Капкан

— Отчего же, можно, — протянул Джо. — Скажем, завтра. Я сам не прочь и за покером посидеть и выпить. Но сегодня — поскольку Ральф из Нью-Йорка и к тому же великий специалист по части музыки и книг и все такое, — сегодня, по-моему, правильно будет позвать… в общем, солидную публику: Мака с супругой, преподобного Диллона…

— Господи, боже мой! — пронзительно, с надрывом взвизгнула Элверна. — Честное слово, Ральф, с Джо просто невозможно! Мак… ну, Макгэвити, агент «Гудзонова Залива», — от его шуток мухи дохнут. Врожденный паралич чувства юмора. А мамаша Макгэвити просто не выносит, если кому-то хорошо. Преподобный Диллон, он еще ничего; я подозреваю, он бы и сам не отказался смочить горло, если б знал, что не будет шуму, но все равно он миссионер, ему по должности положено портить людям настроение. Ах, Джо…

— Сегодня мы позовем их, Маков то есть, и дело с концом, — невозмутимо произнес Джо. — Ясен вопрос, Элви?

— Черт проклятый! — Она разбушевалась, точно малое дитя. Она топала ногами. Она схватила Джо за лацканы куртки и стала трясти. — Гак и убила бы тебя! Говоришь, а он хоть бы что! Я хочу вечеринку! А не похороны!

— Отделаемся, Элви, раз надо, а завтра вечером устроим настоящее веселье. — Джо даже бровью не повел в ответ на ее буйную выходку. — У меня для ребят сюрприз: целый ящик настоящего шотландского. Скажем, что это от тебя.

Миг нерешительности — и жаркий гнев сменился жарким восторгом. Она звонко чмокнула Джо. Потом она бросилась на шею Ральфу и, к его великому смущению, его тоже чмокнула в щеку.

— Ладно уж! — шумно сдалась она. — Возможно, как ты говоришь, даже лучше: разделаемся со старыми сычами, и с плеч долой. А теперь, ребятки, надо вас чем — то покормить.

И она забегала по кухне, мурлыкая «Просто я души не чаю в Гарри» с таким благодушным видом, словно в жизни не помышляла о большем счастье, чем стряпать для своих мужчин.

Ральф заметил, что ее розовые ногти и сейчас отливают ненатуральным маникюрным блеском. И этот человек, которому ярко-розовые ногти были всегда так же противны, как напомаженные, надушенные волосы, почувствовал уважение к Элверне за ее героические старания не опуститься. «А что она иной раз выходит из себя, это не удивительно, — размышлял он. — Джо, конечно, добряк каких мало, но уж очень он благоразумен — вот и я такой, видно. А ведь ей здесь, должно быть, скучновато бывает».

Завтрак был подан на подносе, накрытом чистой полотняной салфеткой: кофе в настоящих фарфоровых чашках-, самая настоящая ветчина между тонких ломтиков самого настоящего хлеба и цельные спелые помидоры из крошечной оранжереи Джо.

Мистер Прескотт из Нью-Йорка едва ли счел бы фарфоровые чашки, холодную ветчину и белый хлеб эпохальным явлением; несомненно, отказался бы есть помидор без всякой приправы, а чистые салфетки принял бы как должное. Но, прожив столько недель на бэнноке, чае и свиной грудинке в стране, где такое короткое лето и так трудно выращивать овощи, он словно заново открыл для себя эти яства.

Какая мука — ерзать на куске брезента, поджав затекшие ноги, держа в руке обжигающе горячую жестяную кружку с кофе и пытаясь нацедить в нее сгущенные сливки из консервной банки, в которой проткнуты две дырочки! Какая роскошь сидеть на стуле, честь честью, с наслаждением вытянув ноги под столом, накрытым красивой чистой клеенкой, и наливать в кофе сливки — пусть те же самые, сгущенные, — из симпатичного белого с золотом кувшинчика! Что за дивная ветчина, какая прелесть каждая крошка этого пышного хлеба! И что за объедение, оказывается, свежий помидор — крепенький, ароматный, он затмит собою все фрукты Аравии! Яблоко любви, воистину райский плод, который надлежит вкушать в тающем полумраке под звуки тихой музыки…

— М-м, до чего вкусно! — вскричал Ральф тоном, который сделал бы честь любому Вэссону Вудбери, и Элверна улыбнулась, и от этого пиршество стало еще великолепнее.

Никогда Ральф не чувствовал себя до такой степени дома, как сейчас, со своими друзьями Джо и Элверной, за этой красной клеенкой с целомудренным изображением пожара Оттавского капитолия. Как белы и нежны были ее локти на этом огненном фоне…

Они еще не встали из-за стола, как скрипнула затянутая сеткой дверь, и в кухню без стука ввалился преклонных лет мужчина — бородатый, широкоплечий, толстопузый, морщинистый и седой, с улыбкой во весь рот.

— Ой, Папочка, прелесть моя! — взвизгнула Элверна, выскакивая из-за стола и бросаясь ему на грудь.

— А ну, брысь! — Старик обхватил ее своей медвежьей лапой и, приподняв, с размаху усадил в яркую качалку светлого дуба.

— Это Ральф Прескотт, Папаша, — объяснил Джо. — Нам предстоит вручить ему ключи от города и показать, что такое настоящая рыбалка. А это, Ральф, Па Бак — самый отпетый из всех старых головорезов к северу от Дофина. В лесах живет седьмой десяток лет, первым водил упряжки от Виннипега до самой Маккензи. Семьдесят шестой год пошел, а все не бросает ругаться.

— И добавь, — самодовольно произнес Папаша Бак, — что перепьет десяток молодых парней из здешних мест — любых, на выбор. И в покер обставит с двумя двойками на руках. Приятно познакомиться, Ральф!

В тисках этой волосатой лапы рука Ральфа казалась белой и бессильной. Папаша осторожно опустился на кухонный стул. Элверна тотчас подлетела и уселась к нему на колени.

— Угу, — рокотал Папаша, поглаживая ее блестящие волосы. — Седьмой десяток, как я заявился в Виннипег: форт, грязь по колено — вот тебе и все. Да-а, прошли мои денечки. Раньше, бывало, быку мог шею свернуть голыми руками. Ну, а теперь ушел на пенсию, как я выражаюсь. А иначе говоря, заставил своего парня высылать мне деньгу под страхом, что заявлюсь самолично и вышибу из него дух. Ни на что не годен стал — только и радости, что опрокинешь рюмочку да приударишь за красоткой.

— Ах, Папочка, ты просто не-воз-можный человек! — проворковала Элверна.

— А ты поди спроси у нас любую скво, что помоложе и собой ничего: кто лучше танцор — Папаша Бак или какой-нибудь молокосос? А тебя, Ральф, рад видеть и в любое время свожу на рыбалку, когда Джо будет недосуг.

— Спасибо большое.

— Из Виннипега сам-то будешь или из Близнецов?[21] А то, может, из Чикаго?

— Нет, из Нью-Йорка.

— Нью-Йорка? Ну и ну! А на вид вполне человек… Нет, уж я как-нибудь обойдусь без Нью-Йорка. Я лично тоже родом с Востока: Форт-Уэйн, Индиана. Только я никогда не мог уразуметь, что за корысть обязательно соваться в самую гущу, где вокруг шесть или семь миллионов дураков вроде тебя? Не хватает, что ли, собственной дури и подлости? Даже здесь, и то не сладко: восемь белых круглый год да двадцать индейцев, да еще человек пятьдесят набежит летом, как кончится охотничий сезон. Так что на мой век и тут хватит дурней любой марки. Спасибо, хоть один разумный человек попался — Джо Истер. Вот это парень, понимаешь: пить — так пить, а нет — так не надо. Ну, обыкновенно все же хватает ума выпить. Так даже он — возьми да женись вот на этом лютике, с которым одна морока.

Элверна свернулась комочком на его груди и промурлыкала:

— Все равно ты от меня без ума, сам знаешь.

— Я-то? Как бы не так! Хотя да, может, и правда. Я и от виски без ума, но это не значит, что я свою овсянку буду запивать виски. Ты, Котенок, — предмет роскоши, поняла? Прирожденная, убежденная, работящая мошенница высокой квалификации. Тебя хлебом не корми, только дай вскружить головы молодым трапперам и купцам по всей округе, а потом прикинуться невинной овечкой.

— Неправда! — Элверна отпрянула от него чуть ли не с возмущением. — Что я, виновата, если тут болтаются разные ослы? Делать им больше нечего, вот и все.

— Возможно, не спорю, — добродушно хохотнул Папаша Бак, всколыхнувшись, точно вековая сосна под июньским ветерком. — Во всяком случае, отрадно хоть, что Ральф из Нью-Йорка. Уж он-то на тебя не клюнет, Котенок! В этом городишке таких цыпочек, как ты, сколько хочешь.

21

Сент-Пол и Миннеаполис, два крупнейших города в штате Миннесота, расположенных один против другого на берегах реки Миссисипи.