Страница 56 из 156
— Да, можно и так сказать. Теперь дальнейшее будет понять легче. Частные вопросы богословия на вселенских соборах никогда не рассматривали, уже хотя бы потому, что собрать отцов со всей земли было по тем временам весьма затруднительно. А вот если появлялась какая-нибудь новомодная богословская теория, угрожающая самому существованию христианства — шли на созыв собора. Так было в 325 году, когда для преодоления ереси Ария потребовалось собрать 1-й вселенский собор, проходивший в Никее. Арий утверждал, что Христос не был Сыном Божьим. Если бы эта точка зрения победила, христианство было бы, практически, уничтожено, превратившись в нелепое сочетание обрядов и нравственных предписаний. Второй вселенский собор проходил в Константинополе в 381 году. Там святые отцы отвергли ересь Македония, который утверждал, что Дух Святой не есть Бог. Так, преодолевая ереси, постепенно сформулировали учение о Святой Троице. Не изобрели, не ввели, а именно выразили, сформулировали. Третий вселенский собор проходил в Эфесе в 431 году. Там опровергли ересь Нестория, который лживо учил, что Христос родился простым человеком, а Бог уже потом в Него вселился, как нечто постороннее. Поэтому Христа он называл не Богочеловеком, а богоносцем. Это недалеко от арианства. Если Иисус родился простым человеком, а Бог потом в него вселился, как можно вселиться в любого человека, то в христианстве просто нет смысла. Несторианство — не более чем вера в хорошего человека Иисуса, которого Бог избрал для особой цели. Мало ли приходило в мир таких людей? Не много смысла в том, чтобы каждый раз по этому поводу новую религию создавать. Богохульное Несторианство с возмущение отвергли все отцы, включая и армянских христиан, и египтян-коптов, и эфиопов, которые принадлежали с коптам и к одной поместной церкви.
— А почему важно выделить эти национальные группы?
— Сейчас поймёшь. Сразу же после третьего вселенского собора случилась новая напасть — константинопольский архимандрит Евтихий выдумал очередную ересь. Евтихию казалось, что он отстаивает строго православное учение, принятое отцами третьего собора, он желал лишь развития этого учения, продолжения борьбы с несторианством, но переусердствовал, и его занесло в другую крайность. Если Несторий отрицал божественную природу Христа, то Евтихий отрицал Его человеческую природу. Он учил, что в Господе нашем Иисусе Христе человеческое естество было совершенно поглощено Божеством. Сторонников этой ереси стали называть монофизитами, от греческих слов, означающих «одна природа». И вот для опровержения монофизитства собрали в 451 году вселенский собор в Халкидоне. На соборе 650 епископов сформулировали непреложный догмат христианства: божественная и человеческая природа соединились во Христе, как в едином лице, неслиянно и нераздельно. То есть эти две природы в нашем Господе не сливаются в одну и не разделяются, потому что личность Христа — одна. Это невероятно сложный для понимания догмат, он исполнен воистину неземной мудрости. Эта истина выше человеческого понимания и уже хотя бы поэтому не может быть порождением человеческого разума. Но ты потом обязательно поглубже разберись в этих чрезвычайно тонких понятиях. Хотя нам никогда не исчерпать всей глубины халкидонского догмата, но понимать и чувствовать его надо всё-таки гораздо глубже, чем я сейчас изложил, обременённый требованием краткости и отсутствием у тебя богословской подготовки.
— Займусь. Но что же эфиопы?
— Армяне, копты и эфиопы не приняли определений Халкидонского собора. В Халкидоне боролись с умалением человеческой природы Христа, а потому на человеческой природе и делали акцент, что представителям этих трёх национальных церквей показалось несторианством. Ведь именно Несторий делал акцент на человеческой природе Христа. Итак, армяне, копты и эфиопы завопили, что в Халкидоне оказались растоптаны постановления предшествовавшего собора. Они были дико не правы. Они просто не поняли, что Несторий и халкидонские отцы говорили о человеческой природе Христа в совершенно разном смысле, потому что видели её в разных отношениях с Его божественной природой. Эта «непонятка» возымела глобальные последствия для Эфиопской Церкви, иерархи которой, отвергнув определение Халкидонского собора, во всех остальных вселенских соборах уже не участвовали и определений их, соответственно, не признали. И до ныне они признают догматы лишь трёх вселенских соборов из семи. Теперь понятно, что значит «дохалкидонские монофизиты»?
— Понятно. В основном. Но пока эти тонкие материи очень плохо укладываются в голове. Такое ощущение, что я упускаю очень важные нюансы.
— Было бы странно, если бы ты сразу же уловил все нюансы великого халкидонского догмата, особенно те, которых я не касался. Но понимаешь ли ты, Андрюшенька, чувствуешь ли, что этот догмат возвышенно прекрасен, что он исполнен воистину неземной красоты? Христианские догматы — это ведь не просто некие абстрактные философские категории. Это отражение Божественной истины. Пусть очень несовершенное отражение, замутнённое убогостью человеческого разума и грубостью земных понятий, но лучшего нам на земле не дано. Наши догматы нельзя просто изучать. Их надо любить, а иначе они не будут понятны.
Андрею показалось, что Августин забыл про него, весь отдавшись возвышенному созерцанию. Лицо батюшки стало удивительно похоже на иконный лик. Этот благодатный настрой передался Сиверцеву, он почувствовал себя очень хорошо, несмотря на крайнюю усталость и чрезмерное умственное перенапряжение. Смеркалось. В дворике Бета Мариам стало прохладно. Воздух ожил. Вечерний воздух жарких стран приносит ощущение полноты жизни. Андрей скользнул взглядом по чудесной стене Бета Мариам, по каменной резьбе и крестообразным окнам, которые, едва он их увидел, сразу же стали частью его души, и почувствовал, что радость этого созерцания входит в некое тревожное противоречие с тем, что они только что говорили.
— Но как же нам, батюшка, относиться к эфиопским христианам?
— С любовью, Андрюшенька, с любовью.
— Но ведь они же еретики. Они веруют не православно.
— Ох, горячий. Но изволь. Да, эфиопские христиане — еретики. Мы никогда не согласимся с дохалкидонскими монофизитами или другими еретиками. Мы никогда не скажем, что наши догматы — это такая заумь, которая имеет к жизни мало отношения, и ссориться из-за неё не стоит. За нашу веру, которая выражена в догматах, мы готовы отдать жизнь. Тебе сейчас трудно даже представить, к каким страшным нравственным последствиям приводят догматические отклонения. Казалось бы, догматы — отвлечённые, абстрактные истины, которые имеют слабое отношение к нравственному облику христиан. Но это не так! Те христиане, которые хотя бы в одном догмате убавили или прибавили хотя бы одно слово, через некоторое время обязательно станут приверженцами искажённой духовности. Ересь — это духовная болезнь. Но как ты отнесёшься к больному брату? Неужели ты начнёшь его ненавидеть? Если ты настоящий христианин, значит, будешь заботиться о больном, ухаживать за ним, помогать ему во всём, что не способствует развитию его болезни. Ты будешь всё для него делать, даже если нет надежды на его выздоровление. Ты не перестанешь о нём заботиться, даже если он в болезненном отчаянии начнёт тебя проклинать и будет швырять в тебя с любовью предложенные ему лекарства. Ты простишь его озлобленность. Он навсегда останется для тебя любимым братом. Таково же и подлинно-православное отношение к еретикам. Но у этой медали есть и другая сторона. Ты будешь любить больного брата, но ты никогда не полюбишь его болезнь. Мы любим еретиков, но мы ненавидим ересь. И эта наша ненависть — священна, потому что направлена против богохульной лжи. И уж, конечно, любой нормальный человек, который заботится о больном, примет все меры к тому, чтобы от него не заразиться. Поэтому православным запрещено молиться с еретиками. Мы молимся за них, но вместе с ними — никогда.
— Значит, тамплиеры — не экуменисты?
— Нет, конечно. Не верь масонским сплетням. Ведь что такое экуменизм? Это утверждение, что все разновидности христианства одинаково хороши, различия между ними не принципиальны и этими различиями можно пренебречь. Недопустимо так думать! Различия между православными и теми же монофизитами носят глобальный, сверхзначимый характер. Но мы не должны доходить до фанатизма, в наши сердца не должна проникнуть гордыня оттого, что мы единственные среди христиан правильно богословствуем. Мы должны быть совершенно не терпимы к заблуждениям и при этом очень терпимы к тем, кто заблуждается. Сложновато?