Башня вавилонская

— Не буду. — По Антонио не скажешь, что что-то произошло. — Не хочу.

Приступ — это что угодно. И, к сожалению, в неопределенные сроки. Фактор нестабильности.

Где-то рядом кардиомонитор, а на нем — усилитель. Или ретранслятор, неважно. Важно, что теперь мы знаем, что это за сигнал идет из комнаты. Он не просто для драматического эффекта все оставил включенным, не просто для связи. А еще чтобы спрятать во всем этом ниточку. Как определить, кого из двоих убили? Да проще простого — замолчит монитор, значит, первого. Не замолчит за n минут — второго. Зачем нам больше? Ноль и единичка, на них весь мир стоит. Экономия — мать диверсии.

— Хорошо, — говорит Шварц. — Испытание по правилам, говоришь? Давай. Ты решил, что у меня что-то припасено. Может, и есть. Может, нет. А вот это, — экран мигает, показывает другое помещение, другую женщину, — у меня есть точно. Подружка господина Грина.

Смеяться нельзя. Максим просто фыркает в сторону, не прерывая разговора.

— После этого он точно будет обязан жениться. — Это подходит Кейс. Это нервы.

Потому что Левинсон еще не успел. Может быть, успевает, успеет, но еще не успел.

— Одуванчик?

— Один человек, один выбор. — продолжает Шварц, — Если ты не выстрелишь, я нажму кнопочку и туда — угадал — пойдет газ. Однообразно, но надежно. У тебя будет минута, чтобы передумать. Столько она протянет. Выстрели, возьми, отключи, — он показывает комм. — А случится ли что-то еще, решай — ты догадливый.

— Начали! — Шварц демонстративно щелкнул по комму. — Чему веришь, глазам или расчетам?

Да Монтефельтро слегка приподнимает подбородок, смотрит на экран с Аней, на Шварца. На экране ничего не происходит: девушка видна в профиль, сидит на краю стола в позе… да, в позе Джона. Смотрит в блокнот.

— М-да-а, Вальтер. Знал бы я во время войны с Клубом, чем кончится…

Что же он такое знал, думает Анаит. Шварц не состоял в Радужном Клубе, это точно. Хотя мог консультировать радикалов частным порядком. Об этом Антонио опять «забыл» рассказать? И Джону тоже «забыл»? В салат премерзостную каракатицу!..

На втором экране с отчетливым щелчком включается звук. Там Максим стоит за пультом, Дьердь сложился в кресле, характерная поза гастритника.

Сигнал — несколько нот, знакомая неприятная последовательность. Последний раз ее играли Личфилду…

— Стреляйте, сержант!

Дьердь стоит посреди какого-то технического коридора — вид сверху, подключился через камеру безопасности — и на щеке у него темная масляная полоса.

Очень трудно не улыбнуться навстречу. А почему нет? Уже можно.

Нужно.

— Стреляйте, сержант. — повторяет он. И кивает.

Последствия за мой счет.

Шварц смотрит на экран, будто заговорила сама панель марки «Nova». И совсем не смотрит на Антонио.

— Не хочу, — повторяет де Монтефельтро. — Я не хочу его убивать, лейтенант. Он сволочь. Он неблагодарный дурак. Но мы и сами хороши. И я точно знаю, что у него — есть. Это заготовки времен Радужного Клуба на Личфилда. Я его прикрыл тогда, а он теперь из них в меня же. У него есть.

— Я знаю. — говорит Дьердь.

Теперь Шварц не смотрит уже на него. Падай, ты убит.

Что они там тянут? Что они там делают?!

Самир следом подумал, что господа деканы хором сказали бы ему: если есть время переживать, значит, ты просто недогружен. Неправда, он был перегружен и едва справлялся с потоком приказов. Одна эвакуация в этом лабиринте — трехмерные шахматы.

— Вы когда его из системы выселите? — спросил капитан Халаби.

— Мы работаем, — ответили программисты. Над чем работают, не сказали. Не его дело. «Если ты такой умный, сам высели».

Девушку было жалко все равно. До соплей. Молодая, красивая. Своя, хотя в университете они не пересеклись: лет пять разницы. За что, спрашивается?

И собирается ли ее кто-нибудь вытаскивать?

— Анализы есть?

— Еще с пробами не вернулись! — Лифты отключены, ну да…

Господин декан Шварц расположился в противопожарной распределенной «ганглиосети» как у себя на комме. Тут взял узел, там целую гроздь узлов. Возможности «умной защиты» Шварц явно знал лучше программистов СБ. Кому она была нужна, там же не развернешься. А разработчики — в Винланде… чтоб им там «умные дома» устроили бунт машин, как в кино.

Девушка сначала сидела неподвижно, с равнодушным видом царапала в блокноте. Потом почувствовала газ, закашлялась. Принялась стучать по двери руками. Билась, словно двухслойную сталь, которую сдвигал с места привод, можно было расколошматить кулачками. А потом замерла.

— Ладно, — сказала девочка двери. Четко, громко, даже камера напротив ловила каждый слог. — Я всего-то хотела быть счастливой. Сколько можно. И почти получилось ведь. Я замуж вообще собиралась. А тут газ. Мерзость этот ваш терроризм. Одуванчик, я тебя люблю — и прости. Я бы уехала с тобой, но видишь, как оно. Переживи, пожалуйста.

Дура. Актриса. Истеричка. Время тратит же. Надышится же. И не успеем. Ведь учили всех, и на практике тоже. Определить, поверху идет или понизу. Прикрыть лицо. Молчать. Факультет управления, моллюски чертовы. Самир потянулся к пульту.

— Не мешайте человеку работать, — зашипел в наушнике Щербина.

Сволочи. Все.

— Допустим, — задумчиво говорит Шварц, — сцены ставить мы их сами и учили. А Одуванчик кто такой?

Кто такой? Ну конечно, Leontodos, а не Amargon, «Одуванчик» по-латыни, а не по-толедски. Львиный зуб. Похож.

— Это Лим. — очень по-деловому, едва ли не с отверткой в зубах, отвечает Дьердь. Его не видно, он чем-то занят между камерами. — Тот, что за ребятишек заступился. Он ей вчера предложение сделал. Он, наверное, переживет.

«Мерзость этот ваш терроризм».

— Нехорошо вышло, — глумливо ухмыляется Шварц.

Швыряет комм на стол перед Антонио — от души, разбить, что ли, хочет?..

— Куда нажимать, чтобы открыть дверь? — флегматично интересуется прескверная каракатица, подбирая устройство; оно, к счастью, в противоударном футляре.

— Узел двенадцать. Блок — отменить. Только что вы будете делать со всем остальным? Я ведь не шулер. Я играл честно со всеми, — новым незнакомым голосом говорит Шварц.

Значит, и с собой тоже. «Сидеть и ждать».

— Вы не можете выйти, — говорит Анаит. — Вы не можете уйти отсюда. Если вы это сделаете, вы умрете — и реализуются оба варианта. Это самый худший случай. Больше всего жертв. И поражение. Так?

Шварц не успевает кивнуть.

— Сколько у нас времени? — спрашивает Максим. — Где?

— Восемь с половиной минут. В Башне-два или в Новгороде. В Башне в противопожарке D-4 сверху донизу, в университете — наш корпус и склады горючего.

В наушнике звучит пара крепких славянских слов, почти без акцента. Арабы люди экспрессивные.

Руки параллельно отбивают напоминание: девицу в больницу. Не отправляют. Капитан разберется. Вдруг он на ней еще и женится, а?

— И все?

Шварц смотрит в камеру, но эти чертовы панели не приспособлены для нормального анализа. Для переговоров они приспособлены, как нарочно, чтобы сбивать с толку.

— Да.

И если верить чертову экрану — то это «да» и есть «да».

Анаит Гезалех плывет через комнату, кладет Шварцу руку на плечо. Тот не отстраняется.

Клото, Лахезис и Атропос. Только со спицами. Нет, Атропос буду я. Если ошибусь.

У нас есть люди во всех точках комплекса. И крючки в Башне-2 нашли еще две минуты назад… но только там ли. И так ли.

— Вообще-то я человек, — говорит инспектор. — Мы все люди, даже Джон.

И кивает.

Эвакуации не надо, отбивает Максим на клавиатуре. Арабы еще и люди чрезвычайно резкие, по крайней мере, этот. Стрелять он начал очень быстро. Почему я его не помню?

В Башне-2, парном небоскребе, в котором проживают высшие чины Совета, три года назад провели плановую замену огнетушителей. Сверху донизу, как Шварц и сказал. D-4 сволочная взрывчатка: собаки не распознают, храниться может сколько угодно, пока не пойдет реакция с катализатором. Готовили, конечно, на Совет — еще радикалы Клуба и Сообщества. Во время войны службы Совета ее прозевали, а нашел Грин, всего пару дней назад — с каких-то чертей послал людей проверять все жилые комплексы. Обнаружил, цепь разблокировал, провесил имитацию: интересно же, кто прикопал.