Башня вавилонская

Грин молчит. Если не высовываться, то не видно, что он там делает. То ли считает про се6я, то ли опять смеется. Наверное, смеется.

— Хорошо, что ты хоть так можешь проговорить собственное положение. Большой прогресс, по-моему.

— Не уводи в сторону. — а Франческо едва не хрипит… — Мое положение… я хоть не один. Я могу — я мог тут три дня в стену смотреть и конец света пророчить, ничего не случилось, да? И три года — и из дома в другую страну мог. Смог. А за тобой — я не хотел говорить, но ты же слушать не будешь, за тобой нет никого.

Грин опять делает паузу — а Алваро медленно, против воли въезжает в «нет никого». К Франческо подстраиваться — его видеть надо, а не только слышать. Какой он, как высоко в облаках.

Никого… это значит «никого, кроме нас», а не отказ в помощи.

А как же Сообщество?..

Или они о политике?

— Ты из-за этого тогда, в октябре… в стену смотрел? — спрашивает Грин. — Догадался и не знал, как сделать, чтобы я не догадался? А тут так удачно все грохнуло…

— Да. Из-за этого. — Франческо, кажется, ходит по террасе, потому что голос приближается. Ходит, думает, даже говорит как человек, понятно почти, — Не знал, как тебе на глаза показаться, чтобы ты не понял. Я же видел, как тебе было — когда ты считал, что ты… обрушил все. Но ты тогда за столько не отве…

Слезы брызжут из глаз сами. Ухо даже не горит. Посреди террасы — солнце и часть этого солнца упала ему на голову и течет.

— Что знают двое… — саркастически говорит Эулалио.

— Спасибо, — шмыгает носом Алваро. Никогда не думал, что за ухо может быть так больно. Никогда не знал, что Франческо может… так.

Дева Мария, спаси мое ухо, я тебе новую картинку подарю, лучше прежней.

— Не за что. Я знаю, — продолжает. — Антонио не знает, считает, что какая-то избранная часть, ядро уйдет в тень навсегда. Что нам нельзя править, бороться за власть, стоять у трона — всегда выходит плохо. Тут он совершенно прав, и это не новая мысль — но на этот раз все иначе. Насколько я знаю.

— Вы, — говорит Франческо, — не можете не бороться за власть. Если это — вы.

Да уж, соглашается про себя Алваро. Если посмотреть на всех знакомых из Сообщества… то называй как хочешь. Влиянием, впечатлением, настройкой. Все равно будет власть. Возможность определять события.

— Ну, — улыбается Эулалио, — в этом смысле все в руках Божьих. И не только. Я полагаю, что если решение распустить то, что он некогда воскресил, не понравится генералу, я святого Игнация имею в виду, от решения пойдут клочки по закоулочкам. Это простое чудо, проще тех, что уже произошли. Но даже если нет — о чем тут горевать? Часть отводят на переформирование, это случается сплошь и рядом.

— Ну, круто, — вздыхает Алваро. — Вам все так просто, а эта… пальма чуть не засохла.

— Это он в очередной раз примерял на себя. Как бы ему было бы одному, без всех, — Эулалио улыбается Алваро, а дразнит Франческо, вот так нарочно говорит, словно его тут нет. — Но он как всегда забыл, что я-то просто человек.

— А он? — И не подыграть грешно, и действительно, кто?..

— Не знаю. Ангел, наверное.

— Я ангел? — Франческо готов возмутиться. И кажется вдруг понимает, что не готов. — Да хоть ангел. Но я же прав. Тебя несет наверх — и конца не видно, да? Еще лет пять, и ты либо станешь диктатором уже в террановском смысле, либо тебя снесут так…

— Через восемь-десять, — поправляет Эулалио, — После нынешнего, скорее, восемь. Я базу дострою, все прочие как раз дозреют. Наша настоящая проблема — я же говорил о ней еще при первой встрече, Франческо. Всем тесно в нынешних границах, большинство не знает, как за них выйти.

— Тебя свергнут и узнают? — Бедный ангел… он сейчас зарыдает, как статуя у фонтана… или за меч схватится. Кто думает, что ангелы — они такие милые, маленькие, тот плохо Писание знает.

— Примерно. Потому что меня будут свергать не дураки и не фанатики, а такие как Антонио. Я имею в виду младшего. Я об этом позабочусь.

— Ты… — щурится Франческо, трясет челкой… и чужим ухом заодно, — вообще бразды из рук выпустить способен?..

— Нет, — усмехается коварный иезуит. — Ты же знаешь. Не способен. Только уступить в драке — и не абы кому.

— А потом?

А бывает ли после такого хоть какое-нибудь «потом»? Он бы не рискнул спросить. Франческо спросил.

— Я, — отвечает Эулалио, — по первой профессии строитель. И никуда не тороплюсь.

— Ухо отдайте, — говорит Алваро. — Вот всегда у нас так. Эволюционная борьба и мировые перемены, а про уши все забывают.

Дева Мария, я тебе там нарисую, как ты ангелов полотенцем гоняешь.

Франческо смотрит на него с сомнением. Потом на свою руку — тоже с сомнением. Но ухо все-таки отдает. Спасибо, дева Мария, пуха тебе и пера.

— Я вообще чего шел, — объясняет Алваро. — Я шел передать, что Рауль просил сказать, что Младший ему выдал новый шедевр. Не хочу, говорит, быть человеком. А Рауль говорит, что с такой семейной историей и таким анамнезом он умывает руки, но просит вам сообщить, если уж вы тут. Видимо, некоторым особо тесно в границах.

Школу некоторые покорили, всем пакостям от контингента научились, в университет поступать готовы в четырнадцать — действительно, и скучно, и тесно, и смысла жизни взять негде.

— Я в детстве, — качает головой Франческо, — тоже не хотел быть человеком. Я хотел быть пожарным.

— Вот видите, — серьезно смотрит на него Эулалио, — все мечты сбываются. А кем хочет быть Антонио?

— Космическим этим…

— …разумом?

— Исследователем!

— Значит, будет.

Ну если они это хором обещают… то у нас есть еще лет, скажем, десять. А потом все начнется всерьез.