Страница 6 из 57
— Не слышали, говорил он это? — допытывалась она с дрожью в голосе. — Это я-то, я, готовая всю кровь свою по капле отдать, лишь бы вернуть его хоть на минуту к жизни!
— А маркиз что думает?
— Ах, мастро Вито! С ним больше просто невозможно разговаривать. Он прямо звереет, как только начинаешь говорить о Рокко.
— Бедный маркиз! Он очень любил его. Да вы не огорчайтесь. Мало ли что болтают злые языки.
— До свидания. Извините.
Она шла быстро, приподнимая одной рукой подол юбки, выбирая, куда ступить, чтобы не попасть ногой в красноватые лужи — вода смешалась в них с отстоем, вылитым из погреба, где разливали вино в бутылки.
И думала о маркизе, который, как она сама выразилась, прямо зверел, стоило ей прийти к нему и заговорить о суде.
«Почему? Почему?»
Она не могла найти объяснения. Значит, и он подозревал ее в том, о чем болтали злые языки?
Терпеть это было невозможно.
И она ускорила шаг.
Слезы застилали ей глаза, и сердце стучало сильнее от мыслей о его странном поведении.
За несколько дней до беды он вдруг стал неузнаваем. Однажды, едва увидев, что она вошла и собирается снять накидку, он закричал: «Уйди! Уйди!»
Он, можно сказать, выгнал ее. Потом позвал обратно и, внезапно успокоившись, засыпал ее вопросами: «В котором часу вернулся Рокко из Марджителло? Почему приехал и, не повидав меня, уехал?» Как будто она следила за ним или подговаривала следить кого-то другого.
Обдумывая отдельные подробности, на которые прежде не обращала внимания, она почувствовала сильное волнение, какую-то растерянность. И еще прибавила шагу.
«Почему? Почему? — снова и снова спрашивала она себя. — Возможно ли это? Он тоже подозревает меня? О господи!»
Тетушка Грация, подметавшая прихожую, приняла ее за призрак.
— Где он?
— Душа моя, разве вы не знаете, что он не желает видеть вас?
— Пустите меня. Где он?
— Он будет браниться, осерчает на меня!
— Будьте спокойны, я скажу ему, что силой вошла.
И, проходя по комнатам, распахивая двери, заглядывая во все углы, она снова видела себя здесь не служанкой, как сказала баронессе, а настоящей хозяйкой с ключами от кладовой или от амбара на поясе, чтобы были под рукой, когда батраки привезут молодое вино во время сбора винограда или же зерно в период жатвы.
Она вновь увидела, как перебирает белье и укладывает в шкафы уже выстиранное и выглаженное, как хлопочет по дому вместе с тетушкой Грацией, а та ворчит, бедная старушка, полагая, что у нее отняли власть, принадлежавшую ей как кормилице. «Ты приворожила его! Приворожила!» — говорила она ей прямо в лицо, бедная старушка! И все же считалась с нею, потому что тот, кого она вскормила своим молоком, приказал: «Я так хочу, матушка Грация!»
Но где же он?
Она не нашла его ни в спальне, ни в столовой, ни в гостиной, ни в кабинете, ни в комнате, где были свалены старые и новые седла, уздечки, недоуздки и всякая упряжь для колясок и повозок.
Вон там, в углу, она, простоволосая, била себя кулаками по голове! Сидя на корточках, она проплакала навзрыд целую ночь, когда он объявил ей: «Завтра уйдешь к себе домой, уйдешь так, чтобы все видели. Поженитесь через месяц!» С тех пор минуло почти три года, но ей казалось сейчас, что она видит в том углу самое себя тогдашнюю, и ей стало бесконечно жаль себя.
Ах! Она и теперь готова была броситься на пол и бить себя кулаками по голове, чтобы облегчить душу, оплакивая свою злую судьбу!
Но где же он? Почему она не может найти его?
Она вышла на лестницу и стала спускаться. Голова кружилась, и ей пришлось прислониться к стене, иначе она скатилась бы вниз по ступенькам.
— Я хочу знать! Хочу, чтоб он сам сказал!
И она снова шла по почти пустым комнатам, снова распахивала двери, пока не оказалась у той самой дальней комнатушки, где спала первые месяцы — тогда! — и где пряталась несколько недель, стыдясь выйти в комнаты и показаться на глаза тетушке Грации, Рокко и другим домочадцам.
Когда она хотела взяться за медный шар дверной ручки, ей показалось вдруг, что стена словно исчезла и она видит перед собой узкую кровать под белым покрывалом, и столик с зеркалом, и железный рукомойник, и висящие на стене платья, и новый, крашенный зеленой краской еловый сундук возле двери, в котором лежало белье, сшитое ею самой, да чулки, связанные ее собственными руками еще до того, как маркиз решился привести ее сюда, когда ему изрядно надоело ходить к ней по ночам в тот дальний переулок, где она жила…
Она повернула ручку. Дверь не поддалась.
— Кто там?.. Матушка Грация?..
Этот грубый, раздраженный голос испугал ее.
Если бы она отозвалась и тем самым выдала себя, маркиз наверняка не открыл бы. Она снова повернула ручку, хотя поняла уже, что дверь заперта изнутри.
Тут она услышала, как что-то тяжелое упало на столик, затем скрипнул отодвигаемый стул…
— Ты!.. Ты!..
Неожиданно увидев ее, маркиз отшатнулся. Отпрянула и она, испугавшись его взволнованного лица.
— Простите, ваша милость!
Никогда, даже в минуты любовных услад, она не обращалась к нему иначе, почитая в нем скорее хозяина, нежели любовника.
Выйдя из комнаты и закрыв за собой дверь, маркиз свирепо уставился на нее, сжимая кулаки, подняв широкие плечи, словно хотел наброситься.
— Выслушайте меня, ваша милость! — проговорила она с мольбой в голосе. — Потом делайте что хотите, только помилосердствуйте, выслушайте меня!
Из-за небритого несколько дней лица и всклокоченных волос он казался постаревшим лет на десять.
— И кто же это тебя сюда послал! — процедил он сквозь зубы. — Господь бог? Или дьявол?
— Почему вы так говорите?
— Зачем пришла? Говори! Да побыстрее!
— Баронесса посылала за мной. Она говорит…
— Что она говорит?
— Говорит, что это я подговорила убить своего мужа!
— И ты пришла рассказать мне об этом?
— Понимаю!.. Я теперь ничто для вашей милости… Вы гоните меня от себя, как бешеную собаку. Что я такого сделала? Что я сделала? Выходит, вы, ваша милость, тоже верите?
— Какое тебе дело, верю я или не верю?
— Это подлость!
— О!.. Еще и не такие подлости творятся в этой жизни!
— Но что я такого сделала, пресвятая мадонна?
— Что сделала?.. Что сделала?.. Ничего!
Агриппина Сольмо, силясь понять, ходила следом за ним и с мольбой смотрела на него полными слез глазами.
— Ничего! Ничего! — повторял маркиз, кружа по комнате, терзаемый какой-то печальной мыслью, которая, видимо, лишала его покоя, и бормотал какие-то слова, которые явно не хотел произносить вслух.
— Я ухожу, — покорно сказала Агриппина Сольмо. — Последний раз ваша милость видит меня здесь. Лучше бы господь сразил меня тут, прежде чем я выйду за ворота!
И она направилась было к двери.
Маркиз обернулся. Она подумала, что он собирается что-то сказать ей. Но нет, он только смотрел на нее, должно быть, хотел убедиться, что она и в самом деле уходит.
— Я любила вас! — заговорила она горестно, но в голосе ее не было и тени упрека. — Я почитала вас, как бога. Вы взяли меня к себе в дом, осыпали благодеяниями, я это знаю!.. Но разве я не отдала вам взамен свою честь, свою молодость, сердце, все? Никто никогда не узнает, сколько я выстрадала с того дня, как ваша милость… Словно тряпку, которую можно взять и выбросить!.. О!.. Вы могли делать все, что вам заблагорассудится. Вы сказали мне: «Ты должна поклясться!» И я поклялась перед распятием. Я готова была пылью лечь вам под ноги, чтобы вы ходили по мне!.. Может, вы думаете, ваша милость, что мне не противно было? Думаете, совесть не мучила меня? Какая мне была разница? Я грешна была — от судьбы никуда не денешься! — и осталась грешной, как прежде. Поэтому я поклялась перед распятием!.. А теперь я ухожу!.. Мое сердце не выдержало бы, если б я не сказала вам все это! Вы верите, ваша милость, что это я подговорила убить Рокко Кришоне?.. Так заявите властям! Пусть меня осудят пожизненно!.. Но нет, ваша милость в это не верит, не может верить!..