Страница 71 из 156
— Этот кинжал я возьму себе. Тебя в пути он не спасёт, а скорее погубит. Рыцаря охотно прикончат, чтобы завладеть этой драгоценной безделушкой. Остерегайся, Гуго, иметь оружие, украшенное драгоценностями. Половину денег получат мои сержанты. Я не беден, а у них — семьи. Вторую половину вы с Жаком возьмите себе.
— Здесь целое состояние, мессир, я не могу этого принять. И не хочу брать в руки золото, запачканное кровью.
— Да неужели ты думаешь, что хоть раз в жизни держал в руках золото, не запачканное кровью? Любая монета омыта кровью с примесями пота и слёз, а так же некоторых других веществ, названия которых я даже не хочу упоминать. Ты брезгуешь этим золотом? Ну что ж, давай оставим его здесь, на поляне. Не позднее, чем завтра на эти монеты хлынет новая кровь. А ты обрати трату запачканных денег в молитву, очисти их, омой своими слезами. Да не забудь заказать панихиду по убиенным нами разбойникам.
— Ах, мессир. У меня недавно умер отец. Если бы вы смогли стать моим приемным отцом!
— Охотно усыновил бы тебя, Гуго, но тебе не нужен мой замок. Твоя судьба — в Иерусалиме.
— Так отправимся вместе в Святой Град!
— Не могу по причинам, о которых не спрашивай. Но я надеюсь, что моя душа хоть на миг перенесётся в Иерусалим, когда ты у Гроба Господня помолишься о бароне фон Зегенгейме.
Дальше они шли в новой одежде, подаренной бароном, имея достаточно средств для пропитания и для раздачи милостыни. Шли под проливными дождями, под испепеляющим солнцем, под пронизывающими ветрами. Всё это стало привычным. Гуго был счастлив осознанием того, что теперь он пьёт свою чашу страданий. Привычным стало и то, что дороги кишели бандитами, которые, прикрываясь одеждами пилигримов, грабили тех, чьими одеждами прикрывались. А порою и настоящие пилигримы, искренне стремившиеся ко Гробу Господню, так же искренне грабили местных жителей, которые, впрочем, тоже не были ангелами и при случае охотно грабили пилигримов. Это не считая профессиональных разбойников, подобных тем, которых они с бароном вырезали в лесу. На путях Господних все грабили всех.
Да, это стало привычным, но привычно получаемые раны всё же не становятся менее болезненными. Гуго испытывал постоянную и нестерпимую душевную боль от того, что святое дело крестового похода превратилось во вселенское торжество всеобщих грабежей. Но он не просто мучился от открывшейся ему истины, он непрерывно и напряжённо думал о том, что можно противопоставить этому разгулу беззакония.
Гуго уже привык к просьбам кого-либо охранять по дороге. Теперь он не брал денег за охрану, потому что средства у них были. Однажды четверо паломником попросили их о защите. Они шли вместе, устроив привал на ночь в чистом поле. Старший среди паломников, здоровенный детина, предложил им с Жаком после полуночи поспать хотя бы пару часов — он, дескать, будет пока бодрствовать и в случае необходимости сыграет тревогу.
Гуго проснулся от истошного вопля. Вскочив, он ничего не мог понять: перед ним, шатаясь, стоял детина-паломник с кинжалом в руке и арбалетным болтом в груди. Привыкший к ночным тревогам, Гуго резко развернулся в сторону поля, полагая, что оттуда произошло нападение. Но там явно не было ни души. Через несколько мгновений новый крик послышался у него за спиной. Так же резко развернувшись обратно к костру, он увидел следующего паломника, уже лежащего на земле с таким же болтом в груди. Только сейчас Гуго заметил в руках у Жака арбалет и понял, что на них напали паломники. Выхватив меч, он несколькими движениями уложил оставшихся двоих уже летевших на него подонков.
Обессилено опустившись на траву и глядя на потухающий костёр, он постарался восстановить картину происшедшего. Жак предвидел нападение, но, не сказав ни слова, лишь притворился спящим, положив под руку арбалет. Когда над спящим Гуго уже был занесён кинжал, бандит неожиданно получил в грудь болт. И тут проснувшийся Гуго повернулся спиной к нападавшим, думая, что напали извне. Жак перезаряжает очень быстро, так что второго нападавшего постигла участь первого.
Гуго понял, что совершил непростительную психологическую ошибку. Тех, кто просил его о защите, он не мог расценивать как источник опасности. Ему и в голову не пришло, что от тех, кого защищаешь, тоже надо защищаться. Жак оказался мудрее его. Гуго обернулся к оруженосцу, который тем временем деловито проводил ревизию своего запаса болтов.
— Жак, сегодня ты спас мне жизнь.
Оруженосец радостно улыбнулся и молча кивнул. Гуго вспомнил слова барона: «А мы смотрим на сержантов, как на дрова, которые для того и существуют, чтобы сгорать в камине». Помолчав, Гуго сказал:
— Теперь, Жак, мы станем братьями. Зови меня просто по имени.
Лицо Жака исказилось неподдельным страхом:
— Нет, нет, мессир, этому не бывать, такого не было от сотворения мира. Вы мой господин, а господина нельзя называть просто по имени, — Жак даже вскочил с перепугу.
— Ну хорошо, успокойся, называй меня по-прежнему. Но я всё равно буду звать тебя братом.
— Да где же это слыхано, чтобы благородный сеньор называл крестьянина братом?!
— Такое бывает. В монастырях. Монахи, которые в прошлом были хоть баронами, хоть крестьянами, называют друг друга братьями. Они братья во Христе.
Жак немного успокоился, но тревога не исчезла из его голоса:
— Так ведь мы же с вами, мессир, не монахи.
— Ну, Жак. Мы, как и монахи, на пути Господнем.
Жак ещё долго вздрагивал, когда Гуго называл его братом, а потом привык.
Святая земля приближалась. Они вошли в земли армян. Гуго улыбался, как ребёнок, с детской непосредственностью разглядывая тех самых «восточных христиан», ради защиты которых они пустились в странствие. Про армян он никогда раньше не слышал и теперь не переставал удивляться их экзотическим одеждам и необычным храмам. Однажды они с Жаком зашли в один такой храм, успев к окончанию богослужения. Вскоре Гуго уже беседовал с седобородым священником, одетым во всё чёрное:
— Мне сказали, святой отец, что у армянских христиан некая особая вера и они не подчиняются ни римскому первосвященнику, ни константинопольскому патриарху.
— Это так, господин. Во главе нашей церкви — католикос всех армян.
— Мне нравится, как у вас тут всё обустроено. Я вижу, что армяне — люди очень набожные. И гостеприимные. Но я не понимаю, почему вы не хотите подчиняться Риму? Ведь не кто иной, как римский папа призвал всех западных христиан придти вам на помощь.
— Дело не в подчинении, господин. Мы подчинились бы и сделали бы это даже с радостью, но у нас другая вера.
— Разве не все христиане веруют одинаково? Разве не общая у нас Библия?
— Библия — общая, но понимаем мы её по-разному.
Оба они, и рыцарь, и священник, выглядели очень растерянными. В голове у Гуго рушилась привычная для него картина христианского мира. Он знал, конечно, что греки от них отделились, однако был уверен, что за этим стояла всего лишь ссора между патриархом и папой, а поскольку папа, проявив благородство и великодушие, призвал франков на помощь грекам, значит, и ссоры больше нет, и о разделении церквей можно больше не вспоминать. А у армян, оказывается, другая вера. Так, может, и у греков она тоже другая? Три разных христианских церкви? Эта мысль казалась настолько противоестественной, что даже голова закружилась. Армянский священник тоже никак не мог постичь происходящее. Неслыханное дело — рыцарь-франк пытается говорить с ним о вере. Он, конечно, видел очень набожных франков, но чтобы под рыцарской кольчугой скрывался интерес к богословию — такого наблюдать никогда не доводилось.
Наконец Гуго спросил:
— Объясните мне, святой отец, в чём разница наших вер, в чём мы по-разному понимаем Библию?
— Мы, армяне, не можем принять постановления Халкидонского собора. Нам нестерпима мысль, что у Христа кроме божественной была и человеческая природа.
Гуго ничего не понял, но на всякий случай решил уточнить: