то он так радостно и быстро поверил словам, которые сказал старый рабочий, друг его отца, заглянувший к ним в гости: «Не верь, парень, всей этой брехне про зверства нацистов. Наши сражались честно, а вот англосаксы, действительно, совершили множество военных преступлений, только их почему-то никто не судил, и они ни у кого прощения не просили».
Юный Зигфрид слушал старого рабочего, как заворожённый. Так нежелание просить прощения за чужую вину переросло в стремление доказать, что и вины-то никакой не было, и даже более того — переложить вину на союзников. Но, к сожалению, те, кто так думал, не могли ничего обосновать, имели мало фактов. И тогда Зигфрид набросился на книги, какие только смог найти.