Страница 11 из 11
Не узнал он и того, что сам Крыщук в конце концов сбежал к партизанам, на коленях каялся в грехах и просил смерти от руки своих, и погиб, смывая грехи кровью, громя с партизанами проклятую полицейскую управу.
Что недоверчивый Яшка был взят во время налета на немецкий гарнизон в плен, согласился пойти служить в полицию и сгинул вместе с отступавшими немцами в сорок четвертом году.
Что насмешливый бородач, командир партизанского отряда и бывший доцент-историк, прикрывая с пулеметом от карателей отход своего отряда, был взят в плен и во время допросов полицаи хохотали от его злых и безжалостных шуток — и, вспоминая, хохотали и после того, как он был повешен.
А хозяйственный командир другого отряда, завхоз Мацилевич, в сорок четвертом стал офицером и кончил войну заместителем по тылу командира артиллерийского полка.
Ничего этого Гривцов не знал и знать не мог. И думал он об этом недолго. Как, впрочем, недолго думали о нем и его экипаже и те, с кем летал он в одном полку. У войны свои законы, и у памяти на войне тоже свои законы.
И вот по этим законам памяти на войне, гораздо больше, чем предстоящие боевые вылеты, необозримое количество дней и недель войны впереди, зенитный огонь и истребители, волновало сейчас капитана Гривцова то, где Катя. Потому что больше у него не было родных людей, а за родных волнуемся мы больше, чем за себя.
Он ждал почему-то, что Катя напишет. Ведь ему посчастливилось попасть в свой полк, и номер полевой почты был прежним. И в этом счастливом ожидании он и уснул, и во сне война кончилась, на аэродроме приземлился серебряный сверкающий самолет, и из него вышла счастливая Катя в белом платье…
А наутро в дверь сунулся адъютант полка и, хлестнув себя хлыстиком по голенищу надраенного сапога, произнес:
— С планшетами — к командиру.
Гривцов пошел получать боевое задание.
— Так, — сказал командир полка, поставив задачу. — Гривцов, полетишь на «семерке». Пойдешь ведущим звена. Если прошлый вылет считать тебе за полвылета — в один конец, в другой ты пешком шел (летчики добродушно заржали), то этот будет сотым с половиной. Желаю успеха и лично тебе, капитан. Провожаю вас в воздух и сажусь писать на тебя представление на Героя.
Машины ушли в воздух, и к ним пристроились сверху истребители сопровождения, и сжимая штурвал невольно думал Гривцов о том, майском, вылете, и все чудилось ему, что в бомбоотсеке — не стальные тела стокилограммовых фугасок, а хрупкая девушка в комбинезоне, и на спине у нее парашют, на груди автомат, на поясе всякая дребедень, а через несколько часов они обязательно вернутся на аэродром.
…После пятого вылета он перестал ждать письма. Он понимал, что если б было письмо — он бы уже получил его. Но надежда — всегда живет надежда…
И иногда сбывается. Не всегда так, как мы себе представляем.
— Гривцов — к командиру, — в очередной раз произнес адъютант с хлыстиком и в надраенных сапогах — вестник авиационного бога войны. Гривцов отправился к командиру, соображая, что мог значить этот вызов. Пришла звезда Героя? Так награды вручают на построении, при всех. Приехала Катя?! Это невозможно. Переводят в другую часть? Не хотелось бы… вдруг Катя разыщет его.
Командир полка был отменно зол.
— А ты, оказывается, любитель курортов с удовольствиями, капитан, — язвительно сказал он.
— Виноват, — удивился Гривцов.
— Виноватых бьют! — взъярился командир. — Не будь отправлено на тебя представление на Героя — вломил бы я тебе так, что своих не узнал!
— В чем дело, товарищ подполковник?
— Он не знает, в чем дело… Ну, стервец!..
Зазуммерил телефон.
— Да! Так точно, у меня, товарищ полковник! Да, вломил ему уже по первое число. Есть! Даю.
Он передал ничего не понимающему Гривцову трубку. Пожав плечами, Гривцов в нее отрапортовал:
— Капитан Гривцов слушает.
Раздраженный начальственный баритон велел:
— Слушай хорошо, капитан. Очень хорошо, потому что это дело пахнет для тебя снижением, судом и всякими прочими неприятностями.
— Извольте представиться! — вспылил Гривцов. — Вины за собой не знаю! И с интересом выслушаю, в чем дело.
Баритон задохнулся от возмущения:
— Ты смотри, какой ершистый! Он «с интересом»… он «выслушает»!.. Полковник Иваницкий из разведки фронта с тобой говорит! Довольно с тебя такого представления? Вина твоя — ты лишил нас человека! В чем дело, говоришь, не знаешь? Интересно! Он не знает. Знаешь прекрасно! Ты знаешь Флерову?
Гривцов вздрогнул, и руки у него затряслись:
— Так точно! Знаю! Что товарищ полко…
— С ней то, что она не может быть отправлена на задание!
— Что с ней? Где она? — забыв субординацию, заорал Гривцов.
Неожиданно полковник спросил:
— Ты женат, капитан?
— Женат! — закричал Гривцов. Командир полка при этих словах удивленно поднял брови и с сомнением посмотрел в побледневшее от волнения лицо Гривцова.
— А что ж ты, негодяй, портишь девчонке жизнь и делаешь ей на фронте ребенка! — загрохотал баритон. — Много вас тут таких ухарей, а ей еще жизнь жить! Война идет, она такой же солдат, как ты! Что ж ты ей, паразит, наобещал, а?
— Да я на ней женат!! — заорал Гривцов. — На ней женат!
Баритон удивленно осекся.
— Ты, капитан, не морочь мне голову. Она не замужем, уж за это я ручаюсь — сегодня личное дело листал. Она, понимаешь, уверена, что ты геройски погиб, а ты жив — и ни слуху ни духу.
— Да где она, товарищ полковник? — взвыл Гривцов, изнемогая от нетерпения.
— А где она, по-твоему, может быть в том положении, которое ты ей устроил? — с ледяной вежливостью поинтересовался полковник. — Отправлена в тыл. Рожать.
— Я ее люблю, — неожиданно признался Гривцов полковнику из разведки фронта, и даже сам удивился неуместности признания.
— Я за твою любовь выговор получил, — ответствовал полковник. — Так ты действительно неженат?
— Действительно.
— От этого, правда, не легче. Ты знаешь, как наказываются на фронте подобные штучки?
— Знаю… А что теперь делать?
— Ну, ты не девочка, чтоб мне такие вопросы задавать. Получишь по шее от своего начальства, на том дело и кончится. Ох, уж эти мне бравые летчики… Твое счастье, что я добр. Так, говоришь, жениться на ней хочешь?
— Хочу.
— Кончится война — женишься… А вот где я, черт бы тебя драл, радисток на вас всех наберусь, таких любящих и неженатых?.. Ну, ладно. Скажи своему командиру, что я приказываю объявить тебе пять суток губы. Бывай здоров.
— Как ее найти, товарищ полковник? — торопливо закричал Гривцов.
— Найти? — миролюбиво уже переспросил полковник. — Это, брат, трудно… Ладно, — у нее, вроде, кто-то из родных есть, кому она письма писала. Личное-то дело ее ушло уже, понимаешь… Я прикажу спросить у девчонок, может, кто адрес знает. Перешлют на твою полевую почту.
Гривцов нетвердо стоял на ногах, сжимая в руке замолчавшую трубку.
— Ну? — спросил командир полка.
— Уехала, — сказал Гривцов.
— Кто?
— Катя.
— Куда?
— Рожать.
— Тьфу на тебя, — сказал командир полка. — С тобой-то что теперь делать? Ну?
— А, — весело засмеялся Гривцов, — со мной!.. Дать пять суток губы.
— Ну и прекрасно, — с облегчением сказал командир полка. — А то мне тебя в таком состоянии неохота было в воздух сегодня выпускать. Посидишь, отдохнешь. У нас, правда, помещения для гауптвахты нет, надо приказать ребятам из обслуживания, чтобы приготовили тебе какой-нибудь отдельный блиндаж.
Результатом этого разговора явилось то, что в морозный и солнечный февральский день почтальон, подрулив к столовой на своей мотоциклетке и привычно заорав: «Налетай, братва!» — сказал, подмигнув, Гривцову:
— Тебе письмишко, Герой. Пляши!
Гривцов дал щелчка почтальону, выхватил письмо, покраснел, воровато оглянулся и удрал в свой блиндаж. Там положил письмо на стол, зажег коптилку, закурил, походил рядом, хлебнул из фляжки, глубоко вздохнул и развернул треугольник.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.