Капкан

Убранство конторы мило дополняли бильярд, обтянутый порванным зеленым сукном, круглый сосновый стол, на котором покоился номер монреальской «Стар» полуторамесячной давности, составляющий всю библиотеку гостиницы, а также окрашенная под мрамор сосновая стойка, за которой мистер Бангер раскладывал карты, залитые (в лучшем случае) супом.

О пыли во всех углах, об электрических светильниках, забитых паутиной и недействующих, о комьях красной глины на полу, о набросанных повсюду опилках и окурках — обо всем этом мы из деликатности умолчим.

Вудбери, Ральф и сержант выстроились в затылок у конторского стола, и мистер Бангер в раздражении вскинул голову.

— Можно тут у вас получить два номера до завтра и ужин? — обратился к нему Вудбери самым располагающим тоном.

Мистер Бангер (невидный, тщедушный человечек) аккуратно положил девятку пик на восьмерку той же масти, отряхнул руку об руку, глубокомысленно поджал губы, прикрыл девятку десяткой, поднял голову и промычал:

— Мм?

— Желательно две комнатки, и вот сержанту одну — верно я говорю? Ну, так можно будет, а? Как скажете?

— Да вроде можно, — вздохнул мистер Бангер. — Давайте, расписывайтесь. Черт, какая же это скотина взяла отсюда книгу приезжающих? Вечно здесь кто-то все хватает! Черт знает, что такое!

Получив милостивое разрешение втащить наверх рюкзак на собственном горбу и самому отыскать свой номер, Ральф обнаружил там более или менее стандартный набор всего, что полагается иметь обычному гостиничному номеру, а именно: кровать, комод и стул. Правда, кровать оказалась столь чувствительной, что начинала скрипеть при одном только взгляде на нее, у комода не открывались ящики, а единственный стул был для устойчивости (безрезультатно) обмотан проволокой. Зато одной детали, обычно имеющейся в гостиничных номерах, здесь явно не хватало: воздуха, которым можно дышать. Окно, как убедился Ральф, было наглухо забито гвоздями, и вместо воздуха приходилось довольствоваться застарелым ароматом розового мыла, раздавленных насекомых и прелого белья.

Ральф сбросил свой рюкзак на пол и, вынув только носовой платок и кой-какие мелочи, выскочил в коридор.

На лестнице он столкнулся с Вудбери, который тоже спасался бегством.

— Местечко — тихий ужас! — прорычал Вудбери. — Думаю, надо будет перед отъездом объясниться в любви другу Бангеру.

И Ральф вновь подивился твердости его характера.

Ужин у Бангера подавали в шесть. Сейчас было половина шестого, но им еще предстояло выяснить, здесь ли уже их проводники-индейцы с байдарками и палатками. Они зашагали по улочке мимо полусгнивших бревенчатых хижин, мимо ветхих дощатых хибар, и тоска, угнетавшая Ральфа, мало-помалу прошла. А вот и лагерь: белые палатки и вигвамы под сенью тонких сосен.

«Настоящий север: индейцы! Наконец-то!» — радовался Ральф.

Проводники-индейцы, сопровождавшие их багаж от станции Медвежья Лапа, прибыли без них и расположились на стоянке племени кри. На зов Вудбери они один за другим вылезли из палатки.

Представление об индейцах Ральф Прескотт составил себе по романам Фенимора Купера. Он считал, что настоящему индейцу полагается выглядеть как профиль на пятицентовике с бизоном, как статуя, которая установлена во всяком приличном парке по соседству с мраморным Гете и бронзовым генералом Шерманом:[7] высокий вождь с орлиным носом, непроницаемый и величавый. У него екнуло сердце при виде четверки малорослых чернявых прощелыг, которые подошли к ним развинченной походочкой и отрекомендовались: Джесси, Луи, Чарли и Ник.

Они были ничуть не похожи на повелителей диких просторов, что провожают взглядом из-под сухой ладони полет далекого орла. Они были похожи на недомерков-сицилийцев, которые только что кончили рыть канаву для сточной трубы, а единственным человеческим выражением на их лицах была пренебрежительная и неловкая усмешка. Не перья и домотканые одеяла служили им одеждой, но черные порыжевшие пиджачные пары, купленные в дешевых лавчонках бледнолицых где-нибудь на окраине города. От национального костюма остались только мокасины, а у одного — еще пестрый бисерный пояс, расшитый наподобие флага Соединенного Королевства. Говорили все четверо исключительно на наречии кри, хотя Чарли, тот, что постарше, недурно изъяснялся по-английски, когда было не лень.

Ральф подосадовал, что Вудбери забирает Чарли к себе на байдарку, а его самого бросает на милость двух смуглых субъектов, чей диалект понятен ему не более, чем язык сурков. Но что поделаешь, Вудбери — капитан флотилии, ему и командовать…

А Вудбери тем временем сыпал, точно горохом:

— Приветствую вас, ребятки! Вот и мы! Завтра двинем в путь — мы готовы! Ну как, все барахлишко на борту?

— Пока нет, — буркнул Чарли.

— Так что ж вы тут прохлаждаетесь в палатке? По крайней мере, большую-то часть погрузили?

— Не-е.

— Ну хоть что-нибудь?

— Да не-ет еще.

— «Пока нет»! «Нет еще»! О чем же вы думали? Почему это «нет»? На каком основании?

Чарли обменялся с товарищами чуть озадаченным, чуть насмешливым взглядом. И чего он так раскипятился, этот городской чудак? Подумаешь, важность: пароход! Ну, не успеем на завтрашний, так сядем на той неделе или через месяц. Индейцы кри по часам жить не могут. Когда Вудбери заключил свой гневный монолог внушительным: «И чтобы сию минуту за дело!» — Чарли благодушно отозвался: «Ладно» — и вразвалочку зашагал к вещам, а за ним как ни в чем не бывало потянулись остальные.

Чарли был мужчина строгих правил и великий мастер по лодочной части, но ему было только пятьдесят лет, и из них он лишь тридцать пять набирался ума-разума в проводниках у бледнолицых. Он всегда был готов сделать все, что ни скажут, — просто ему никогда и ни при каких обстоятельствах не приходило в голову, что поставить палатку, сготовить обед или вычерпать из байдарки студеную воду, которая булькает у щиколоток его незадачливого хозяина, — что такие обязанности можно бы выполнить, и не дожидаясь, пока тебе напомнят.

Вудбери принялся проверять сваленный в кучу и накрытый брезентом багаж: палатки, одеяла, байдарки, паруса, мотор, горючее, съестные припасы… От злости дело у него не спорилось. Было уже около семи, когда он рявкнул: «Все!» — а Ральф с видом начинающего бухгалтера старательно поставил последнюю галочку в списке, и они побрели в «Баигер-хауз». В захламленной конторе, откинувшись на спинку стула и водрузив ноги на доживающий свой век бильярд, мистер Берт Бангер, без пиджака и в замусоленных подтяжках, отдыхал от изнурительных трудов, ковыряя в зубах и почесывая затылок.

— Ужин готов? — ласково прогудел ему Вудбери, к которому уже вернулось бодрое настроение.

— Угу. И съеден.

— Так мы моментом ополоснемся и прискачем.

— Ополаскивайтесь и скачите сколько вздумается, но ужина вам тут никакого не будет. В такой-то час! Ужин окончен.

— Окон-чен? В шесть сорок?!

— Ужин а-кончен!

— Тогда пускай повар сообразит нам что-нибудь на скорую руку…

— Ничего вам повар соображать не станет. У повара и так работы дай боже: и с железной дороги народ, и погонщики — каждого борова накорми! Очень надо надрываться до полуночи из-за каких-то пентюхов, у которых не хватает ума являться к столу, когда положено. Повар — я!

— Что же вы нас не позвали? Ведь мы были в индейском лагере, отсюда и ста шагов…

— Делать мне, что ли, нечего, чтобы ходить всех разыскивать, кому лень самим прийти поесть?

— Хорошо. Где еще у вас тут можно перекусить?

С бесконечным удовольствием, нанизывая каждый слог на свою зубочистку, мистер Бангер с расстановкой протянул:

— А-ни-где!

— Так черт же вас побери!.. — Вудбери снова взорвался. Он вопил, он потрясал кулаками: Бангер у него за это ответит перед судом; немедленно — ужин, иначе он такое покажет…

Тщедушный, замызганный человечек поглядывал на него с презрением. Внезапно Ральфу осточертела эта грызня.

7

Шерман, Уильям Текумсе (1820–1891) — американский генерал, северянин; известен своими победами в период Гражданской войны.