Страница 62 из 115
Дав задний ход поднесенному ко рту абрикосу, господин Кусте с приличествующей секретарю поспешностью согласился:
— Безусловно, сударь. У всякого города свои гуморы, и нет ничего лучше основательной чистки.
Булыга поставил перед гражданским наместником бокал испанского вина, которым Антуан ежедневно завершал обед. Д’Обре поднес бокал к губам, сделал глоток и тотчас выплюнул.
— Что ты мне подсунул, мерзавец? Неужто отравить меня захотел?.. Взгляните, господин Кусте.
Секретарь перелил пару капель в ложку и заявил, что слышит резкий запах купороса. Свиная кожа на лице гражданского наместника побелела еще сильнее, но Булыга не растерялся: извинившись, проворно выплеснул остатки в пепельницу.
— Пустяки, сударь. Этот шельмец Лакруа, верно, выпил утром лекарства, да и поставил потом свой бокал к чистым.
Клеман де Бренвилье содержал высокую брюнетку Дюфе, которая чудесно играла Селимену. Они ходили за покупками в галерею Пале-Рояль, гуляли по Ла-Рену или пили кофе - новый напиток, который Прокопио деи Колтелли[135] подавал в армянской лавке на сен-жерменской ярмарке. Мари-Мадлен чуть не лопнула от злости. Она не допускала по отношению к себе тех вольностей, которые сама допускала по отношению к другим. Не пасть жертвой интриги было для нее делом чести. Да как они смеют! Она устроила жуткую сцену, разбила целую груду посуды и даже надумала заколоть Дюфе кинжалом. Поведение Клемана в глазах Мари-Мадлен не оправдывали ни ее собственный роман с Сент-Круа, ни мимолетные приключения, ни двухнедельная связь с молодым Брианкуром.
— Ты же такая умница и должна понимать, что любая огласка разрушит наши планы. Своим упряством ты рискуешь подорвать всю нашу затею, - сказал Сент-Круа, поставив на большой, загроможденный ретортами и тиглями стол новый флакон. Стоявшая у окна Мари-Мадлен резко обернулась.
— Ты прав, дружок. Сначала нужно покончить с братьями.
— Ну да, большое состояние... Крупное наследство...
Он задержал судорожно сжатую руку между сердцем и левым плечом.
Мари-Мадлен отказалась от мысли убивать Дюфе, сделав вид, будто ломала комедию и всерьез не задумывалась об отравлении. Теперь она лишь выкрикивала при встречах с Клеманом проклятья. Памятуя об Анриетте, удерживавшей в Пикпюсе свою долю наследства, Мари-Мадлен послала ей корзину сладостей, но кармелитка постилась и потому не стала их даже пробовать. Пришлось начинать все сначала.
Гражданский наместник и Мари-Тереза отправились вместе с Александром в свое имение Виллекуа, дабы отпраздновать Пасху, выпавшую в этом году на шестое апреля. Они взяли с собой единственного слугу - Булыгу, который во время пребывания в Пикардии должен был помогать на кухне, и лакея Жана Гулена, прислуживавшего за столом. Д’Обре пригласили нескольких друзей, и всем, кто ел мясной пирог, стало потом очень скверно - особенно глухому, как тетерев, и прожорливому, как саранча, старому юрисконсульту дю Ге, который чуть не отдал Богу душу. Когда они вернулись 12 апреля в Париж, Антуан д’Обре постарел за несколько Дней лет на тридцать. Его мучения длились три месяца.
Больной жаловался на обжигающий огонь в животе, и потому жена приказала постелить ему на первом этаже - в комнате с окнами на север, где всегда было прохладно. Несчастный испытывал неописуемые страдания, громко рыгал и тужился, все внутренности выкручивались, и он насилу мог удержать в желудке хоть немного бульона. Александр весь высох и превратился в обтянутый пергаментной кожей скелет, глаза словно провалились внутрь головы, а волосы выпали, не считая парочки прилипших к лысому черепу прядей. От тела исходило столь невыносимое зловоние, что в комнате могли оставаться лишь Булыга - по известным причинам, Мари-Тереза - из супружеской верности, да еще кармелитка - из христианского милосердия и ради умерщвления плоти. Сидя у изголовья больного, Мари-Тереза с ужасом смотрела на озлобленного, раздражительного человека, от которого она ждала ребенка, Анриетта перебирала четки, а с виду совсем небрезгливый Булыга убирал испражнения или переносил господина на другую кровать, пока меняли постель. При этом он успевал регулярно информировать Мари-Мадлен.
— Эх, мадам, ну и канитель развел этот малый! Куча хлопот от него, и я уже не знаю, когда он наконец подохнет!
— Перестань, ты ведь хороший парень, и оказал мне большую услугу...
В мае Мари-Мадлен уехала в замок де Сен под Вервеном, где когда-то провела свою первую брачную ночь. То было серо-розовое сельское строение с заросшими мхом статуями и маленькими окнами, в которых отражалось вечернее солнце. Мари-Мадлен взяла с собой Брианкура и детей. Без конца твердя о «чести» и «мирской славе», она постоянно говорила, что хочет жить на широкую ногу, и внезапно решила обеспечить блестящее будущее (как она выражалась, «добротный дом») своим детям, чья судьба дотоле так мало ее заботила. Луиза выйдет замуж за богача, Жан вскоре тоже станет гражданским наместником, а Мари и Франсуа получат роскошное приданое.
— Ты же прекрасно понимаешь, солнышко, - поставив бокал, сказала она Брианкуру, - у нас впереди много дел.
Он посмотрел на нее с любопытством и смущением.
— Сейчас мы заняты устранением гражданского наместника -его пост займет мой сын, а заодно уберем и зажиточного придворного советника. Но это не все, ясное мое солнышко, нужно еще кое-что сделать. Скоро мы вернемся в Париж...
Она думала о Мари-Терезе и Анриетте. Растерянный и перепуганный Брианкур бросился к ее ногам.
— Умоляю, откажись от этих замыслов... Распутство тебя погубит.
Закрыв ему рот рукой, она осыпала поцелуями нежно-розовые щеки.
Каждый день Мари-Мадлен раскрывала ему подробности своих злодеяний, и каждый день он узнавал о каком-нибудь новом преступлении. Она ничуть не раскаивалась в убийстве братьев, которые, по ее словам, гроша ломаного не стоили, но, заводя речь об отце, изредка могла и всплакнуть. На следующий день после одного из таких признаний она фурией ворвалась к Брианкуру.
— Я рассказала тебе о разных мелочах и теперь очень жалею. Ведь это вопрос твоей и моей жизни, а ты - жалкий слюнтяй, ничтожество.
— Я никому ничего не скажу, но раз ты мной недовольна, позволь мне вернуться в Париж.
Она вмиг смягчилась:
— Нет-нет, если только ты будешь держать язык за зубами... А я в этом уверена... Я тебя озолочу, - легкомысленно пообещала она, хотя уже промотала почти все свое золото.
После полудня приехал Сент-Круа и долго беседовал с Мари-Мадлен, а затем и с молодым учителем, заверив его в дружеских чувствах и попросив заботливо ухаживать за маленьким Франсуа, которого горячо любил.
Словом, Брианкур вел там довольно странную жизнь.
***
— Истина - часть речи, обойденная молчанием, - говорит X. — Разве это не одна из наших любимых фраз?
— Прошу тебя, помолчи.
Хемлок проводит рукой по глазам - это движение она совершает все чаще, оно становится чуть ли не манией.
Какая истина, какое молчание возможны после встречи в музее Гальера, и что собой представляет наша жизнь, раз мы съели вместе пуд соли? Хемлок задумывается о соли вообще, которую багдадские караваны привозили в Индию или даже в Китай - то через пустыни, то над причудливыми ущельями. Об отложившейся в мергеле соли высохших морей, соли живых источников, сиреневой океанской соли, торфяной соли, хитроумными способами выделяемой в Нидерландах. В старину, прежде чем выставить голову казненного в назидание грешникам, палач варил ее с солью, чтобы она не слишком быстро разлагалась, и с тмином, дабы отогнать домашнюю птицу и ворон. Но что сказать о похищенной и случайно оказавшейся в Берси голове, которой Мари-Мадлен любовалась в морге? О сером шаре с прилипшими прядями и выпученными, побелевшими, как у вареной рыбы, глазами? Конечно, мерзко. Но сколько соли в моих слезах? Надо бы засолить голову в слезах и зарыть в горшке с базиликом, точно голову оплаканного Изабеллой Лоренцо[136]. Надо бы... и сама не знаю, что надо сделать. Устала. Боюсь ослепнуть. Но, что бы ни случилось, X., ты останешься со мной навсегда, immer wirst du bei mir sein...
135
Прокопио деи Колтелли (Франческо Прокопио Куто, 1651 - 1727) - итальянский Шеф-повар родом с Сицилии. В 1686 г. открыл старейшее кафе «Прокоп», которое стало первой литературной кофейней Парижа.
136
Изабелла, Лоренцо - персонажи «Декамерона» Джованни Боккаччо (IV день, 5-я новелла). Изабелла прячет голову своего возлюбленного Лоренцо, убитого ее братьями, в горшке с базиликом.