Башня вавилонская

Вот почему его в первом сезоне убили — актер погиб на съемках, самостоятельно выполняя трюк. М-да.

Рауль дергает щекой. Только Антонио-младший-и-настоящий никак не реагирует. Отучили от суеверий и интереса к дурацким совпадениям, уж отучили — так отучили.

А комментаторы заводят историю в параллель — гоняют куски из сериала, описывают в подробностях единственную идентифицируемую операцию «пятерки» — то «жестокое самоубийство», на котором провалился Шварц, копаются в неизменно горьких судьбах множества людей, причастных что к самому вторжению, что к дальнейшим событиям… прикидывают — а были ли среди этих самоубийств, смертей, инфарктов, аварий, отставок вообще естественные.

Притягивают за уши. Там генерал, тут генерал, немного паранойи — оп-ля, салат готов! Антонио бы им в редакторы.

— По-моему, — думает вслух Алваро, — даже «Мстители» и те реалистичней.

Когда-то этот, уже наскучивший цивилизованному миру, убойно-яркий, местами душераздирающий и насквозь европейский сериал отправили во Флоресту, наверное, даром. В компании с оккупационными войсками. Три сезона Алваро сам смотрел, потом надоело, вырос. Вожаки «Черных» усматривали в сюжете пропаганду и диверсию: гнусные захватчики трубят, какие они хорошие, а мы-то знаем, что за Кубу никому ничего не было, разве нас кто считает? Туда миллион, сюда миллион… Все равно смотрели и даже кое-что из идей «агитки захватчиков» копировали.

— Интересно, что было на самом деле, и кто все это слил? — говорит Антонио. — Рауль, позвоните, пожалуйста, нашим. Интересно, — говорит он через несколько секунд, — а отец знал? У нас дома такое не смотрели.

— Ой, у них такое не смотрели… — передразнивает Алваро надменный тон малолетнего герцога. — У них в таком жили.

— Да мне уже звонили. — отзывается Рауль. — Предупреждали.

Ему звонили, грустно думает Алваро. А мне нет.

— Это они и слили. Наши же. Этим делом, как я понимаю, слишком многих шантажировали — и могли еще.

А первое правило обращения с шантажистом у нас, конечно же, «взорви все сам и ничего на сладкое не оставляй».

— Наверняка Максим придумал.

— Ну если он у этих, — кивок в сторону экрана, — учился…

— То понятно, кто его научил всему хорошему.

Рауль изображает лицом нечто невыразимое. Сейчас скажет «дети, закройте уши». Вчерашние два выступления смотрели все; но Рауль имеет в виду и кое-что еще — только это при Антонио обсуждать не надо. С него достаточно и того, что зимой из-за его дури теперь лично знакомый и симпатичный ему Максим едва не допрыгался до операции. Что это было еще меньшее зло, Антонио знать не нужно. Если сам сообразит, значит, сообразит.

Как-то все скверно у них там. С первого дня плохо пошло, а дальше лучше не стало. Проклятый Одуванчик с его длинным языком, идиоты в Совете, Трастамара этот, Шварц с головой… катастрофа. И нет никого здесь, дома — все там. Теперь гонят оттуда волну, почти сразу после Шварца начали лить по трубам успокоительное, но если на Евразию работает, то здесь все еще бурлит. Парламент наш идиотский, непропеченный, на ушах стоит, нелегалы распоясались, откуда-то выползли такие недобитые остатки и ошметки былого кабака, что непонятно — то ли сразу убивать, то ли в банку и в Исторический музей. Чем мы хуже Флоренции? Почти ничем, только экспонатами разбрасываемся.

А Алваро не взяли. Мало что не взяли — отправили к Раулю, когда сами улетали.

Тогда он обиделся. А сейчас предпочел бы по-прежнему обижаться, но не может. Страшно потому что. Его не забыли. И не вкатили ему штраф за предыдущую самодеятельность. Его с линии огня убирали, и не потому что маленький. Потому что со времен переворота он, Алваро, для кучи народу во Флоресте… и не только — «наш». «Наш мальчик». Значит, сможет работать посредником. Если что. Для нового, резервного руководства. Местным лицом, чтобы не посыпалось то, что еще можно удержать. Наверняка и инструкции есть. Где-нибудь у Рауля или у Анольери. От Франческо не дождешься, а вот Максим должен был позаботиться, а, значит, позаботился… Дева Мария Флоридская, пусть они не пригодятся. Я что угодно сделаю. Я… я тебе такую картинку повешу, со всем нашим зверинцем, тебе таких никто не дарил.

— А мне, — пожимает плечами Антонио, — не звонили. Даже мама. Наверное, им некогда.

Это у него и обида, и претензия. Слегка приподнятая бровь, уголок губ книзу — и все, и поди догадайся, что ему грустно и неуютно. Он этого и сам не знает, окружающие раньше и быстрее своим умом доходят. Если очень внимательно присматриваются.

Телефоны малолетним правонарушителям не положены. Антонио парень дисциплинированный до буквоедства и личным, внешкольным знакомством с Раулем и остальными не пользуется. Другой бы уже просил у Алваро коммуникатор, этот будет сидеть и ждать. Когда окружающие сами подумают. Если подумают.

— Вот это мне не нравится, — говорит Рауль.

Это было плохо. Хуже, чем плохо. Ни по какой запарке, ни по какой войне забыть об Антонио родители не могли. Особенно Паула. Значит, не звонят намеренно. Антонио-младшего нет. Он болен, он в коррекционной школе, его не существует, он не важен, он не мишень, забудь о нем, злобный несытый дух, отойди от него, потеряй его. Дева опять же Мария, с кем это мы в этот раз связались?

По-настоящему импровизировать он научился только в последний год. Отпустить себя, не продумывать текст, тон, позу, реакцию, ответ на реакцию. Просто говорить и получать ответ, и реагировать непосредственно на него. Очень сложное дело, если вдуматься.

Нынешний экспромт родился заранее, в коридоре.

— Поздравьте меня дважды. С открытием лекарства против синдрома фаворита и успешным излечением.

— Жажда убийства — признак кризиса, если я все понял… — не оглядываясь, говорит начальство. — А что с лекарством?

— Вас охранять. Какого убийства… что это? Я спрашиваю, что?!

И ткнуть ему распечатку с поста охраны под нос. В списке желтенькая полосочка, маркером.

Начальство благоволит все же взять и даже посмотреть. Недоумения не убывает.

— Это Паула… с сыном, с младшеньким, ну и с охраной, я их пригласил, да.

— Вы их что? Вам прошлого раза было мало? И позапрошлого? Вы их куда позвали и во что?

— Поговорить — я же вечером не выберусь.

— Вы их вызвали. Звонком. Из особняка да Монтефельтро, который охраняется несколько лучше, чем тот бедный бункер, сюда, в здание Совета, куда кто попало куда попало чьи попало головы проносит?

— Ну да. Здесь же безопасно? Арестовывать нас сегодня не будут.

— Я не могу, — искренне говорит Максим. — Не могу так больше. Не уследишь же! Вам сказать было трудно? Мне?

— Почему тебе? Разве ты меня охраняешь? — удивленно потряхивает челкой начальство. — Ты вообще свидетель, и что ты со мной даже тут на вы?..

— А кто? Кто тебя охраняет? Анольери дома. Флорентинцев ты не подключал. Кто?

— А действительно… кто? Есть же охрана, кому она подчиняется?

— Мне! Мне она подчиняется, за неимением гербовой. Мне! И я говорю — Пауле сейчас носу из дому высовывать нельзя. И не из-за ареста.

— Слушай, у него с Антонио счеты, с Антонио. А это — моя сестра. И вообще женщина… штатская, посторонняя. С ребенком.

— А инспектор Гезалех была кто? Ну черт с ней, может, он тоже в бредни насчет Сообщества верит, Елена эта Янда была кто?

— Вы же за ним следите, — делает последнюю попытку Франческо.

Однокашники рассказывали страшные истории о руководителях, которые делали из охраны сразу секретарей, нянек, медбратьев и сводников… да золотые люди же! Лучше лично таскать шефу девочек и наркотики, и знать, что, где и когда, чем охранять принципиально игнорирующий тебя объект и узнавать о его планах из сворованных списков пропусков и визитеров. Случайно.

Прослушивать его, что ли, и жучками обвесить? Уволит ведь.

— Следим. И потеряли полчаса назад, и до сих пор найти не можем. Может, я параноик, но это моя работа быть параноиком, и моя — следить, искать, караулить! А твоя — иметь в виду, что я работаю, и не устраивать мне сюрпризов. — Едва не сказал «подлянок». — То он Одуванчику горести сливает, то у него родственное чувство взыграло, и не уведомить же вовремя! Я не говорю — не встречайся, я даже не прошу советоваться, ты вовремя сообщать можешь?.. Я же тебе не лезу в формулы, не плюю в реакторы?