Страница 41 из 106
Ухватившись за выступ, Так подтянулся, заглянул внутрь и увидел ее со спины. Одетая в темно-синее сари, она сидела на маленькой скамеечке в противоположном конце комнаты.
Так взобрался на подоконник и кашлянул.
Она резко обернулась. Под вуалью невозможно было разобрать черты ее лица. Поглядев на него сквозь дымку ткани, она встала и подошла к окну.
Он смутился. Некогда гибкая ее фигура сильно раздалась в талии; всегда грациозная на ходу, как колеблемая ветвь, нынче она слегка косолапила; слишком мрачной выглядела она, даже сквозь вуаль прочитывались резкие линии носа, жесткие очертания скул.
Он склонил голову.
— «И ты к нам подступила, и мы с твоим приходом очутились дома, — пропел он, — как в гнездах птицы на ветвях».
Она застыла в неподвижности, словно собственная статуя в главном зале монастыря.
— «Храни же нас от волка и волчицы, храни от вора нас, о Ночь, и дай же нам продлиться».
Она медленно простерла вперед руку и возложила ее ему на голову.
— Мое благословение с тобой, малый мира сего, — сказала она, помолчав. — Сожалею, но мне больше нечего тебе дать. Я не могу обещать тебе покровительство или даровать красоту — для меня самой и то, и другое — недоступная роскошь. Как тебя звать?
— Так, — сказал он. Она прикоснулась ко лбу.
— Когда-то я знала одного Така. В незапамятные времена, в туманном далеке…
— Это был я, мадам.
Она тоже уселась на подоконник. Чуть погодя он понял, что она всхлипывает под покровом вуали.
— Не плачь, богиня. С тобой Так. Помнишь Така от Архивов? Пресветлого Копейщика Така? Он по-прежнему готов исполнить любое твое приказание.
— Так… — сказала она. — Ох, Так! И ты тоже? А я и не знала! Я никогда не слышала…
— Очередной поворот колеса, мадам, и — кто знает? Все может обернуться даже лучше, чем было когда-то.
Ее плечи вздрагивали. Он протянул руку, отдернул ее. Она повернулась и схватила ее.
Бесконечным было молчание, потом она заговорила:
— Естественным путем дела в порядок не придут, нам не обрести былого, Пресветлый Копейщик Так. Мы должны проложить наш собственный путь.
— О чем ты говоришь? — спросил он и добавил: — Сэм?
Она кивнула:
— И никто иной. Он — наш оплот против Небес, дорогой Так. Если удастся призвать его, у нас появится шанс еще пожить.
— Потому-то ты и рискнула, потому-то положила голову в пасть тигра?
— Почему же еще? Когда нет никакой реальной надежды, нужно чеканить собственную. Даже и фальшивая монета может сгодиться.
— Фальшивая? Ты не веришь, что он был Буддой? Она усмехнулась:
— Сэм был величайшим шарлатаном на людской — да и на божественной — памяти. Однако и самым достойным противником, с каким когда-либо сталкивался Тримурти. Почему тебя так шокируют мои слова, архивариус? Ты же знаешь, что он позаимствовал и структуру, и материю своего учения, путь и достижение, даже одеяние из запрещенных доисторических источников. Это было просто-напросто оружие — и ничего более. Главной его силой было его лицемерие. Если бы мы могли вернуть его…
— Леди, святой ли, шарлатан ли, но он вернулся.
— Не шути со мной, Так.
— Богиня и леди, я только что покинул Владыку Яму, когда он отключал молитвенную машину, хмурый от успеха.
— Эта авантюра направлена была против такой огромной силы… Владыка Агни обмолвился однажды, что ничего подобного никогда не удастся свершить.
Так встал.
— Богиня Ратри, — сказал он, — кто, будь то бог, человек или нечто среднее, разбирается в подобных материях лучше Ямы?
— Я не знаю, Так, ибо такого не отыщешь. Но откуда тебе известно, что он выловил нам ту самую рыбку?
— Ибо он — Яма.
— Тогда возьми мою руку, Так. Веди меня опять, как ты делал однажды. Посмотрим на спящего Бодхисатву.
И он повел ее через двери, вниз по лестнице, в нижние покои.
Подземелье заливал свет, рожденный не факелами, а генераторами Ямы. Водруженную на платформу кровать с трех сторон отгораживали ширмы. За ширмами и драпировками скрывалась и большая часть механизмов. Дежурившие в комнате монахи в шафрановых рясах бесшумно двигались по обширным покоям. Яма, мастер из мастеров, стоял у кровати.
При их появлении кое-кто из вышколенных, невозмутимых монахов не удержался от восклицаний. Так обернулся к женщине рядом с ним и отступил на шаг, затаив дыхание.
Это была уже не раздобревшая матрона, с которой он только что разговаривал. Вновь он стоял рядом с бессмертной Ночью, о которой написано было: «Богиня переполнила обширное пространство — и в глубину, и в вышину. Сияние ее развеяло мрак».
Он взглянул на нее и тут же закрыл глаза. Она все еще несла на себе отпечаток своего далекого Облика.
— Богиня… — начал было он.
— К спящему, — прервала она. — Он шевелится. И они подошли к ложу.
И тут перед ними открылась картина, которой суждено было в будущем в виде фресок ожидать паломников в конце бесчисленных коридоров, рельефом застыть на стенах храмов, живописно заполнить плафоны множества дворцов: пробудился тот, кто был известен как Махасаматман, Калкин, Манжушри, Сиддхартха, Татхагата, Победоносный, Майтрея, Просветленный, Будда и Сэм. Слева от него была богиня Ночи, справа стояла Смерть; Так, обезьяна, скорчился в изножье кровати вечным комментарием к сосуществованию божественного и животного.
А был явившийся в обычном, смуглом теле средних размеров и возраста; черты его лица были правильны и невыразительны; когда он открыл глаза, оказались они темными.
— Приветствую тебя, Князь Света, — так обратилась к нему Ратри.
Глаза мигнули. Им никак не удавалось сфокусироваться. Все в комнате замерли.
— Привет тебе, Махасаматман — Будда! — сказал Яма.
Глаза глядели прямо перед собой — не видя.
— Привет, Сэм, — сказал Так.
Лоб чуть наморщился, глаза, покосившись, уставились на Така, перебежали на остальных.
— Где?.. — спросил он шепотом.
— В моем монастыре, — ответила Ратри. Безучастно взирал он на ее красоту.
Затем он сомкнул веки и изо всех сил зажмурился, вокруг глаз разбежались морщинки. Гримаса страдания превратила его рот в лук, зубы, крепко стиснутые зубы, в стрелы.
— Вправду ли ты тот, чье имя мы произнесли? — спросил Яма.
Он не отвечал.
— Не ты ли до последнего сражался с армией Небес на берегах Ведры?
Рот расслабился.
— Не ты ли любил богиню смерти?
Глаза мигнули. На губах промелькнула слабая усмешка.
— Это он, — сказал Яма; затем: — Кто ты, человече?
— Я? Я ничто, — ответил тот. — Может быть, листок, подхваченный водоворотом. Перышко на ветру.
— Хуже некуда, — прокомментировал Яма, — ибо в мире предостаточно листьев и перьев, и мне не стоило работать так долго лишь ради того, чтобы преумножить их число. Мне нужен был человек, способный продолжить войну, прерванную из-за его отсутствия, могучий человек, способный пойти наперекор воле богов. Мне казалось, что ты таков.
— Я, — и он опять покосился, — Сэм. Я — Сэм. Однажды — давным-давно… я сражался, не так ли? И не раз…
— Ты был Махатмой Сэмом, Буддой. Помнишь?
— Может, и был…
В глазах у него медленно разгоралось пламя.
— Да, — подтвердил он. — Да, был. Смиреннейший из гордых, гордец среди смиренных. И я сражался. Учил Пути… какое-то время. Опять сражался, опять учил, прошел через политику, магию, яд… Дал великую битву, столь ужасную, что солнце отвратило от бойни свой лик — от месива людей и богов, зверей и демонов, духов земли и воздуха, огня и воды, ящеров и лошадей, мечей и колесниц…
— И ты проиграл, — прервал его Яма.
— Да, проиграл. Но некоторое впечатление мы все-таки произвели, не так ли? Ты, бог смерти, был моим колесничим. Да, все это возвращается сейчас ко мне. Нас взяли в плен, и Властители Кармы стали нашими судьями. Ты ускользнул от них — Путем Черного Колеса. Я же не мог.
— Так все и было. Твое прошлое явственно легло перед ними. Тебя судили. — Яма поглядел на монахов (склонив головы, они сидели теперь прямо на полу) и понизил голос: — Дать тебе умереть подлинной смертью означало превратить тебя в мученика. Дозволить тебе разгуливать по миру — в какой бы то ни было форме — значило оставить открытой дверь для твоего возвращения. И вот так же, как и ты позаимствовал свое учение у Гаутамы из иного места и времени, так и они позаимствовали оттуда же рассказ о том, как окончил он свои дни среди людей. Тебя осудили и признали достойным нирваны. Твой атман был перенесен не в другое тело, а в огромное магнитное поле, что окружает нашу планету. Минуло более полувека. Ныне официально ты — аватара Вишну, чье учение было неправильно истолковано некоторыми из наиболее рьяных твоих последователей. Лично же ты продолжал существовать лишь в форме самосохраняющейся системы магнитных волн разной длины, которую мне и удалось уловить.