Приют изгоев

Вскоре Князь-Сенешаль лично зашел в покои, отведенные княжне, расспросил прислугу, как устроили больную, и, заглянув в спальню, минут десять смотрел на бледное лицо княжны Сухейль.

Он почти не помнил ее. Тогда, больше шести лет назад, она была еще совсем ребенком и не могла привлечь внимания избалованного любовью первых красавиц блестящего кавалера более чем на один танец. Князь Сабик, однако, помнится, что-то находил в этой девочке. И еще княгиня Морайя.

Князь-Сенешаль помнил недавний разговор с матерью – почему-то она пребывала в уверенности, что эта дикарка из Таласа будет лучшей женой для ее сына. «Женился же ты тогда на северянке. Я ничего не имела против твоей покойной жены, хорошая была девушка, домовитая, но не для тебя. Так чем Талас хуже дикого Севера? Ведь она – Дочь Императора от женщины вполне достойного происхождения. Твой сын, рожденный ею, будет иметь больше прав на императорский трон, чем ты сейчас. Малый Аркан не ошибался, указав на нее. Никто во всем свете так не подходит тебе, кроме… кроме разве что Меиссы. Но ведь Меисса замужем за твоим близким родственником, она не сможет стать твоей женой ни после развода, ни после смерти мужа…»

Княжна вдруг открыла глаза, чуть повернула голову и посмотрела на князя совершенно несонным взглядом.

– Здравствуйте, моя княжна, – негромко сказал Князь-Сенешаль.

Она слабо кивнула.

– Такая честь… – едва проговорила она слабым хрипловатым голосом. – Присядьте, пожалуйста, ваше высочество. Мне надо вам сказать…

Князь пододвинул поближе кресло и сел.

Эйли тихо, то и дело останавливаясь, чтобы отдохнуть, стала передавать просьбу князя Сабика.

Князь-Сенешаль не перебивал ее, а когда она, откинувшись на подушки, замолчала, кивнул.

– Я бы тоже хотел этого, – сказал он задумчиво. – Однако… Конечно, я могу написать князю Сабику письмо, в котором пообещаю гарантировать его безопасность. Но среди моего окружения есть много людей, которые полагают, что лучше меня знают то, что нужно мне и Империи. – Князь-Сенешаль невесело усмехнулся. – Слухи о моей абсолютной власти сильно преувеличены. Поэтому я не могу гарантировать князю Сабику полную безопасность в его поездке по Империи, если о ней станет широко известно.

– Я думаю, что князь Сабик готов будет рискнуть, – сказала Эйли. – Если вы могли бы дать мне несколько подорожных, незаполненных, но подписанных вами, я могла бы передать их…

Князь-Сенешаль внимательно посмотрел на нее, и, Эйли не стала отводить взгляда.

– Вот видите, – произнес он после длительного молчания. – Даже вы даете мне понять, что вокруг меня происходят вещи, которые я не могу контролировать. То же происходит и в самом близком окружении.

– Простите, ваше высочество, если я вас расстроила. – Эйли вдруг поняла, что этот человек действительно одинок, что ему фактически не на кого опереться.

– Ничего, моя княжна. Я привык.

Князь-Сенешаль поднялся с кресла и, наклонившись, погладил Эйли руку.

– Выздоравливайте, и это будет лучшее, что вы можете сделать.

Он медленно пошел к двери и, обернувшись, сказал на прощание:

– Я обдумаю ваше предложение. Выздоравливайте. – И вышел, тихонько прикрыв за собой дверь.

Прошло не меньше недели, когда Князь-Сенешаль счел возможным еще раз навестить больную. Эйли была спокойна все это время. Возможно, она не совсем удачно выбрала время и способ, которым поставила в известность князя о просьбе Сабика, но она не корила себя за опрометчивость. Мало того, ей казалось, что князь не предпримет никаких дурных действий по отношению к ней и даже согласится на ее предложение.

Болезнь медленно, но верно отступала, и, когда взволнованная Гомейза сообщила, что его высочество Князь-Сенешаль изволят посетить ее сегодня в обеденное время, Эйли смогла даже присесть на постели и с помощью хлопотливой Гомейзы привести себя в надлежащий вид.

Князь вошел к ней, против ожидания, в сопровождении нескольких слуг, которые, правда, споро накрыв столик и расставив подарки, удалились.

Когда они остались наедине и обменялись положенными любезностями насчет большой чести и «вы прекрасно выглядите», князь, пригубив вина, сказал:

– Я обдумал ваше предложение, княжна, и пришел к выводу, что оно не совсем подходит мне. – Князь посмотрел, как отреагирует на его слова Эйли, но та спокойно продолжала кушать. Он кивнул каким-то своим мыслям и продолжил: – Подорожные ненадежны. Поэтому мы поступим иначе. – Он встал, обошел столик и, достав из кармана сложенный поперек втрое листок, протянул его Эйли. – С этим у вас не должно возникнуть проблем даже с доставкой адресату.

Эйли развернула листок. На гербовой бумаге с вензелем и гербом Князя-Сенешаля было написано собственной рукой князя следующее:

«Предъявитель сего и сопровождающие его люди, буде они есть с ним, путешествуют по моему повелению и с моего ведома».

Под этим коротеньким, но весьма многозначительным текстом стоял размашистый росчерк князя и его личная печать.

Эйли прочитала и подняла глаза:

– С этой бумагой можно привести под стены Столицы целое войско.

Князь усмехнулся.

– Кто знает, может быть, так и станется. Но, полагаю, этого не потребуется. Так и можете передать вашему брату.

Когда князь через час ушел, а слуги прибрали в комнате, Эйли, сказавшись усталой, отослала всех и достала из-под подушки драгоценный автограф Князя-Сенешаля. Она еще раз перечла письмо, затем сложила и оглянулась, подыскивая подходящее место. Она опасалась, что еще довольно много времени пройдет, пока удастся переправить этот поистине бесценный листок Сабику. Над столиком, где были разложены письменные принадлежности, висела сумочка, где лежали полученные ею письма. Туда складывались необязательные послания от придворных, знающих Эйли по ее первому визиту в Империю и на всякий случай напоминающих о себе, и прочая дребедень; единственное письмо от матери, которое Эйли уже успела получить, лежало у нее под подушкой: ничего важного в нем не было, просто это было еще одним лекарством, применяемым Гомейзой в ее полузнахарской врачебной практике, – она утверждала, что это действенное, не раз испытанное средство.

Эйли встала и быстро, насколько было у нее сил, пересекла комнату и сунула листок среди никому не интересных, хранимых по обычаю бумаг. Она еще успела вернуться в постель и зябко закутаться в теплое одеяло, согреваясь и приходя в себя после неожиданного усилия, когда появилась Гомейза и, делая большие глаза, начала спрашивать, не угощал ли княжну Князь-Сенешаль чем-либо и был ли довольно учтив.

– Не думаешь же ты, что он хочет меня отравить? – спросила Эйли устало; короткий поход до столика и обратно сильно утомил ее.

– Что вы, княгиня, помилосердствуйте, как можно! – возмутилась Гомейза, но тут же понизила голос и поведала: – Но вот матушка его все посылают для вас пирожные и фрукты да все спрашивают, что вы едите и как себя чувствуете. А два раза, пока вы в беспамятстве были, сама наведывались – сидели у вашей кровати да выпытывали, куда вы Наследника запрятали.

– Почему же ты мне раньше ничего не говорила? – Эйли нахмурилась. – Кажется, я смутно припоминаю что-то, только я думала, что это мне приснилось.

– Как же, приснилось! – Гомейза была едка, как щелочь. – Вот увидите, она вам зелья какого-нибудь подсыплет, чтобы допросить вас без помех… А уж сладка-то высокая княгинюшка – слаще своих пирожных. Пирожные, между прочим, отменные, – довольно заулыбалась Гомейза. – Девушки пробовали, глазки от восторга закатывали.

Эйли посмотрела в хитрющие глаза своей служанки-подруги, и они засмеялись.

– Пирожные! Вот хитрюга! – приговаривала, смеясь, Эйли. – Там для меня-то хоть что-то осталось? Принесла бы…

Эйли не знала, когда удастся установить связь между ней и Таласом, но в одном была уверена: Менкар сделает все, что в его силах, и как можно быстрее. Правда, о том, что возможность эта представится ей уже на следующий день после визита князя, она даже не думала.