Страница 68 из 84
— Если я и сердит, так это потому, что я полностью не ожидал появления твоей последней колонки, как и все остальные.
Она кивнула, немного пожевала нижнюю губу, и сказала:
— Я прошу прощение за это. Ты, конечно, имел право знать об этом заранее. Но как я могла тебе сказать? Ты бы попытался остановить меня.
— Совершенно точно.
Они находились всего в паре домов от дома Номер Пять. Если Пенелопа хотела у него спросить еще что-нибудь, ей следовало делать это быстрее.
— Ты уверен, — начала она, затем оборвала себя, словно неуверенная в том, что она хотела спросить.
— Я уверен в чем?
Она несильно покачала головой.
— Ни в чем, так ерунда.
— Очевидно, это все-таки не ерунда.
— Я просто задавалась вопросом …, — она посмотрела в сторону, словно Лондонский городской пейзаж мог дать ей необходимую храбрость для продолжения. — Я просто задавалась вопросом …
— Давай, выкладывай, Пенелопа!
Это было так непохоже на него, слишком кратко и нетерпеливо, что его тон подтолкнул ее к действию.
— Я просто задавалась вопросом, — проговорила она, — Что, возможно, твоя неловкость моей …э-э…
— Тайной жизнью, — подсказал он ей, медленно растягивая слова.
— Если тебе так хочется, можешь называть это так, — согласилась она, — Я думаю, возможно, твоя неловкость, не происходит полностью от твоего желания защитить мою репутацию, если откроется кто я такая.
— Что, только точно, — спросил он, очень четко выговаривая слова, — ты подразумеваешь под этим?
Она уже говорила сама себе: Их брак должен быть основан на честности.
— Я думаю, ты стыдишься меня.
Он уставился на нее в течение долгих нескольких секунд, прежде чем ответить:
— Я не стыжусь тебя. Я тебе уже говорил, что я не стыжусь тебя.
— Что, тогда?
Шаги Колина замедлились, и прежде чем он сам осознал, что он делает, он остановился перед домом номер три на Брутон-стрит. Дом его матери был всего лишь двумя домами дальше, и он был уверен, что их ожидали к чаю, еще пять минут тому назад, и…
И он не мог заставить свои ноги двигаться.
— Я не стыжусь тебя, — сказал он, главным образом потому, что он не мог заставить себя сказать ей правду — что он, на самом деле, просто завидует ей.
Это было такое неприятное чувство и такая неприятная эмоция. Это разъедало его изнутри, создавая неопределенное чувство стыда, каждый раз, когда он слышал упоминание о леди Уислдаун, что, учитывая, что она была главной лондонской сплетней, случалось не менее десяти раз в день.
И он совершенно не был уверен, что же ему делать с этим.
Его сестра Дафна, как-то сказала, что он, кажется, всегда знает, что следует сказать, и как найти с другим человеком общий язык. Он думал об этом в течение нескольких дней, после того, как она это сказала, и пришел к заключению, что его способность других людей заставлять чувствовать себя хорошо и непринужденно, зависит, прежде всего, от того, чувствует ли он сам себя хорошо и непринужденно.
Он был мужчиной, который всегда чувствовал себя непринужденно в любой ситуации. Он не знал, почему он был наделен такой способностью — возможно от хороших родителей, возможно, это просто была удача.
Но сейчас он чувствовал собственную неуклюжесть и неловкость буквально на каждом углу, и это влияло на всю его жизнь. Он огрызался на Пенелопу, он почти не разговаривал на приемах.
Все это происходило из-за отвратительной зависти, и сопутствующего ей стыда.
Или не так?
Завидовал бы он Пенелопе, если бы во всей его жизни не было постоянной удачи?
Это был очень интересный психологический, а точнее риторический вопрос. Или, по крайней мере, мог бы быть, если речь шла бы не о нем.
— Моя мать ждет нас, — кратко сказал он, зная, что он избегает отвечать на ее вопрос, и ненавидит себя за это, но не способный ни на что другое. — И твоя мать тоже там, так что лучше не опаздывать.
— Мы уже опоздали, — указала она.
Он схватил ее за руку и потащил к дому Номер Пять.
— Тем более, меньше причин терять попусту время.
— Ты избегаешь меня, — сказала она.
— Как я могу избегать тебя, когда прямо здесь, у меня по правую руку.
Она мрачно на него посмотрела.
— Ты избегаешь отвечать на мой вопрос.
— Мы обсудим это позже, — сказал он, — Когда не будем стоять посередине Брутон-стрит, и только небеса знают, сколько народу сейчас смотрят на нас через окна.
И затем, чтобы продемонстрировать, что не собирается слушать дальнейшие протесты, он положил руку чуть пониже ее спины и подтолкнул не-слишком-нежно к двери дома Номер Пять.
Неделю спустя, ничего не изменилось, размышляла Пенелопа, ну кроме ее фамилии.
Свадьба была волшебной. Она была довольно небольшой, что взбудоражило Лондонское общество, поскольку все хотели на ней побывать.
И свадебная ночь — ну, в общем, она тоже была волшебной.
И, фактически, брак оказался тоже волшебный. Колин оказался чудесным мужем — любящим, нежным, внимательным…
Кроме тех случаев, когда заходил вопрос о леди Уислдаун.
Тогда он становился …ну, Пенелопа, не совсем была уверена, кем же он становился, кроме того факта, что он становился не собой. Исчезала его легкая любезность, бойкая речь, все то чудесное, что делало его мужчиной, которого она любила.
В каком-то смысле, это было довольно забавно. Так долго, все ее мечты вращались лишь вокруг брака с этим человеком. Иногда в ее совершенные мечты, вторгались мысли о том, как она открывает ему о своей тайной жизни. Какие они были?
В мечтах Пенелопы, ее брак с Колином был совершенным союзом, что означало полную открытость и честность с друг другом. В ее мечтах она садилась рядом с ним, и застенчиво открывала ему свою тайну. Он реагировал, сначала неверя в это, затем чувствовал восхищение и гордость за нее. Какой замечательной она была, умудряясь дурачить весь Лондон многие годы. Какой остроумной, умудряясь написать такие забавные колонки.
Он восхищался ее изобретательности, хвалил ее за успех. В некоторых мечтах, он даже предлагал ей стать ее собственным тайным репортером.
Ее тайная жизнь, казалась, была такой вещью, знанием о которой он бы наслаждался, таким сортом забавы, который он бы смаковал, и смеялся бы вместе с ней.
Но все вышло совсем по-другому.
Он ни раз говорил ей, что не стыдится ее, и даже возможно, он думал, что это правда, но она не могла заставить себя поверить ему. Она видела его лицо, когда он клялся, что все что он хочет, это лишь защитить ее.
Но эта защита была яростная и жестокая, и когда Колин говорил о леди Уислдаун, его глаза закрывались, а веки подрагивали.
Она пыталась не обращать внимание на такое сильное разочарование. Она пыталась сказать себе, она не имела никакого права ожидать, что Колин будет полностью соответствовать ее мечтам, что ее представление о нем было чересчур идеализировано, но…
Но она хотела, чтобы он был мужчиной, о котором она мечтала.
И она чувствовала свою вину в каждой острой боли разочарования. Это был Колин! Господи, это был Колин. Колин, который был так близок к совершенству, о чем любому другому человеку остается лишь мечтать. Она не имела никакого права придираться к нему, но все же …
И все же она придиралась.
Она хотела, чтобы он гордился ею. Она хотела этого больше, чем всего остального, что есть в мире. Она хотела этого даже больше, чем хотела его все те многие годы, когда украдкой наблюдала за ним издалека.
Но она боготворила свой брак, и даже, несмотря на некоторые неловкие моменты, она боготворила своего мужа. Так что она прекратила упоминать о леди Уислдаун. Она устала от возникающего при этом скрытного выражения лица Колина, словно он надевал маску. Она не хотела видеть его напрягшийся в неудовольствие рот.
Не то, чтобы она сумела все время избегать упоминания о леди Уислдаун; любой выход в свет, казалось, приносил упоминание о ее “альтер эго”. Но, по крайней мере, она могла избегать упоминания о ней в своем доме.