Страница 29 из 92
— Но это же смешно! — Ксюша пожала плечами, уже жалея в душе сконфуженного офицера.— И очень старо. Мне кажется, еще тургеневский Базаров...
— Правильно, он мой ближайший единомышленник! Ставлю нам нить! — Мажаров с насмешливой присталь-ностью посмотрел на нее, глаза ого за стеклами очков сияли.— А Лизе я не поставил бы даже двойку, потому что она злостно искажает мой положительный образ. Во-первых, я не враг танцулек, да еще принципиальный. Я только не понимаю, как можно каждый вечер по нескольку часов на все лады шаркать подошвами и забывать о том, что идет война и в эту минуту, может быть, умирают люди...
— Ну, развел свою философию! — Лиза нахмурилась.— Нет, поди, из-за этого мы должны целыми днями сидеть дома и лить слезы... Затянул канитель — слушать тошно. Лучше сел бы вон за пианино да сыграл что-нибудь веселое.
— К сожалению, не могу — рука,— сказал Мажаров, и скуластое лицо его отвердело, в глазах, недавно искрившихся от смеха, не осталось и тени усмешки.— Даже боязно сесть за инструмент...
Последние слова он произнес с тихой грустью, ж Ксюша поразилась такой неожиданной смене его настроения — было непохоже, что он только что дерзил и насмеялся над ними. Баянист, сидевший посредине зала на табуретке, достал из футляра баян, расстелил на коленях суконку и небрежно тронул перламутровые лады.
— Мой любимый вальс! — проговорила Лиза ж сама двинулась навстречу пересекавшему наискосок зад партнеру.— Ксюшенька, я исчезаю со своим кавалером, а тебя пускай развлекает Константин. Может быть, он даже догадается после танцев тебя домой проводить?
— Лиза! — не вытерпев, крикнула Ксюша. Но подруга, смеясь, уже кружилась в вальсе.
— Идите веселитесь, а я вас потом провожу...— сказал Мажаров, но Ксюше уже расхотелось танцевать.
— А если мы сейчас сбежим? — нерешительно предложила она, еще не отдавая себе отчета, почему она так поступает,— какое-то упрямство властно, наперекор ее воле, подчиняло себе.
Мажаров задержал на ней пытливый взгляд, как бы стараясь понять, что движет ее внезапным порывом.
— Ну что ж, мне здесь терять нечего...
Сырая весенняя тьма обступила их, как только они оказались за порогом. Мажаров, не спрашивая разрешения, смело взял Ксюшу под руку, она доверчиво подчинилась ему, сразу почувствовала себя увереннее. Тьма была полна неясных шорохов и звуков, словно в природе совершалось что-то таинственное и необыкновенное — неслышно шли в рост травы, каждый лист на дереве, и эти невидимые перемены будили в Ксюше странное предчувствие близкой радости...
— Как тихо,— проговорил Мажаров.— Вот брожу второй месяц, и даже но верится, что скоро опять все начнет рваться над головой...
— Там очень страшно, да?
Лейтенант некоторое время шел молча, и Ксюша подумала, что он по невнимательности даже не услышал, о чем она его спрашивает.
— К страшному тоже привыкаешь...— наконец с тихой раздумчивостью заговорил Мажаров.— И не то чтобы перестаешь бояться, а просто страшного так много, что как-то постепенно тупеешь, что ли... Ведь каждый день кого-то теряешь, рвешь от сердца! Только что с другом хлебали из одного котелка, а через час он лежит на земле и больше уже никогда не встанет...
В словах Мажарова не было и следа какой-либо рисовки, он говорил о войне с суровой откровенностью человека, познавшего всю горечь утрат и нелегких побед.
— Раньше я никогда не думала о смерти,— отозвалась Ксюша, еще не совсем уверенная, что может поделиться с этим случайным знакомым самым сокровенным.— А когда убили моего старшего брата Николая, я никак не могла поверить, что никогда больше не увижу его,.. В нашей
семье он был лучше всех, сколько он хорошего сумел сделать людям!.. И вот его почему-то нет, а я живу...
— Ну зачем же так?
— Нет, нет, я не хотела сказать, что от меня не будет никакой пользы! — горячо перебивая офицера и страшась, что он не совсем правильно поймет ее, заговорила Ксюша.— Ведь могло же меня вообще не быть на свете? Правда? Ну, родилась, поживу, сколько удастся, и потом меня тоже не станет. Ну почему так нелепо и дико устроено? Зачем тогда было появляться на свет, если жизнь заранее отмерена тебе — пусть даже сто лет, а потом пыль, прах, пустота...
— Когда-то я тоже всем этим мучился.— Мажаров вздохнул.— Наверное, это нечто вроде кори...
Он разглядел в густой темноте у ее дома лавочку около палисада. Не спрашивая согласия Ксюши, он потянул ее, и она послушно опустилась рядом.
Нашарив в кармане портсигар, Мажаров чиркнул спичкой, и, пока она горела трепетным неверным огоньком, Ксюша успела замочить, что вблизи его лицо выглядело не безвольным, каким оно показалось ей раньше,— с крутым светлым лбом и упрямым подбородком, большими губами, твердо сжимавшими папиросу. В стеклах его очков трепетали два ярких огонька. Но вот спичка погасла, и голос Мажарова зазвучал мягко и доверительно:
— Я как-то не задумывался над тем, что буду делать, когда мы победим,— я ведь кончил педтехникум и собирался, как наш детдомовский батя Алексей Макарович Бахол-дин, отдать всю жизнь ребятишкам... И вот когда войне уже скоро конец, я опять не нахожу себе места, опять на бездорожье...
— Но почему? — удивилась Ксюша.— Разве учителем быть плохо? Вы же сами всем обязаны Алексею Макаровичу...
— Нет, в учителя я не гожусь! — Мажаров затянулся папиросой.— Я только недавно это понял, когда поселился после госпиталя в детдомовском флигеле. Ребята ко мне лезут с утра до вечера, то им что-то расскажи, то придумай новую игру, ну никакого терпения не хватает! Тут одного внимания да желания мало. Какая-то особая нужна любовь, и взыскательность, и адское терпение — в общем, то, чего во мне нет.
— Найдете какую-нибудь другую работу,— сказала Ксюша.— Стоит ли из-за этого расстраиваться?
— Странная вы девушка! — с чувством какого-то сожаления протянул Мажаров.— Не могу же я браться за то, к чему у меня не лежит душа. Да и не в работе только дело, поймите... Мне скоро двадцать пять лет, а что я путного сделал в жизни? В мои годы многие люди сумели, совершить и открытия в науке, и написать книги, и мало ли что!..
— Значит, вы хотите прославиться?
— При чем тут слава! — досадливо отмахнулся лейтенант.— Но разве вам не хотелось бы сделать что-то такое, что оправдывало, как вы говорите, ваше появление на свет? Я все еще своей настоящей цели не нашел, и будет горько, если я пойду на компромисс с самим собой и возьмусь за первое попавшееся, что подвернется.
Для Ксюши это было непонятно. Светлая река жизни просто посла ее вперед, а к какому берегу нужно пристать, она могла выбрать уже в пути...
— Мальчишкой, когда меня определили в детский дом, я хотел быть только героем,— сказал Мажаров.— День и ночь готовился к этому...
— Как это? — не поняла Ксюша.
— Очень просто...
И Мажаров, посмеиваясь, стал вспоминать, как он, прочитав «Овод», «Андрея Кожухова», «Что делать?», решил быть таким же сильным, непреклонным и бесстрашным, как герои этих книг,— спал па сырой земле в сарае, на голых досках, купался в ледяной воде, бросался вниз головой с высокого обрыва, вызывался на самую тяжелую и черную работу. Чтобы доказать всем детдомовцам, что он ничего не боится, он однажды на спор пошел ночью на сельское кладбище и притащил старый подгнивший крест. И тогда Алексей Макарович прекратил эти опыты по нравственному совершенствованию.
— Мы слишком поздно начинаем разбираться в том, что, кроме героических дел, которые могут выпасть на долю каждого, в жизни чаще всего нужно нести обыденные, подчас нелегкие, даже скучные обязанности, какую бы вы ни поставили перед собой прекрасную цель,— говорил Мажаров и, помолчав, досказал с нескрываемой печалью: — А настоящие герои как раз и не думают о подвиге, а, если надо, идут и умирают... Как вон на войне. Или мой отец...
Словно недовольный тем, что разоткровенничался, Мажаров внезапно помрачнел и поднялся. Он сухо попрощался с Ксюшей и, пожелав ей спокойной ночи, пропал в темноте.