Реальность сердца

— Ее ведь тоже нельзя прерывать. Только мы обращаемся к Сотворившим. Брат Жан сглотнул, потом изумленно захлопал глазами. Воспитанник сказал что-то богохульное, запретное и противоестественное… противоестественное ли? Круг молящихся у алтаря, соединенные руки, сливающиеся в унисон голоса — храмовые моления, каждую седмицу проводившиеся во всех монастырях Ордена Блюдущих Чистоту. Только в Ордене, не в обычных церквях и соборах. То же — у Бдящих Братьев. После молитв, прочитанных с открытым сердцем, каждый чувствовал незримое присутствие Сотворивших, прозрачное прикосновение света и тепла, внушавшее чистейшую из радостей, надежду, любовь и веру. Гордость служения, счастье единения с богами, благословлявшими все сущее, всех живых, разумных и неразумных… Только в главном Элграс ошибся, существенно ошибся — вот в этом и почувствовал брат Жан нечто, глубоко противоречащее правде.

— У меня к вам два насущных вопроса: неужто вы не поняли разницы… и кто пустил вас на моление?

— Я сам пришел, а меня не прогнали. — Мать и Воин, настоятель Ириней говорил о строгих порядках в Тиаринской обители?! Или принц Элграс — тот таракан, что всегда дырочку найдет? По седалищу задумчивого «таракана» плакали розги, вымоченные в соленой воде. Праздничные моления — для братьев, закончивших обучение; для разума юноши прикосновение дланей Сотворивших может оказаться слишком серьезным испытанием. Радость нужно принимать готовым к ней сердцем, а этот юный егоза… …впрочем, боги не отвергнут своего потомка, даже если он лезет туда, где ему еще несколько лет не место. Мать и Воин бесконечно милостивы ко всем, вот и мальчишке не повредило. Брат Жан знал, что случается с послушниками, которые оказались не готовы к праздничным молениям. Всю жизнь, до самого конца они хранили молчание, улыбались и смотрели в неведомое, недоступное остальным. Их называли блаженными.

Обнаружь герцог Гоэллон вверенного попечению архиепископа наследника престола в подобном состоянии — от святой обители не осталось бы камня на камне.

— Разница в том, что Сотворившие отдают, а Противостоящий забирает! — осенило «таракана».

— Вот так-то лучше, — кивнул воспитатель. — Наблюдение же ваше… вполне вероятно могло бы стать темой для ученого трактата, и даже не для одного.

— Вы думаете, я первый до этого додумался?

— У меня нет в этом уверенности, но я при первой же возможности спрошу его высокопреосвященство. Пока же извольте не радовать братию своим наблюдением. Вдруг это все-таки ересь…

— А что тогда со мной будет? — живо заинтересовался мальчик.

— Тогда вам придется прочитать множество трактатов, которые убедят вас в обратном.

— Считайте, что я вообще ничего не говорил!

..печаль мою не вместит белый лист, И до утра он предо мной, как прежде — пуст и чист.

— Можно, я больше не буду это читать? — взмолился Саннио.

— Вам не по вкусу вирши дамы Тианы?

— Не по вкусу! Мою, предо мной… а перед кем еще? Перед патриархом?!

— Вы можете сказать лучше? — заинтересовался Реми.

— Даже и не пытался, но это не значит, что я обязан заучивать наизусть подобные глупости.

— Вылитый Руи, — вздохнул бывший герцог; наследник рода Гоэллонов никак не мог приучиться называть его «господин Алларэ», за что каждый раз получал выговор. Попытка ознакомить Саннио с новомодными поэтическими творениями, которые пользовались успехами в салонах провалилась с треском. Натренированная память секретаря позволяла ему запоминать их хоть свитками — с листа, с единственного прочтения, — но зачем забивать свою голову мусором? Неужто важных дел нет? Вчера они с Бернаром с утра до ночи просидели над отчетами управляющих, разбираясь в налогах и податях, льготах для беженцев, пожертвованиях на приюты, ссудах, взносах на содержание монастырей, школ, лечебниц, над доходами и расходами. Саннио отменно считал и в уме, и письменно, но от избытка цифр и сведений голова шла кругом, к тому же приходилось принимать решения. Выделить средства на восстановление замка Бланш, прошловековой резиденции королевы из рода Гоэллонов, сгоревшей (резиденции, вестимо, хотя судя по письму — так сгорела сама королева) в прошлом году, или нет — учитывая, что пресловутый замок лет сто никто не посещал, а на поддержание его в должном виде уходило тысяч пять сеоринов год? Дать ли ссуду на восстановление поголовья лошадей владетелю Солье, конюшни которого постигла эпидемия случной болезни — тут Бернар постучал себя по лбу и посоветовал проделать с конюшнями то же, что случилось с замком Бланш… После вчерашнего даже чтение виршей могло считаться отдыхом. К тому же принимать у себя в гостях Реми Саннио почитал за удовольствие и честь. Даже со стихами. Даже с разглагольствованиями о модах, погодах и о том, что он в годы господина Гоэллона никогда не сидел дома сиднем. Приятное времяпровождение было прервано через час после полудня — еще более приятным событием. Поначалу Саннио не обратил внимания на шум во дворе — ну, сменяется охрана, или слуги что-нибудь уронили, или припасы привезли…

— Граф Бориан Саура! — в хитрую рожу Ванно хотелось чем-нибудь кинуть: нельзя же подобные сюрпризы — и без предупреждения. — Прикажете пустить?

— Прикажу тащить за уши, пока еще куда-нибудь не делся!

— Разумный подход, — кивнул Реми. — Хотя я говорил, что с этим-то ничего не случится. Воистину — не случилось; юный саурский граф даже не слишком изменился. Вытянулся на ладонь — это с весны-то! — загорел до кирпичного оттенка, что в сочетании с ярко-рыжей шевелюрой и темным, винного оттенка, дорожным костюмом производило убийственное впечатление; еще слегка посерьезнел. Впрочем — вправду не изменился ли? Смотря с чем сравнивать. Нелепый хамоватый мальчишка, которого почти год назад Саннио с дядей нашли на севере, куда-то делся. Перед Реми и Алессандром стоял вполне достойный наследник своих славных предков. Поверить, что ему зимой исполнилось только пятнадцать, было трудно.

— Добрый день, господа! — поклонился граф Саура. Вежливо и даже вполне изящно. «Приятно видеть, — подумал Саннио. — Учитывая, что и мои труды в это тоже были вложены…»

— Я привез письмо от герцога Гоэллона.

— Отлично, давайте его сюда. Садитесь и рассказывайте, где вы пропадали и что с вами случилось, — сказал Гоэллон, и, видя, что Бориан вопросительно взглянул на Реми, молча кивнул. — Вы голодны?

— Нет, благодарю, но от вина не откажусь. Прежде чем вскрывать письмо, Саннио решил выслушать рассказ — и не прогадал, история того стоила. Разумеется, никакие силы небесные, земные и подземные не утаскивали карету, с этим прекрасно справились гвардейцы господина Скоринга, тогда еще не герцога. Разумеется, жители деревни Берниссар попросту разыграли перед молоденьким лейтенантом убедительную комедию — как и предполагал рассудительный Бернар Кадоль, любивший приговаривать: «Чудеса вершат Сотворившие, а удел смертных — головотяпство». Бориана почтительно, но решительно препроводили именно туда, куда он и направлялся, в замок Шпроде, разлучили с эскортом, взяли под постоянное наблюдение… и принялись всячески баловать. Господину графу Саура оказали достойнейший прием. К его услугам были лучшие повара, вышколенные слуги, отменные лошади, прекрасные наряды и все прочее, чего желала душа господина графа. Включая охоту. Исключая возможность отъехать от замка Шпроде на тридцать миль, или — отойти на три шага от крепостной стены без постоянного сопровождения из пяти-шести гвардейцев.

— Не буду говорить, что не пользовался этими щедротами, — ухмыльнулся Бориан.

— Правда, разорить их не удалось, но я очень старался.

— Вот это верный подход, — кивнул Реми. — Тюремщику куда больше хлопот от узника, чьи капризы нужно выполнять постоянно, чем от гордеца, который ни в чем не нуждается. До начала девятины Святого Галадеона тюремщиком Бориана был бруленский господин Ян-Петер Эйк — тут граф Саура покосился на Реми, но ничего не сказал; видимо, и он заподозрил, что эти господа — родичи. Потом он скоропалительно куда-то отбыл, на смену ему пришел скориец Ванрон. Тот самый, отметил Саннио, которого три дня назад под белы руки препроводили в объятия архиепископа Игнасия… нет, не тот же самый, не мог же он раздвоиться? Значит, брат, сын, племянник или что-то около того. Судя по повторявшимся из раза в раз именам и фамилиям, бруленцы и скорийцы участвовали в перевороте семьями.