Страница 61 из 115
— Есть здесь кто? - повторил он.
Сделал шаг, подвинул кресло, обождал еще чуть-чуть, затем направился к двери. Там снова остановился, повернул обратно, подозрительно замер. Время застыло, поджигательница за гобеленом затаила дыхание - казалось, прошла целая вечность. Наконец мажордом ушел. К Мари-Мадлен вернулся слух: тяжелые, уверенные шаги постепенно затихли в коридоре, спустились по лестнице в подвал. Разбитое окно осталось незамеченным.
Силы умножились, уверенность стала нерушимой, и в этой блестящей победе над опасностью Мари-Мадлен усмотрела добрый знак. Не зря надела она опаловое ожерелье! Теперь уж никто не скажет, что весь этот путь проделан напрасно. Как только ветошь вспыхнула и задымилась, а лакированный комод и гобелены лизнул огонь, Мари-Мадлен выбежала и понеслась над землей, точно дарящая злая фея. Она спряталась в роще через дорогу и дождалась, пока из окон вырвались большие золотые языки. Она не могла оторвать взор от вихрившихся клубов дыма, пылавших штор, снопов искр, белевших серебряными блестками в ярких лучах летнего солнца. Мари-Мадлен любовалась пожаром, как любуются фейерверком, и, лишь только заслышав сельский набат, со сладострастным вздохом двинулась в обратный путь.
Дабы освежиться и перебить запах пота перед встречей с Сент-Круа, она намазала тело привезенным из Италии жасминовым маслом.
— Когда-нибудь у нас не останется ни гроша, душа моя...
Их взгляды встретились, и они поняли друг друга. Она расхохоталась:
— Пистолетная пуля в бульоне!
— Нужно устроить так, чтобы на службу к твоим братьям нанялся Булыга. Вот что нам нужно...
Она обмотала ему шею своими волосами, которые снова отрастила.
Мари-Мадлен считала, что в тридцать семь рожать поздновато, но Масетта умерла, а принимать порошки Сент-Круа она боялась. Ребенок появился на свет летом, и она вновь пережила все ужасы деторождения. Младенца назвали Франсуа де Бренвилье, хоть он был не от маркиза, да мать и сама толком не знала, от кого он - от Сент-Круа или Пуже де Надайяка, капитана легкой конницы и дальнего родственника Клемана (если, конечно, не от какого-нибудь другого его родственника). Мари-Мадлен считала Франсуа просто одним из своих сыновей и любила его не больше прочих.
Она изменилась, разучилась владеть собой, и ее мало-помалу покидала необходимая для преступника собранность. Воля оставалась, как прежде, твердой, но что-то надломилось, угрожая крахом. В подпитии Мари-Мадлен говорила лишнее, часто распускалась, показывала язык своему отражению в зеркале или безумно рыдала из-за морщинки, дряблой кожи на прекрасной шее, бледных щек. Порой она угрюмо рассматривала свои сильные руки с неожиданно вытянувшимися пальцами и миндалевидными ногтями - не слишком ухоженными, но и не грязными: еще молодые, однако Уже характерные руки с очень длинным, как у всех мечтателей, большим перстом.
В Амбуазском тупике Сент-Круа и Мари-Мадлен снова получили нужные препараты, и, договорившись о необходимости решительных действий, остановились на смеси сублимированной ртути и растительных алкалоидов. Прежде чем перейти к делу, Сент-Круа заставил свою сообщницу подписать два векселя - на двадцать пять и тридцать тысяч ливров, которые аккуратно сложил и спрятал в обитой тисненым сафьяном красной шкатулке. То была своеобразная страховка на случай неудачи, ведь после того как покушение на гражданского наместника на Орлеанской дороге сорвалось, а нанятые маркизой убийцы получили деньги, так и не выполнив своих обязательств, следовало предусмотреть любые неожиданности.
Поступив в услужение к братьям д’Обре, Булыга пообещал мигом все обстряпать. Ему посулили сто пистолей, а если он доведет дело до конца, его будущее можно считать обеспеченным, так что вскоре лакей завоевал полное доверие хозяев и даже начал подавать на стол. Негодяй знал себе цену, а маркиза все еще была недурна собой. Как-то вечером, когда он принес ей секретную записку от Сент-Круа, Мари-Мадлен взглянула на посыльного в косых солнечных лучах и вдруг вспомнила свой давнишний ужас:
«Господин советник не больно-то обрадуется, коли узнает, чем вы тут занимались...»
Она провела рукой по Глазам. Да нет, пустяки, всего-навсего прежний кошмар...
— Ты славный парень, Булыга. Выпей со мной винца...
Сперва Булыга решил, что ослышался, но потом все понял и криво усмехнулся. Мари-Мадлен де Бренвилье опередила события. «Это судьба, - подумала она, - злой рок». Как в античных трагедиях, которые она часто вспоминала. Раз уж так вышло, нужно взять инициативу в свои руки, тем более что у Булыги нет ни заячьей губы, ни копны жирных волос. Мари-Мадлен оказалась во власти лакея, впала в унизительную зависимость, но не отчаивалась, поскольку сама этого хотела, и давнишнему страху недоставало только этого позорного падения. Дабы судьба не ускользнула, как песок сквозь пальцы, необходимо закрепить ее роковым повтором. Мари-Мадлен проревела всю ночь, но с тех пор отбросила уже всякий стыд.
Арманда Юэ была племянницей аптекаря, умела читать и потому ставила маркизе клистиры после исчезновения Дантю. Курносая, смекалистая Арманда со страхом вспоминала случайно подсмотренную ночью сцену, но любопытство пересиливало страх. Она много думала о Дантю, Тибод Гуэн и Бургони, которые вроде бы не собирались никуда уходить, но в один прекрасный день как сквозь землю провалились. Конечно, тут изредка недоплачивали, но местечко ведь было неплохое, работа нетрудная, маркиза каждый день уезжала из дому, а за детьми присматривали две старых служанки да учитель Брианкур - бакалавр богословия с нежнорозовым лицом и приятным голосом, который всегда очень вежливо здоровался со всеми, даже с челядью.
Арманда расставляла духи и кремы на туалетном столике госпожи, когда та вошла в комнатку вся растрепанная, взъерошенная, сжимая в руках обитую синим бархатом шкатулку с серебряными гвоздиками. Шатаясь, Мари-Мадлен шагнула вперед: на лице кровь, глаза горят застывшим металлическим блеском. Арманда молчала - ей уже не впервой доводилось видеть мадам пьяной.
— Ты никогда не видела этой шкатулки, мерзавка? - тягучим голосом начала Мари-Мадлен. - А ведь тут внутри порошок, с его помощью можно отомстить всем врагам... Всем... Врагам... Погоди, мерзавка, я тебе покажу... Порошок наследования... Видишь?... Он помогает сколачивать большие состояния... Получать крупные наследства...
Порошок наследования. При этих словах Арманда вздрогнула, в ту же секунду решив вернуться к родителям. Но одновременно захотелось остаться у маркизы, чтобы узнать, чем все обернется. Не раздеваясь, Мари-Мадлен рухнула на кровать и забылась тяжелым сном. Очнулась она посреди ночи и потребовала настойки цикория.
Арманда смотрела, как госпожа неудержимо утоляет жажду: по лицу растекались румяна, перемешанные с потом и слюной.
— О чем это я давеча врала?.. Ах, да... Молола всякий вздор. Не обращай внимания, Арманда, и постарайся все забыть, - припугнула она.
Горничная кивнула. Пару недель назад мадам уже говорила, что умеет избавляться от тех, кто ей мешает. А в другой раз даже грозилась отравить ее саму...
Мари-Мадлен рассказала о яде мадмуазель Леруа — новенькой, едва знакомой камеристке, и невзрачная, слегка горбатая, очень сдержанная девушка чуть не подавилась. Все вокруг шушукались. Служанки порою замечали в комнате Мари-Мадлен флаконы с белым порошком и подозрительные коробочки, которые она даже не удосуживалась спрятать. Теперь в особняке Бренвилье царила нереальная, абсурдная, туманно-фантасмагорическая атмосфера. Все ожидали необычного, чрезвычайного события - из тех, что изображают только на сцене. Впрочем, после того как генерал-лейтенант полиции де ла Рейни[133] приказал установить фонари и канделябры на окнах для освещения улиц, весь город и так приобрел театральный облик.
— Это великое благодеяние, - сказал Антуан д’Обре, - так же, как и расселение Двора чудес[134]. Такими темпами господин де ла Рейни скоро превратит Париж в самый безопасный город на свете.
133
Габриэль Никола де ла Рейни (1625 - 1709) - первый шеф французской полиции.
134
Двор чудес - в средние века название нескольких парижских кварталов, заселенных нищими, бродягами, публичными женщинами, монахами-расстригами и поэтами.