Страница 90 из 92
«Как же она одна тащила такую тяжесть? — недоумевал Константин.— Ведь ей за шестьдесят, не меньше».
Впереди кто-то щупал лучом карманного фонарика дорогу — неторопливо, словно искал что-то недавно здесь оброненное. Потом человек с фонариком остановился, видимо услышав скрип салазок, подождал, когда они поравняются с ним. Он был в добротном пальто, белых бурках, пушистой пыжиковой шапке и кожаных перчатках.
«Наверное, кто-нибудь из города,— подумал Мажаров, оглядывая незнакомца.— Приехал погостить и подышать свежим воздухом».
— Неужели вы везете дрова из самого леса? — удивился прохожий.
— Спросите вон ее,— не задерживаясь и проходя мимо, ответил Константин.— Я встретил ее недалеко..,.
— И она это везла одна? Нагрузила, как для лошади!.. На самом деле, ведь нелегко, а?
Мажаров вдруг разозлился:
— Послушайте, не задавайте дурацких вопросов! Вы что, с луны свалились? Если вам интересно, какой воз, беритесь за веревку и узнаете!..
— Вы сами-то здешний? — спросил прохожий, продолжая идти рядом.
— Как вам сказать... В общем, родился я тут, в Черем-шанке, потом был нездешним много лет, а сейчас можно. считать, что опять хочу стать здешним...
— Весьма туманно... А что вы здесь делаете?
— Вы же видите — вожу дрова!
Незнакомец больше пи о чем не спрашивал, и Мажаров был доволен — он но выносил праздного любопытства.
Они свернули к низко придавленной снегом темной избе, вошли через настежь открытые ворота во двор, и Мажаров подтащил салазки почти к ступенькам крыльца.
— Уж не знаю, как и благодарить вас,— сказала женщина.— Может, в избу войдете, обогреетесь?
— Охотно, если, конечно, не будем вам в тягость,— ответил случайный спутник Константина и поднялся за хозяйкой на крыльцо.
Мажарову волей-неволей из чувства вежливости пришлось согласиться и пойти следом за ним.
— Не стукнитесь только впотьмах,— распахивая дверь в сени, предупредила женщина.— Не везет у нас высоким — расшибаются о притолоку...
Осторожно ступая, они вошли за хозяйкой в избу и остановились у порога в теплой, пахнущей ржаным хлебом темноте. Через минуту глаза немного привыкли, да и сама темнота не казалась такой .густой, разбавленная призрачным отсветом летящего за окнами снега.
— Это я, старый... Живой ты еще тут? — спросила женщина, легко и свободно двигаясь в привычной обстановке избы.
— А куда я денусь? — весело отозвался откуда-то сверху, должно быть с печки, грубоватый мужской голос.— Черт от меня давно отказался, а богу я тоже, видать, не нужон. Покуда ты, дескать, не созрел, мне тебя звать нет
резону...
— Не богохульничай! — резко оборвала женщина.— Если бы сам чему-нибудь верил да детям веру передал, то нынче не валялся бы один-одинешенек на печке... Это раньше и бога боялись, и родителей почитали, а теперь не успеют опериться, и уж все им нипочем — никто им не указ, и сами не знают, чего хотят, на чем душа у них держится — не поймешь...
— Ладно, мать, не серчай,— вздохнув, сказал старик.— Поздно нам свою жизнь переиначивать — тот берег видать... Кого это ты привела?
— Засвечу огонь — сам разглядишь.— Женщина наконец нашарила на полке коробок, поднесла к фитилю горящую спичку. Сняв пальцами нагар, она подожгла фитиль и, подышав на стекло и протерев его клочком бумаги, вставила в жестяное гнездо.
— Мужик это мой,— кивая на печку, пояснила она.— Не может второй год на ноги ступить... Разве погнал бы меня бес в такую непогодь за дровами, если б он был здоровый? Я раньше и заботушки об этом не знала...
— А почему вам лошадь не дали съездить за дровами? — спросил незнакомец в бурках и нахмурился, словно от него зависело наказать или простить тех, кто не помог этим людям.
— А потому что мы излетние...
— Что это значит? — спросил Мажаров.
— А старые мы, из лет, выходит, своих давно вышли,— сказал старик и свесил ноги с печки в вязаных черных шерстяных носках.— В колхозе робить больше уже не можем... Жена, правда, иной раз ходит — картошку перебирать или еще что там, а я сижу, отмотал свое... А раз от нас нету пользы теперь, то какая же выгода Аникею нам лошадь давать? Он прямо из правления гонит старых-то, как побирушек каких, лучше уж не ходить, не просить, не кланяться, со стыда не гореть...
— А что у вас с ногами? — спросил Константин.— Что врачи говорят?
— Флебит называется! — с непонятной гордостью возвестил старик и качнул ногой.— Грязью, мол, надо лечить, на курорт ехать... Грязи у нас вроде и своей хватает, но та будто почище нашей считается, попользи-тельней!
— Что ж, разве колхозу не под силу было купить вам путевку? — присаживаясь к столу и записывая что-то в блокнот, поинтересовался незнакомец в бурках.
— Это Аникею-то? — Старик хрипло рассмеялся.— Да он скорее удавится, чем кого-нибудь из колхозников на курорт пошлет! Из всей деревни он один и ездит куда-то лечиться, хоть и здоров, как бугай артельный!..
— Не рви сердце, старый,— попросила жена и стала накрывать на стол.— Больно интересно городским людям про нашего Аникея слушать!
— Нет, почему же? — запротестовал незнакомец.— Продолжайте, пожалуйста...
— Годов пять тому будет, объявился у нас один гражданин, из газеты приезжал,— сказала женщина, расставляя на скатерти чашки.— Вот па том месте, где вы сидите, тоже сидел... Мы ему душу раскрываем, жалимся, а он знай строчит себе... Мы ту газету по видали, по люди сказывали— здорово он нашего Аникея пропечатал, с песком продрал! Ну, Аникей, не будь дурак, признал на себя всю вину, прошел сквозь самокритику и снова нас понужает в хвост и в гриву! Всем припомнил потом, кто с этим гражданином хоть одно слово говорил... Так что вы нас уж лучше в это дело не путайте, Христа ради!..
— В какое дело? — Незнакомец покраснел и спрятал блокнот в карман.— Не беспокойтесь, это я просто так, для себя...
Он встал, прошелся по избе, задумчиво потирая подбородок, поскрипывая бурками. Он был тяжеловесен в походке, широк в плечах, лицо ого с крупными чертами выглядело бы грубым, если бы но вызывающий контраст между гладкими, по-юношески розовыми щеками и седыми, словно сквозившими голубизной волосами, что придавало ему выражение удивительной живости и задора.
«Я где-то видел его. Но где?» — подумал Мажаров, мучительно напрягая память.
— Раз уж мы к вам в гости напросились, то давайте, хозяюшка, знакомиться по-пастоящему,— сказал человек в бурках и протянул руку женщине: — Моя фамилия Про-батов, зовут Иваном Фомичом...
«Так ведь это же секретарь обкома»,— вспыхивая до корней волос, подумал Константин и, не выдержав, громко рассмеялся.
— Вы уж извините, Иван Фомич, что я так с вами разговаривал!
— Ничего не поделаешь — попал, что называется, под горячую руку.
— Я тут работаю в комиссий от райкома, занимаюсь как раз делами этого деятеля, о котором идет речь... Моя фамилия Мажаров...
— В соседней деревне у нас три семьи Пробатовых жили,— словно размышляя вслух, проговорила женщина.— Может, вы кому-нибудь из них сродни приходи-, тесь?
— Да ты что это, мать, растешь такая беспонятная! — вскинулся на печке старик и затряс седой головой.— Это ж секретарь нашей области, сын Евдокии Павловны!
— й верно! — обрадованно подхватила хозяйка.— А мне и невдомек!.. Вижу, обличье-то вроде знакомое, а в ум никак не возьму. На мать уж больно похожие!.. Садитесь, чайком вас согрею.
— Не откажусь,— сказал Пробатов и оглянулся на Мажарова.— Не знаю только вот, как наш сердитый товарищ...
— На сердитых, Иван Фомич, воду возят,— опускаясь рядом с секретарем на лавку, сказал Константин.
— Не только воду,— в топ ему шутливо проговорил Пробатов,— но, как показала жизнь, и дрова...
— Слезай и ты, старый,— сказала хозяйка.— Вместе будем краснеть перед гостями...
— Это за что же? — удивился Пробатов.
— Да угощение-то у нас какое, сами видите — хлеб, картошка да вода,— с горечью пояснила женщина, и в скорбно сжатых губах ее проступила нежданная суровость.— Чай пьем с сахаром вприглядку... Бывает он у нас редко, по большим праздникам, да и то сроду по совести его не купишь, как, скажем, в городском магазину,— все норовят с хитростью продать... Сначала десяток яиц снеси, денег доложи, тогда помажут губы сладеньким!