Страница 54 из 156
Первое посещение этого храма оставило у Андрея лишь общее впечатление величия и тишины. Внутри почти никого не было, лишь несколько эфиопских монахов из разных углов бросали на них беглые настороженные взгляды из-под камилавок, надвинутых до самых бровей. Но к ним никто не подошёл и не выразил неудовольствия появлением здесь чужаков. Продолжая осматриваться, Андрей заметил стоящие вдоль стен огромные барабаны и хотя он уже приготовился ничему не удивляться, а всё же пришёл в крайнее недоумение. Отец Августин, казалось, только и ждал, когда у Андрея возникнет этот вопрос:
— Это, Андрюша, кеберо — эфиопские церковные барабаны. В них колотят во время богослужения. Забавно, не правда ли? Кажется, только православные в состоянии славить Бога без музыкальных инструментов. Католикам подавай орган, протестанты сейчас к гитарам пристрастились, а у эфиопов, стало быть, барабаны. Да ты ещё не видел, как эфиопы танцуют во время богослужений. Так отплясывают, что только держись.
— И как вы к этому относитесь?
— Нормально отношусь. Ровно. Обрядность эфиопских христиан соответствует их национальному темпераменту, она для них органична. Мало ли что нам кажется диким. Для них наше европейское богослужение — тоже экзотика. Вовсе не барабаны и не храмовые пляски разделяют нас с эфиопскими христианами. Обрати внимание — во всём храме не горит ни одной свечи, и нигде в эфиопских храмах ты не встретишь свечей, столь привычных для христиан европейцев. Но это, откровенно говоря, не имеет никакого значения. Если завтра из наших храмов все свечи убрать, православие всё равно останется православием, а с эфиопами у нас различия куда посерьёзнее таких пустяков.
Они уже собрались уходить, когда мимо них прошёл иудейский священнослужитель. Именно такими Андрей привык видеть их на картинах и в фильмах, хотя по внешности этот иудей был вылитый амхара. Сиверцев недоумённо и настороженно обронил:
— У них тут, я смотрю, все религии в куче.
— Ничего подобного, это был христианский священник. Священник Эфиопской Церкви. Но ты наблюдателен, молодец. Иудаизм вообще оказал очень большое влияние на обрядность эфиопских христиан. Их церковные облачения довольно точно воспроизводят одежды древних иудейских священнослужителей. Они даже носят наперсник, только на нём вместо девяти камней вышиты кресты. Но это опять же не более чем обрядность, не затрагивающая существа веры, лишь отражающая церковную историю. Ладно, пойдём.
Они вышли из храма в обрамляющую его траншею, обошли вокруг и опять нырнулись в тоннель, но уже не в тот, из которого появились здесь. Пока они шли в полумраке, Августин успел обронить:
— Храмовый комплекс Лалибелы объединён очень сложной системой подземных ходов, ими связаны все храмы, а порою эти тоннели уходят в совершенно непонятных направлениях и могут привести вообще неизвестно куда. Здесь натолкнуться на какой-нибудь древний склеп — пара пустяков. Даже старожилы Лалибелы толком не знают всех хитросплетений этого подземного лабиринта. Впрочем, ход, по которому мы сейчас идём, прост, прям и ведёт к хорошо известной цели.
Они тем временем вынырнули на воздух и оказались перед очередным небывалым храмом. Отец Августин сиял от счастья:
— Вот, смотри какое чудо. Бета Мариам — храм Пресвятой Богородицы. Первый храм, высеченный в Лалибеле и, как мне кажется, самый чудесный. Пойдём сразу внутрь.
Первое, что поразило Андрея в Бета Мариам — окна высеченные в форме крестов, причём, кресты были всех возможных видов. Внутренняя отделка отличалась великим множеством орнаментов и барельефов. Смешение архитектурных стилей здесь было просто поразительным — греческие колонны, арабские окна, арки в египетском стиле. Андрей ждал от Лалибелы чуда, но действительность превзошла самые смелые его ожидания. Невозможно было понять, как древние мастера сумели превратить монолитную сказу в крыши, стены и колонны.
Отец Августин был теперь ни сколько не похож на профессионального экскурсовода, который с заученными интонациями повторяет давно приевшиеся фразы, напротив, батюшка говорил восторженным, чуть дрожащим голосом путешественника-романтика:
— Средневековый эфиопский автор писал: «Каким языком можем мы изложить построение сих церквей? Видящий их, не насытится, созерцая, и удивлению сердца не может быть конца». Это истинно так, Андрюша. В который раз я здесь, а всё как будто в первые. Посмотри, как тонка и филигранна отделка барельефов, сколько в них вложено истинной любви — тут одного мастерства было бы не достаточно. А ведь первые четыреста лет существования этих храмов ни один европеец о них даже не подозревал. Первым из них посетил Лалибелу в XVI веке португальский монах Альвареш, но и он, сделав описание своего путешествия, не избаловал читателей подробностями, закончив свои заметки весьма своеобразно: «Дальнейший рассказ не имеет большого смысла, потому что мне всё равно никто не поверит».
— А, может быть, европейцы бывали здесь и до Альвареша, только они вообще ничего об этом не рассказывали?
— Очень даже может быть, — отец Августин улыбнулся весьма загадочно. — Действительно, наивно полагать, что первый написавший о Лалибеле был первым, кто её увидел. Иные могли помалкивать, имея к тому причины посерьёзнее, чем боязнь возможного недоверия. Но это, знаешь ли, совсем другая история, не хотел бы сейчас об этом. Есть ещё дивные храмы Бета Эммануэль, Бета Георгиас, Бета Габриэль и другие. Среди 11-и храмов Лалибелы нет двух, сколько-нибудь похожих друг на друга. И великие тайны — в каждом храме свои. В одном из них, например, есть колонна, которая всегда задрапирована. Эфиопские священники поясняют, что на колонне символически отражены прошлое и будущее мироздания, о чём людям знать, конечно, не положено.
— Вы верите в это?
— Да как тебе сказать. Конечно, невозможно удержатся от улыбки, когда тебе говорят, что в этом свёртке золото, поэтому разворачивать нельзя. Весьма наивно хранить тайну, охотно рассказывая о её существовании. Но на колонне и правда есть нечто такое, что по мнению эфиопов, не должно бросаться в глаза. При этом, заметь — эфиопы ни на кого не пытаются произвести впечатление. Им вообще наплевать, что европейцы думают об их тайнах. Сами себя они искренне ощущают тайнохранителями и с них вполне этого довольно. В одном из храмов, например, показывают падающий на алтарь луч света, который не меркнет даже ночью, ну а ночью в храм, конечно, никого не пускают. Удивительно. Они совершенно не пытаются доказать, что ночной луч существует. Они, как будто, проверяют нашу способность верить.
— Так он всё-таки существует, этот ночной луч?
— Ах, Андрюша, ты не те вопросы задаёшь. Представь себе европейца, который ночью залезет в этот храм, чтобы разоблачить «фальсификаторов чуда». Что он этим докажет, кроме собственного духовного убожества? Может быть высшая мудрость в том, чтобы не лезть сюда ночью и никогда не снимать драпировку с колонны, испещрённой тайнами грядущего? Мы знаем, что всё может быть, но нам известно так же, что это не имеет значения. Христианство само по себе — величайшее чудо и тому, кто с ним встретится, уже никогда не будут интересны вопросы о подлинности каких бы то ни было чудес. А эфиопы, рассказывая свои прекрасные и возвышенные легенды, словно хотят узнать, христиане ли мы? Они тебе тут и могилу Адама покажут, только не убивай меня насмерть вопросом, настоящая ли она? А как насчёт Ковчега Завета? Наши безумные европейские исследователи лихорадочно ищут его уже не первую сотню лет, а эфиопы тебе спокойно скажут, что Ковчег у них, и они никогда этого не скрывали, но они и пальцем не шевельнут, чтобы это доказать, а уж о показе и речи не идёт. Им безразлично, верят им или нет.
— Я понял. Самая великая тайна, которая скрывается за этими легендами — загадка души эфиопа. Мне кажется, у них древние, реликтовые души, чудом избежавшие изменений, свойственных новому времени. Насколько же наивным было моё желание подружится с эфиопскими вертолётчиками! Это же самые настоящие древние люди, живущие в наши дни. Бессмысленно было пытаться говорить с ними на языке общих понятий и представлений.