Поворотный день

«Ну, придворные капель-дудки! — рассердился Дундич, приказав подобрать инструменты. — Не помогут вам ни боги, ни генералы». И когда оркестранты спустились в широкую впадину, Иван Антонович вышел дударям наперерез, направил наган на капельмейстера:

— Стоп, или я тебя сниму с коня вот этой штукой!

Понуро ждут музыканты своей участи. А Дундич, подъехав, велел всем спешиться и разобрать свои инструменты. Но те глядят на капельмейстера и не двигаются с места.

— Для чего нам трубы на том свете? — сказал капельмейстер. — Ведь все равно сейчас всех в расход пустите. Говорили господа офицеры, что красные пленных не берут.

— Ну! — повысил голос Дундич. — Оглохли, что ли? Как господам генералам, так с великой радостью трубили, а как пролетариату послужить, так и слух пропал?

— Что ж, ребята, — сказал загробным голосом капельмейстер, — Потешим красных перед кончиной.

Разобрали музыканты инструменты. Ждут, мнутся. А Дундич думает: можно теперь идти в Абганерово, а может, сначала послушать, как исполняет оркестр «Интернационал»? Посоветовался с товарищами. Те тоже не прочь оценить способности пленников.

Видят музыканты, что красные не спешат с расправой, и в их душах затлела надежда. Уж очень добродушный вид у буденовцев. При таком настроении и винтовку на безоружного не поднимешь. Приободрился капельмейстер и спрашивает:

— Так чем прикажете вас потешить: «Камаринской», «Прощанием славянки» или «Амурскими волнами»?

Достал из полевой сумки толстую, затертую на углах тетрадь и протянул Дундичу.

— Выбирайте, господин товарищ.

Иван Антонович бегло перелистал страницы и спросил:

— «Интернационал» есть?

— Нет, такого в репертуаре не держим, — чуть придрогнул голосом капельмейстер.

— Может, без нот сыграете? — спросил Дундич, видя искреннее огорчение пленников.

Но те отводят глаза в сторону: мол, мотива не знаем. Уловил их настроение командир отряда и говорит:

— А если мы вам споем, а вы за нами сыграете?

— Давайте попробуем, — согласился капельмейстер, видимо понимая, что игра стоит свеч.

Ну, начали! — произнес Дундич и сам запел глуховатым баритоном:

Кивком головы он призвал товарищей поддержать его. Они подхватили второй куплет:

Припев уже пели дружно, на подъеме:

Капельмейстер, шевеля толстыми губами, что-то записал в тетради. Дундич заметил, как во время пения подтянулись не только бойцы, но и пленные.

— Сильная песня, — согласился капельмейстер. — И слова, как пики, в тело вонзаются.

— А написал их не какой-нибудь бард, а простой столяр Эжен Потье. Слыхал?

— Брехня это, по-моему, — не поверил музыкант. — Это все одно, как если бы я взял да и написал ораторию, а ее по всему миру разучили.

— И напишешь еще, — подбодрил пленника Иван Антонович.

— Богом не дано. И консерваторию не кончал.

— Я тебе что пел: «Ни бог, ни царь и не герой…» Уразумел? Ну, давай еще раз повторим.

…А в дивизии переполох: пропал отряд Дундича. Приказывает Буденный: снарядить несколько групп и послать в степь на поиски. Может, ведет Дундич бой и нуждается в помощи? Поскакали группы в разные концы. Ищут час, другой — нет Дундича. Возвратились, доложили, что в одной балке встретили белых. Они что-то непонятное играют — то ли «Это есть наш последний…», то ли «Боже, царя храни…».

— Где они? — спросил Буденный, садясь на коня. — А ну покажите мне тех музыкантов.

Промчались всадники километра два по степи, видят: в ендове горит костер, над блескучими жаркими языками, словно светляки, роятся искры, а вокруг бойцы сидят. Золотятся в их руках медные трубы. И что-то волнующе-знакомое играют музыканты.

Приосанился комдив, подкрутил кончики усов и дал шпоры своему Казбеку. Подскакал, осадил разгоряченного дончака, соскочил на мочажину и защелкал плеткой по голенищам сапог.

— Ты что же это, партизанская твоя душа, сидишь тут и в ус не дуешь? — с ходу начал отчитывать виновника Семен Михайлович. — Может, там уже дивизию смяли и растерзали, а ты тут музыку слушаешь!

Понурил голову Дундич. Молчит. Знает вспыльчивый характер комдива: возрази, когда не прав, — сверх меры схлопочешь. Видел же он, что дивизия опрокинула улагаевцсв, потому и погнался за музыкантами. Конечно, за задержку он готов держать ответ. Но ведь какой подарок подготовил! Неужто не оценит Семен Михайлович?

— Ну, что молчишь, как статуя? — приблизился к Дундичу комдив. — А если бы тебя ухлопали тут? Герой какой нашелся! И вы тоже хороши, — грозно глянул на стоящих разведчиков. — Вшестером решили отличиться.

— Не отличиться, — посмел подать голос Иван Шпитальный. — Музыкантов решили приобрести.

— Ишь, купец выискался.

Уловив перемену в настроении комдива, Дундич сказал, что очень ему захотелось преподнести Буденному к Первомаю подарок: чтобы вышла дивизия на парад со своим оркестром, и непременно с «Интернационалом».

— Ну, тогда другое дело, — завеселел Семен Михайлович и сунул плетку за голенище сапога.

Оглядел музыкантов, потрогал трубы и барабан, удовлетворенно крякнул и сказал:

— Мне хлопцы донесли, что видели отряд, но только улаганский: он играл что-то непонятное, вроде «Боже, царя храни!», Я сразу сообразил, что это не белые. Ну какие, к дьяволу, беляки осмелятся на всю степь греметь. До этого только наш Дундич может додуматься.

Генеральская уха

Коноводом у Дундича давно уже служил Яков Паршин. Слыл он в полку человеком рассудительным, бережливым и мастеровитым. В передышках между боями брал в руки шило, дратву и открывал сапожную мастерскую. При случае умел не хуже повара приготовить солдатский обед. А кроме всего прочего, берег гардероб Дундича, в котором было немало разных белогвардейских мундиров, погон штабе-и обер-офицеров, орденов и медалей разных держав — русских, немецких, французских. После каждого боя гардероб пополнялся и обновлялся заботливым Паршиным. Надо сказать, что и в бою он не отставал от своего командира.

Однажды Яков проявил такую находчивость, о которой долго вспоминали буденовцы.

Было это в начале лета девятнадцатого года. Дивизии Врангеля и Улагая шли на Царицын. Красная Армия отступала. По заданию командования буденовцы сдерживали белых. Ни днем, ни ночью не знали красные передышки. В бригадах кончались патроны, иссяк харч, в походных лазаретах скопилось много раненых и больных, а тут еще в каждой станице, в каждом хуторе подстерегали засады.

Пусть мелкие, но неприятные. Чтобы меньше терять бойцов, Буденный приказал днем уходить в балки, а ночью внезапно нападать на гарнизоны белых и отходить к Царицыну.

Как-то утром приходит Дундич в полк от комдива Городовикова и говорит, что в дивизии совсем кончается провиант и нужно разведать в ближайших станицах и хуторах наличие у богатых казаков хлеба и фуража.

Для операции отобрал Дундич с десяток бойцов. Скрытно подошел отряд к степной речке Аксай — притоку Дона. Только сунулись к стене камыша, увидели скачущих к реке белых.

Резво и беззаботно подъехали те к берегу, спешились, а двое, как на учениях, швырнули гранаты. Да так далеко, что возле камышовой чащи раздались глухие взрывы и поднялись над рекой высокие фонтаны воды.

Дундич решил, что белые обнаружили отряд, и уже поднял наган, чтобы ответить врагу, но в это время сильная рука Паршина отвела его в сторону.

— Не торопись, командир. Видишь, кадеты решили ухой нас угостить.

Не понял Дундич, смеется над ним боец или серьезно говорит, но стрелять не стал. Посмотрел на воду, а там плывет вверх брюхом оглушенная рыба. Казаки разделись, залезли в воду, фыркают, балагурят насчет генеральской ухи и собирают в мешки рыбу, которая покрупнее да пожирнее. А мелочь плывет вниз по течению к мосту.