Страница 53 из 57
Но маркиз то умолкал, то снова бормотал слова, лишенные для нее всякого смысла:
— Да, они поклялись?.. Почему поклялись? Хотели посмеяться надо мной?
Он снова забеспокоился, заметался, стал сбрасывать одеяла. Грязное ругательство вырвалось у него. Оно не могло быть обращено к ней. Он повторил его еще яростнее, словно бросал в лицо какой-то находившейся далеко женщине. Это было ясно по выражению его лица и движению. У маркизы сжалось сердце. Мысль о колдовстве, напугавшая ее в тот день, когда принесли корзину и письмо от Сольмо, теперь снова пришла ей в голову и привела в ужас. Может быть, это был уже результат колдовства?
А когда маркиз, вскочив с постели, принялся поспешно одеваться, она в испуге закричала, стала звать: «Мария! Титта!» Она открыла дверь и принялась звать еще громче, пока не убедилась, что ее услышали, а потом, преодолевая страх, который ей внушали действия маркиза, попыталась помешать ему одеться.
— Антонио! Маркиз! — умоляла она, хватая его за руки и не обращая внимания на то, что он грубо отталкивал ее.
На помощь хозяйке прибежали полураздетые Мария и Титта. Но маркиз, выпрямившись, сжав губы, нахмурившись, все энергичнее пресекал их попытки удержать его.
— Он бредит… У него жар… — объяснила маркиза.
Маркиз рывком отбросил Марию на постель, и Титта, оглушенный его резким ударом наотмашь, не решался больше подойти к нему.
— Антонио! Антонио!.. Ради бога! — молила маркиза.
Он смотрел на нее, застегивая жилет, и видно было, что не узнает. Надев сюртук, он тут же сильно оттолкнул маркизу и вышел из комнаты, отшвырнув к стене Титту, который попытался остановить его.
— О боже! Что делать? Куда он?.. Позовите людей! Титта, позовите людей!
В полном смятении они не знали, где искать его. Впереди бежал Титта с лампой в руке, за ним маркиза и Мария, которая только и могла что повторять: «О пресвятая богородица!»
— Позовите людей, Титта! — настаивала маркиза.
Увидев, что дверь прихожей открыта, тот выглянул на лестничную площадку…
— Он взял ружье! О мадонна! — воскликнул Титта. — Он выходит на улицу!
И все трое выбежали вслед за ним, почти не осознавая, что делают. С ружьем на плече маркиз торопливо спустился по улице, не обращая внимания на крики маркизы и Титты.
— Я один пойду… — сказал Титта. — Ваша милость, вернитесь домой… Вот и люди!
Трое крестьян прибежали на крики: «Жар!.. Бред!.. Догоните его!.. Остановите!»
У Каппеллетты, обессилев от бега, маркиза разрыдалась и упала на руки Марии. Они не могли поспеть за ним.
Некоторое время маркиза слышала голос Титты: «Синьор маркиз! Ваша светлость!» — и топот бегущих вместе с ним крестьян. Потом до нее доносились только скрип телеги, медленно поднимавшейся по дороге, и лай собаки.
33
Наутро весь Раббато уже знал о внезапном сумасшествии маркиза.
— Как же так? Как же так?
Дядя дон Тиндаро последним узнал о случившемся. Никто не позаботился сообщить ему. Его останавливали на улице и расспрашивали о подробностях — ведь столько всего болтали! — и удивлялись, когда кавалер уверял, что ничего не знает и спешит как раз для того, чтобы убедиться, — это казалось ему невероятным, ведь маркиз, его племянник, такой уравновешенный человек! — бредит ли он в лихорадке или это и в самом деле сумасшествие. На площади святого Исидоро его встретил нотариус Мацца:
— Так это верно? Какое несчастье!
— Я знаю об этом еще меньше вас. Я живу, так сказать, на другом полюсе. Хочу сначала увидеть его своими глазами.
— Он хотел убить маркизу…
— Ну, это уж слишком!..
— Он принял ее за Сольмо… Вспыхнул огонь, что скрывался под пеплом.
— Да бросьте! Каноник Чиполла придумал еще большую глупость: «Виноват дон Аквиланте, это он задурил маркизу голову своим спиритизмом, вызывая Рокко Кришоне!»
— А что, может быть, и так, кавалер! Очень может быть! Действительно, маркиз как будто признается в том, что убил его…
— В бреду — а я уверен, что у него сильный жар, — нередко всякую чушь говорят!
— Дай-то бог, дорогой кавалер!.. Только крестьяне, которые вместе с кучером Титтой догнали его на дороге в Марджителло…
— На дороге в Марджителло?
— Ну да! Он убежал из дома с ружьем… Так вы вообще ничего не знаете! И там, подбежав к изгороди из кактусов, выстрелил прямо туда, где был убит Рокко Кришоне, и закричал: «Собака! Предатель! Ты же поклялся! Собака! Предатель!» Чудо еще, что на этот раз он не убил Титту! Им пришлось закутать его, они сняли с себя куртки — больше ничего под рукой не оказалось, чтобы он не ушибся. Спиритизм? Очень может быть!.. Вот увидите, дон Аквиланте тоже сойдет с ума!
— Прямо как во сне!
— Бедная маркиза! И года не длилось ее счастье!
Им пришлось долго стучать, прежде чем открыли дверь, которая была заперта, чтобы толпа любопытных не ворвалась в дом.
— Но как же так! Как же так! — повторял дон Тиндаро в гостиной, где маркиза в третий раз упала в обморок именно в тот момент, когда он вошел туда вместе с нотариусом.
Никто из присутствующих не ответил ему. Синьора Муньос и Кристина с помощью кавалера Перголы понесли в спальню маркизу, которая выглядела покойницей: руки безжизненно повисли, глаза закрыты, лицо белое, как стена.
— Но как же так? Как же так?.. Доктор!
— Он там, в кабинете, — ответил доктор Меччо. — Буйное помешательство! Помните, нотариус, в клубе в тот раз? Помните, да? Что вы теперь скажете?
И он прошел вслед за женщинами в спальню, чтобы оказать помощь потерявшей сознание маркизе.
Из коридора дон Тиндаро и нотариус услышали вопли маркиза, хотя дверь кабинета была закрыта. Кавалер Пергола подошел к ним:
— Нужна бы смирительная рубашка!.. Да где найдешь ее в этом отвратительном городе?.. Пришлось привязать к креслу… Руки и ноги! Кто бы мог подумать!..
Дядя дон Тиндаро не решался двинуться дальше, придя в ужас при виде несчастного маркиза. Всклокоченный, с пеной на губах, он бился, мотал головой, таращил глаза, вопил что-то нечленораздельное — он был почти неузнаваем! Крепкие веревки удерживали его. Титта и мастро Вито Ночча, сапожник, держали с двух сторон скрипевшее кресло и время от времени вытирали пену, которая стекала с губ на подбородок и грудь умалишенного.
— Но как же так? Как же так?
— Это произошло внезапно! — объяснил кавалер Пергола. — Он уже несколько дней жаловался, что у него что-то вбито в голову, гвоздь, говорил, вколочен в лоб… Болезнь делала свое дело, делала потихоньку… Теперь понятно… — продолжал он в ответ на вопросительный жест своего тестя. — Это он убил его, из ревности!..
— Непостижимо! — воскликнул нотариус Мацца.
— Напротив, теперь все становится ясно, — сказал кавалер Пергола.
И они замолчали, глядя на маркиза, который ни на минуту не переставал мотать головой и таращить глаза, издавая монотонные вопли: «A-а! A-а! О-о! О-о!», испуская пену изо рта и произнося в промежутках между воплями слова, свидетельствовавшие о кратких просветлениях помутившегося разума.
— Вот он! Вот он!.. Прогоните его! A-а! A-а! О-о! О-о!.. Молчите! Вы исповедник!.. Вы не должны говорить! Вы покойник!.. Вы не должны говорить… Никто не должен говорить! A-а! A-а! О-о! О-о!
— Все время так! — сказал Титта, тараща глаза.
— Все время так! — подтвердил мастро Вито. — А неделю назад он проходил мимо моей мастерской, здесь поблизости, остановился у порога. «Молодец! С утра пораньше уже за работой, мастро Вито!» — «Кто не работает, тот не ест, ваша светлость!» — «Господи, как же мы ничтожны!»
Несмотря на то что ужасная новость вызывала сострадание к несчастному Нели Казаччо, несправедливо осужденному и умершему в тюрьме, вот уже два дня как люди жалели, каждый по-своему, сошедшего с ума маркиза, только Цозима оставалась неумолимой, несгибаемой, глухой ко всем уговорам.
— Нет, мама, я не могу простить!.. Это было бесчестно, так бесчестно!.. Неужели ты не понимаешь? Он так любил ее, что даже на убийство пошел из-за нее!.. Я же тебе говорила! Я ничего не значила для него, ничего не значила!