Страница 15 из 84
— Не надо говорить так виновато. Моя мама — чудесная женщина. Если она хочет, чтобы ты пришла к ней на чай, ты должна прийти.
Пенелопа имела плохую привычку пытаться слушать между строк во время беседы и разгадать подтекст сказанного. И у нее появилось ощущение, что Колин не обвиняет ее в том, что она время от времени хочет избежать общения с собственной матерью.
От чего, так или иначе, ей стало немного грустно.
Он в этот момент качнулся на пятках, затем сказал:
— Ладно, я не должен держать тебя здесь, под дождем.
Она улыбнулась, так как с момента их встречи прошло уже по меньше мере минут пятнадцать. Хорошо, если он хочет прибегнуть к уловкам, она сделает то же самое.
— Я здесь с зонтиком, — помахала она своим зонтиком.
Его губы скривились в усмешке.
— Да, действительно. Но я не был бы джентльменом, если бы не отвел тебя в более благоприятное место. Говоря о…, — он нахмурился, осматриваясь вокруг.
— Говоря о чем?
— О том, что, значит, быть джентльменом. Я верю в том, что мы должны заботиться о состоянии наших леди.
— И?
Он скрестил руки.
— Разве с тобой не должна быть горничная?
— Я живу буквально за углом, — сказала она, не веря, что он мог забыть такое.
Она и ее сестра были лучшими подругами двух его сестер, в конце концов. Он даже провожал ее до дома один или два раза.
— На Маунт-стрит, — добавила она, когда он не перестал хмуриться.
Он искоса посмотрел в направлении Маунт-стрит, хотя она не поняла, что он хотел показать этим.
— О, ради Бога, Колин. Это недалеко от Дейвис-стрит. Дорога занимает не более пяти минут, четыре если я чувствую себя бодрой.
— Я просто посмотрел, есть ли там поблизости темные и укромные места, — он повернулся лицом к ней. — Где преступник мог бы скрыться.
— В Мэйфер? (Mayfair — фешенебельный район в Лондоне, — прим перев.)
— В Мэйфер, — сказал он мрачно. — Я, действительно думаю, что ты должна сделать так, чтобы горничная постоянно сопровождала тебя туда и обратно. Мне будет крайне неприятно, если с тобой что-нибудь случиться.
Она была странно тронута его заботой о себе, хотя и знала, что его беспокойство распространяется на всех женщин, с которыми он знаком.
Это было просто чертой его характера.
— Я уверяю тебя, я соблюдаю все правила приличия, когда хожу на более далекие расстояния, — сказала она, — Но, по правде говоря, здесь действительно рядом, всего лишь несколько кварталов. Даже моя мать не задумывается об этом.
Челюсть Колина неожиданно напряглась.
— Следует упомянуть, — добавила Пенелопа, — Что мне уже двадцать восемь лет.
— И что ты хочешь этим сказать? Мне тридцать три, если хочешь знать.
Она, конечно, знала это, это было почти все, что она о нем знала.
— Колин, — сказала она, немного раздраженная просящим тоном в своем голосе.
— Пенелопа, — ответил он, совершенно тем же тоном.
Она сделала глубокий вздох, и сказала:
— Я уже давно на полке, я старая дева, Колин. И мне не нужно волноваться о соблюдении всех правил приличия, как если бы мне было семнадцать.
— Я не думаю —
Пенелопа уперла руки в бока.
— Спроси свою сестру, если не веришь мне.
Он внезапно сделался очень серьезным.
— Я сделал вывод, что не следует спрашивать мою сестру по вопросам, имеющим отношение к здравому смыслу.
— Колин! — воскликнула Пенелопа. — Ты говоришь ужасные вещи.
— Я не говорил, что я не люблю ее. Я даже не говорил, что она мне не нравиться. Я обожаю Элоизу, и ты это прекрасно знаешь. Однако —
— Все что начинается со слова ‘однако’ всегда заканчивается плохо, — проговорила Пенелопа.
— Элоиза, — сказал он с несвойственной ему властностью, — Должна быть давно замужем к текущему времени.
Нет, это было уже слишком, особенно его тон голоса.
— Некоторые могли бы сказать, — в ответ проговорила Пенелопа, убежденная в своей правоте, — Что ты тоже должен быть давно женат к текущему времени.
— Ох, не —
— Поскольку, ты только что, так гордо сообщил мне, что тебе тридцать три года.
Выражение его лица стало немного удивленное, но с небольшим оттенком раздражения, который говорил ей, что он недолго будет оставаться удивленным.
— Пенелопа, даже не —
— Старичок! — язвительно прощебетала Пенелопа.
Он выругался вполголоса, чем очень поразил ее, поскольку она никогда не думала, что он мог сквернословить в присутствии леди.
Возможно, ей следовало принять это во внимание, но она была слишком раздражена. Она подумала, что старая пословица верна: храбрость порождала храбрость.
Или, что было вернее, безрассудство поощряло еще большее безрассудство, потому что, вместо того, чтобы остановиться, она лишь лукаво на него посмотрела и сказала:
— Разве оба твоих брата не женились раньше тридцати лет?
К ее удивлению, он улыбнулся и оперся плечом о дерево, под которое они встали, чтобы укрыться от дождя.
— Я и мои братья очень сильно отличаемся друг от друга.
Это было довольно голословное заявление, поскольку подавляющее большинство из высшего света, включая леди Уислдаун, считали, что братья Бриджертон очень похожи. Некоторые даже пошли дальше, утверждая, что они взаимозаменяемы. Пенелопа не думала, что братья будут обеспокоены этим сходством, фактически, она считала, что им польстит такое заявление, тем более что внешне они были очень похожи. Но, возможно, она ошибалась.
Или, скорей всего, она никогда не смотрела на него с такого близкого расстояния.
Что, было довольно странно, ведь она потратила почти половину своей жизни, наблюдая за Колином Бриджертоном.
Хотя, она знала и должна была помнить, что если у Колина и имелся характер, то он никогда не позволял ей его увидеть. Конечно, она льстила себе, когда подумала, что ее язвительное замечание о женитьбе его братьев до того, как им исполнилось тридцать, могло вывести его из себя.
Нет, его типом атаки была ленивая улыбка, и к месту сказанная шутка. Даже если Колин выйдет из себя…
Пенелопа легко потрясла головой, неспособная даже представить такое. Колин никогда, ни при каких обстоятельствах, не выйдет из себя. По крайней мере, перед ней. Он должен быть, действительно, по-настоящему, нет — глубоко расстроенным и разозленным, чтобы взорваться, и выйти из себя. И такой вид ярости, может быть зажжен только тем человеком, кого ты по-настоящему, очень сильно, хочешь.
Она довольно нравилась Колину — может быть даже больше, чем многие другие люди — но он не хотел ее. Она не в его вкусе.
— Возможно, мы должны прийти к какому-нибудь соглашению, — в конце концов, сказала она.
— Насчет чего?
— Э-э, — она не могла вспомнить. — Ну, насчет того, что может и чего не может делать старая дева.
Он, казалось, был удивлен ее колебаниями.
— Наверно необходимо, чтобы я согласился с мнением моей младшей сестры по некоторым вопросам, что, я уверен, ты вполне меня понимаешь, для меня чрезвычайно трудно.
— Но, ты не возражаешь согласиться с моим мнением?
Его улыбка стала ленивой и порочной.
— Нет, если ты пообещаешь, не говорить об этом, ни одной живой душе.
Он, конечно, не подразумевал это. И она знала, что он знал о том, что она знала, что он не подразумевал того, о чем можно было подумать.
Это была просто черта его характера. Юмор и улыбка могли сгладить любую неловкость. И, черт его возьми, это работало. Потому что она услышала свой собственный вздох, и прежде чем улыбнуться, а она знала, что она сейчас непременно улыбнется ему, она резко сказала:
— Хватит! Пошли на чаепитие к твоей маме.
Колин тепло улыбнулся ей.
— Ты думаешь, у нее будут бисквиты?
Пенелопа закатила глаза.
— Я знаю, что у нее всегда будут бисквиты к чаю.
— Хорошо, — сказал он, и пошел быстрым шагом, буквально таща ее за собой.
— Я очень люблю свою семью, но направляюсь туда, только ради бисквитов.