Страница 23 из 84
— Я думаю не только оно одно, — мягко сказала Пенелопа.
Он вопросительно посмотрел на нее.
— Я думаю, твой брат чувствует ответственность за всю свою семью, — пояснила она.
— Представь, какое это тяжкое бремя, — произнес он.
Колин старался сохранять безразличное выражение лица, но он никогда не был умелым стоиком, и наверно, на его лице было видно тревога, потому что Пенелопа поднялась со своего стула и горячо добавила:
— Но я не думаю, что он возражает против этого! Это очень подходит ему.
— Совершенно точно! — воскликнул Колин, с таким видом, словно она открыла что-то по настоящему важное.
В противоположность этому … этот … глупый разговор о его жизни. У него не было причин жаловаться. Он знал, что у него не было никаких причин для жалоб, и все же…
— Ты знаешь, что Бенедикт рисует? — спросил он ее.
— Конечно, — ответила она, — Все знают, что он рисует. Его картина висит в Национальной Галерее. И я думаю, что планируют повесить еще одну его картину. Его пейзаж.
— Правда?
Она кивнула.
— Элоиза сказала мне.
— Тогда, должно быть это правда. Я не могу поверить, что мне об это ничего не сказали.
— Ты был далеко, — напомнила она ему.
— Я пытаюсь сказать, — продолжил он, — То, что у них у обоих имеется цель в жизни. А у меня нет ничего.
— Это не может быть правдой, — сказала она.
— Я думаю, мне то лучше знать.
Пенелопа села обратно на стул, пораженная его язвительным тоном.
— Я знаю, что люди думают обо мне, — начал он, и хотя Пенелопа решила не прерывать его и дать ему высказаться, она не могла не вмешаться.
— Ты всем нравишься, — поспешила сказать она, — Все просто обожают тебя.
— Я знаю, — простонал он, выглядя страдающим и робким в одно и тоже время, — Но …
Он взъерошил свои волосы рукой.
— Боже, как же выразить это, и не выглядеть при этом полной задницей?
Глаза Пенелопы широко открылись от изумления.
— Меня тошнит от того, что я, никто иной, как простой пустоголовый соблазнитель, — наконец выпалил он.
— Не будь глупцом, — почти немедленно отозвалась она, так быстро, как это только было возможно.
— Пенелопа —
— Никто не считает тебя тупицей, — сказала она.
— Как ты —
— Потому что, я провела в Лондоне гораздо больше времени, чем должна обычная девушка, — резко ответила она. — Я могу быть не самой популярной девушкой в городе, но после десяти лет, я слышала более чем достаточно сплетен, лжи и чьих-нибудь дурацких мнений, и Я никогда — ни разу — не слышала, чтобы кто-нибудь, назвал тебя глупцом.
Он уставился на нее, немного удивленной тем, как страстно она его защищает.
— Я вообще-то, не имел в виду, что я глупый, — сказал он мягко и спокойно. — Я хотел сказать … без цели. Даже леди Уислдаун говорит обо мне, как о соблазнителе.
— И что в этом такого плохого?
— Ничего, — ответил он раздражительно, — Если бы она не делала это почти через день.
— Она издает свою газету через день.
— Все правильно, — сказал он, — Если бы она не считала меня таким легендарным соблазнителем, разве она написала бы про меня?
Пенелопа замолчала, затем спросила:
— Разве имеет значение, что думает леди Уислдаун?
Он наклонился вперед, уперев руки в колени, затем, вскрикнув от боли, когда он запоздало вспомнил про свою рану.
— Ты уклоняешься от темы, — возразил Колин, вздрогнув, снова надавив на ладонь. — Меня не волнует леди Уислдаун. Но хочется нам того или нет, но она представляет собой высшее общество.
— Я думаю, найдутся люди, не согласные с таким утверждением.
Он вопросительно приподнял бровь?
— Включая тебя?
— Вообще-то, я думаю, что леди Уислдаун очень проницательна и умна, — сказала она, держа руки на коленях.
— Женщина, которая назвала тебя перезрелой дыней!
Два красных пятна появились на ее щеках.
— Перезревшим цитрусом, — сердито сказала она. — Я уверяю тебя, это большая разница.
Колин тут же решил, что женский ум очень странный и непостижимый орган, который мужчины могут даже не пытаться понять. На свете просто не было женщины, которая бы идя из точки А в точку B, не останавливалась бы по пути в точках С, D и X.
— Пенелопа, — наконец, сказал она, смотря на нее с недоверием, — Это женщина оскорбляла тебя. Как ты можешь защищать ее?
— Она не сказала ничего, кроме правды, — сказала она, скрещивая на груди руки. — Она была довольно добра ко мне, с тех пор, как моя мать позволила мне самой выбирать себе наряды.
Колин простонал.
— Мы же обсуждаем кое-что другое в это момент. Надеюсь, ты не собираешься обсуждать со мной свой гардероб?
Глаза Пенелопы сузились.
— Я полагаю, мы обсуждали твое неудовлетворение от жизни в роли самого популярного мужчины в Лондоне.
Ее голос повысился на четыре октавы, и Колин понял, что его отчитывают. Причем, обоснованно. Что он нашел, еще более раздражающим.
— Не знаю, почему я думал, что ты можешь понять меня, — прошипел он, ненавидя ребяческий тон своего голоса, но он ничего не мог с собой поделать.
— Прости, — проговорила она, — Но это немного сложно для меня, сидеть здесь и слушать, как ты жалуешься, что в твоей жизни ничего нет.
— Я не говорил такого!
— Ты почти точно также сказал!
— Я сказал, что у меня ничего нет, — уточнил он, стараясь не обращать внимание на то, как глупо и по-ребячески звучит его голос.
— Я знаю, что ты имеешь гораздо больше, чем любой человек в Лондоне, — сказала она, тыкая его в плечо. — Но если ты не можешь этого понять; тогда, возможно, ты прав — твоя жизнь ничтожна и пуста.
— Это слишком трудно объяснить, — раздражительно пробормотал он.
— Если ты хочешь, что-то новое в своей жизни, — сказала она, — Господи, просто выбери это, и займись им. Мир и зарубежные страны, просто твоя устрица, Колин, в которой, ты постоянно прячешься. Ты молод, богат, и ты мужчина, — голос Пенелопы стал ожесточенным и обиженным:
— Ты можешь делать все, то ты захочешь.
Он нахмурился, что не удивило ее. Когда люди были убеждены, что у них проблемы, то последнее, что они бы хотели услышать это простое и непосредственное решение.
— Это не так то просто, — сказал он.
— Это очень просто.
Она надолго уставилась на него, возможно впервые в жизни, спрашивая себя, а кто он собственно такой. Она думала, что она все о нем знает. Но, вот оказалось, что он ведет личный дневник, а она даже понятия не имела об этом.
Она не знала, что он обладал неуравновешенным характером, и мог выйти из себя.
Она не знала, что он чувствует неудовлетворение от своей жизни.
И, конечно же, она не знала, что он был в достаточной степени раздражительным и испорченным, чтобы быть способным почувствовать неудовлетворение, хотя ему совсем не было причины чувствовать неудовлетворение от своей жизни.
Какое право, он имел чувствовать себя неудовлетворенным собственной жизнью?
Как смеет он жаловаться, особенно на свою жизнь?
Она встала, разгладив платье в неуклюжем защитном жесте.
— В следующий раз, когда ты захочешь пожаловаться на трудности и несчастье всеобщего поклонения, попытайся представить себя на месте старой девы, которую давно забыли на полке. Пойми, каково чувствовать себя старой девой, и тогда дай мне знать, когда в следующий раз захочешь пожаловаться.
А затем, пока Колин все еще оставался на софе, на которую перед этим уселся, смотрел на нее так, словно она превратилась в некое причудливое создание с тремя головами, двенадцатью пальцами и хвостом, стрелой вылетела из комнаты.
Это был, подумала она, спускаясь по ступенькам дома на Брутон-стрит самая великолепная выходка за всю ее жизнь
Но на самом деле, все было очень ужасно, поскольку мужчину, которого она с такой поспешностью оставила, был единственный мужчина на свете, в обществе которого она хотела навсегда остаться.
Колин провел весь день, как в аду.