Цветущая, как роза

— Но я не очень уверен, что хочу жениться на ней, — запротестовал Ральф, тут же меняя позицию.

— Чушь, — нетерпеливо перебил я. — Чего же ты ходил туда? Что еще может заставить мужчину работать по воскресеньям? Ты не хочешь признать, что любишь ее, потому что она не так хороша собой и серьезна, а она не хочет признать, что любит тебя, потому что видит твои колебания. Женщины, видишь ли, не столь глупы. Иди-ка и хорошенько попроси ее, как будто ты действительно очень хочешь этого. И не возвращайся, пока она не согласится, — прокричал я.

Он покорно развернулся в сторону мельницы, а я отправился к Эли с мыслью о том, как ловко могу устраивать дела других, но не свои собственные. Эли я застал за любопытным занятием. Две лошади, подаренные мною, уже были впряжены в повозку, которую он нагружал всякой всячиной. Две свиньи со связанными ногами лежали на задней лавке телеги, пока он запихивал кур в какую-то клетку (другие птицы при этом презрительно кудахтали поодаль). Корова, которая кажется, узнала меня, повернула шею и с выражением, очень напоминающим материнскую гордость, глядела на стоящего позади нее теленка.

— Не стоило беспокоиться, — сказал Эли, подняв голову. — Я как раз собирался к тебе, только вот разберусь со всем этим.

Я заморгал от удивления.

— Так ты уже слышал? Откуда?

— Ничего я не слышал, я просто все понял. Негоже, чтобы я пользовался твоим добром и получал приплод от твоих животных и при этом выступал против тебя, на собрании.

— О Боже, Эли, — воскликнул я. — Все это уже в прошлом. Отпусти несчастную скотину на волю. И пойдем я тебе кое-что расскажу. У нас есть причины для волнений посерьезнее этих разногласий. Очень плохие новости. Эли осторожно освободил свиней и кур. И я рассказал ему все, что произошло ночью, и все, что узнал от Джофри Монпелье.

— Я послал за остальными членами совета, — заключил я, — и когда они соберутся, мы должны созвать всех мужчин на укрепление дома собраний. И при этом, чем меньше женщины будут знать об этом, тем лучше.

Эли погладил свою роскошную золотистую бороду.

— Итак началось, — сказал он. — Где собираются остальные?

— В доме собраний.

— Ну так пошли туда!

Выходя со двора, я увидел Линду в окне с детьми на руках. Она вопросительно смотрела на нас, и я помахал ей рукой.

— И все же, парень, забери свое имущество. По-моему, я сравнил тебя с твоим отцом.

— Я бы сделал то же самое по отношению к тебе, если бы знал твоего отца.

— А ты что, никогда ничего о нем не слыхал? — спросил Эли. — Он был из Мерси, мой отец, однажды ночью он напился до белой горячки и утонул в какой-то луже глубиной всего дюймов в шесть. Хороший был человек, когда был трезвым. И оставил после себя десятерых детей, все сыновья.

— Так вот почему ты такой противник спиртного, — сказал я, давая простое земное объяснение его религиозной мании.

— Вовсе нет, — нахмурился он. — Человек создан по образу и подобию божьему, а пьяный порочит имя Господа. Я думал бы так, даже если бы у меня совсем не было отца.

Я лично в этом усомнился. Но в то утро мне было не до споров с Эли. Мистер Томас принес свой новый список правил и с деловитым видом прибивал его у входа в дом собраний. За этим занятием мы его и застали, и я, вспомнив о причине нашего сбора, нервно рассмеялся, увидев, как он работает своим крошечным молоточком и как неумело зажаты гвоздики в углах его пухлого рта.

Совет был настолько встревожен новостями, что сразу же одобрил план укрепления общего дома, и всю следующую неделю, пока наливалась луна, жители селения трудились, не покладая рук: обмазывали деревянные стены и крышу мокрой глиной из реки, набрасывая сверху песок и камушки. Мы выкопали колодец, обнесли его забором, наполовину деревянным наполовину каменным, и установили загон, который вмещал значительное количество животных.

И все это время я ощущал страх. Иногда мне казалось, что я чувствую томагавк, рассекающий мой череп, как у Джофри Монпелье, и в эти мгновенья его бодрость духа и хорошее настроение казались мне совершенно непостижимыми. Разве могут так быстро затягиваться раны и забываться страх?

Джофри стал популярен в селении с того самого утра, как с повязкой, белеющей на лбу, в голубом сюртуке, с еще несмытыми пятнами крови, расхаживал по поселку, отдавая все оставшиеся силы и энергию работам по укреплению и обороне. Отчасти эта популярность объяснялась тем, что он приехал предупредить нас. В какой-то степени так оно и было, потому что, мчась на бешеной скорости в надежде, что слухи о новом селении к западу от Форта Аутпоста, окажутся справедливыми, он в конце концов совершенно случайно наткнулся на нас. И еще для всех, как и для меня самого, он обладал особой притягательностью, свойственной всем чужестранцам. В нем все было необычно. Его манера говорить, щелчком сбрасывать пылинку с грязного сюртука, смеяться, откидывать прямые волосы с квадратного лба, даже его повязка выделяла его. И еще, что было сразу же замечено в нашем обществе, — вне всякого сомнения, он был джентльменом. И это было главное, что определило его популярность. Не хвастаясь, я смею утверждать, что по рождению своему был единственным, кто до его появления мог претендовать на это звание в Зионе. Но мои претензии сводились на нет, так как я своими руками выполнял разнообразную работу простых людей — пилил дрова, ковал железо, ухаживал за лошадьми, работал в поле. Джофри Монпелье просто отдавал приказы, и покорность, с которой ему подчинялись, поражала меня. Постепенно я приходил к выводу, что если хозяин приветлив и благожелателен, если принимает близко к сердцу заботы своих людей — или просто создает такую видимость — людям нравится подчиняться. Я понял, что Зиону не хватало жесткой руки хозяина. Натаниэль умер, а я не смог полностью заменить его. Но еще я понял, что у Джофри Монпелье, кроме властности, было неотразимое обаяние. Когда его спрашивали с испугом в голосе, были ли индейцы, разорившие Диксонвиль, похожи на тех, которые мирно разгуливали по Салему, он отвечал:

— О нет, они намного грязнее. Они никогда не подкрадываются с подветренной стороны. Воняют, как скунсы.

И это успокоительно действовало на людей. Это было как раз то, в чем мы нуждались. Если уж опасность настолько реальна, что пришлось устанавливать посты у Прохода и мельницы, и к западу от хозяйства Эли, очень важно, чтобы страх не приобретал размытые очертания неизвестности.

— Они представляют отличную мишень благодаря индейской боевой раскраске. Они предусмотрительно рисуют эту чертову точку ярко-желтой охрой прямо посредине лба.

Вот он, ободряющий поворот мысли: не что-то пугающее, а нечто, куда можно целиться. Думаю, что даже Эли простил ему эту «чертову» точку. Неделя прошла без происшествий. Дом собраний был забит провизией, и все жители были готовы переселиться туда при первой же угрозе. Глина, которой мы обмазали стены, уже застыла. Диксон мог сидеть в постели, опираясь на подушки, и даже по утрам некоторое время проводил в кресле-качалке, которое мы втащили на второй этаж. Мистер Томас совершал обходы, предупреждая всех, что отсутствие на собрании грозит засухой, так как дождь идет всякий понедельник, когда совершается молитва полным составом прихожан.

Ральф после двух решительных попыток сломить сопротивление Ханны, с победным видом вернулся домой однажды в среду, когда начался наконец дождь. Мистер Томас, узнав о предстоящей свадьбе, которую он все равно воспринял как подтверждение своих худших опасений, был тем не менее рад, что грешник раскаялся, и тучи, сгущавшиеся над головой Ральфа, рассеялись как по волшебству. Ральф не скрывал радости по поводу женитьбы на Ханне, и, как мне показалось, она была не настолько уж дурна собой, как он расписывал.

Мы с тревогой ожидали полнолуния. Нетерпение Джофри достигло предела. — Поеду-ка я на разведку по округе, — объявил он. — Во время полнолуния Беспокойная Луна отправится на подвиги, и мне хочется узнать, осведомлен ли он о существовании вашего селения. Может, Джудит приготовит мне чего-нибудь в дорогу?