Страница 16 из 59
Вроде как возражал.
Но доктор Валькович вынул из шкафчика баночку из-под алтайского меда.
Кто-то ради смеха оклеил ее свинцовой фольгой и выдавил на фольге звезду с извивающимися лучами. Это значило: «Чыльгоун ёхэныль. Счастливого пути».
И они улетели.
Ким улетел, американец улетел.
И немец покинул Церн. И англичанин.
«То маннапсида!» – «В следующем году увидимся!»
Доктор Валькович остался в пультовой один. Его манило удобное кресло.
Но, когда он заваривал чай, свет внезапно мигнул. Может, из-за внеплановых работ: техники монтировали магниты на нижней галерее коллайдера. Валькович сунул оклеенную фольгой баночку в сумку (через несколько часов он тоже уезжал в аэропорт) и открыл «Рабочий журнал». Он помнил, что несколько часов назад американец делал записи и ворчал на непонятные иероглифы корейца.
Но записей в журнале доктор Валькович не нашел.
Он даже перегнул «Рабочий журнал». Точно! Один лист был выдран, торчали неровные обрывки. Странно… Странно… Доктора Вальковича охватила непонятная сумеречность, голова отяжелела. Он даже задохнулся на секунду, зачастило сердце, пошли перебои. Кажется, он упал на кафельный пол. В сущности, ничего особенного не произошло, ну, короткий обморок, со всяким может случиться, но каким-то образом доктор Валькович понял, что знакомый мир кончается.
Всё кончается.
Абсолютно всё.
Деньги, мёд, время экспериментов.
Вечером в самолете он попытался сосредоточиться и понять, что же с ним произошло в пультовой, но разумного объяснения не нашел. Усталость… Неслышно подошла улыбчивая стюардесса: «Простите, месье, у вас в сумке фонарь не выключен». Доктор Валькович удивился: какой фонарь? Нет у него фонаря! Но стюардесса не отставала: «Позвольте, мсье, я помещу вашу сумку в камеру хранения?»
В Париже доктор Валькович провел день.
Не было у него в Париже никаких специальных дел.
Ну, посидеть часов пять в Национальной библиотеке или посетить серую заизвесткованную громаду Сакре-Кёр, возвышающуюся над городом. Эти места возвращали доктора Вальковича в молодость, в те годы, когда он еще ничего не знал ни о корейцах-физиках, ни тем более об адронных коллайдерах. Ах, Сакре-Кёр, базилика Святого Сердца! Ты стоишь на вершине Монмартра, и я, наверное, уже никогда, никогда, никогда не поднимусь к твоим цветным витражам!
Так доктор Валькович подумал.
Он никак не мог понять, что изменилось в мире.
Ну да, если прислушаться к бормотанию телевизоров, то многое.
Например, много говорили про Луну, якобы изменившую орбиту, но подобными слухами мир полнится… Говорили про плавающее магнитное поле, но что в этом удивительного, если полюса время от времени меняются местами… Но вот почему город, погруженный в сиреневую дымку, город, который он всегда любил, неожиданно показался ему чужим? Каждый камень, каждое стекло, каждый балкон над бульварами, которые раньше он ощущал как собственное продолжение, отдавало холодом, шептало: нас нет… нет… и ты, доктор Валькович, умер… И птички на каштанах умерли, нет их… И задохнувшаяся шарманка…
Кто и зачем выдрал лист из «Рабочего журнала»?
Доктор Валькович отчетливо помнил ряд цифр, вклеенную цветную схему, аккуратные иероглифы и коротенькую приписку, сделанную рукой Джона Парцера. До американца из Парижа он не сумел дозвониться, и Ким был уже далеко. Зато в Москве доктору Вальковичу удалось попасть на лекцию астрофизика Сюняева. «Наше место во Вселенной с точки зрения астрофизики и космологии». Доктор Валькович с удовольствием поаплодировал своему старому другу, но, в общем, ничего принципиально нового не услышал. Черные дыры, темная материя, звуковые волны Большого Взрыва… Встречные пучки протонов. Силы взаимодействия – слабые и сильные… Протон сталкивается с протоном, рождается новая частица. Давайте назовем ее – эквидистон. Здорово звучит! Hello, World! Что-то должно, наконец, заполнить зияющий интервал между известными силами физических взаимодействий…
Эквидистон.
Равноудаленный.
Звучало здорово, но Сюняев всё испортил.
Он взял и прокрутил под занавес тот скандальный видеоролик.
Ну да, тот самый, снятый с безымянного сайта. Энергии, энергии, энергии!
Ничего удивительного. В Новосибирске на вопрос генерала Седова, можно ли верить этому ролику? – доктор Валькович раздраженно ответил: «Вечными двигателями не занимаюсь».
А лето выдалось дождливое, тусклое.
Странное ощущение, пережитое в Церне, постепенно забывалось.
Но вдруг пришло сообщение из Берлина: физик Курт Хеллер попал в тяжелую автомобильную аварию. Столкновение по дороге в аэропорт. То ли с ремонтным грузовиком, то ли с пустым автобусом. Жертв нет, только пострадавшие, – так сказал диктор. У них ведь свои оценки…
А еще через неделю доктор Валькович узнал о смерти Джона Парцера…
А еще через неделю генерал Седов сообщил ему о гибели Обри Клейстона…
Вообще-то с генералом Седовым доктор Валькович редко говорил о физике и физиках. Предпочитал обсуждать боевую раскраску ихтиозавров или, на крайний случай, всякие смешные истории. «Вот выхожу из вагона на станции «Октябрьская», а на скамье спит темнокожий…»
«А как вам такой русский хайтек? – понимающе усмехался генерал. – У нас как-то в секретном отделе установили навороченный замок со сканером лица. Как-то вижу, стоит перед входом сотрудница, напряженно пялится в сканер, а он ее признавать не хочет. И так она повернется, и так головку наклонит, и улыбку пустит, и прядку на виске подберет, а всё без толку. Наконец, постучала в дверь и ей открыли…»
А мир точно сошел с ума.
Изменился ритм приливов-отливов…
В Южной Атлантике обнаружились мели, не значившиеся на картах…
Границы закрыла даже Андорра, даже Люксембург выкинул тот же фокус…
Луна продолжала уменьшаться…
Бушевали наводнения…
Горели леса…
А на террасе генерала Седова появился младший лейтенант Смирнов-Суконин.
Он припёр генералу стеклянную банку с загадочной этикеткой «NIVI». Своим ходом припёр, дурак! Даже в метро спускался. Доктору Вальковичу, появившемуся на террасе, младший лейтенант, конечно, дал добрый совет по поводу немецких покрышек, а потом откинул ногой оставленный ремонтниками кабель. А тот находился под напряжением. И удачно свалился на металлическую растяжку. И над крылечком открытой, закапанной унылым дождичком веранды внезапно расцвело томное сияние, будто всех втянуло в погасающую радугу.
Очнувшись, доктор Валькович услышал:
«У тебя, наверное, невеста есть?» – «Так точно, товарищ генерал!» – «Когда обещал невесте вернуться со службы?» – «Ровно через сто сорок девять дней, товарищ генерал!»
Прислушиваться дальше доктор Валькович не стал. У него всё еще плыла перед глазами томная пелена, пронизывали тьму лиловые силовые линии. Понятно, доктор Валькович не знал, как чувствуют магнитное поле электрические скаты или некоторые виды птиц, но почему-то решил, что перед его глазами плывут именно силовые линии. Трахнуло его по полной, потому что только через минуту сквозь плывущую пелену проявилась закопченная стена коттеджа. Любимый велосипед стоял у стены, даже краска с него не слезла. В кожаном кармане под рамой хранился талисман – баночка из-под алтайского меда, оклеенная свинцовой фольгой.
Раздумывать было некогда…
Всю дорогу до Чемала доктор Валькович умирал.
Что-то мешало ему чувствовать себя обыкновенным человеком.
Руки-ноги двигались, глаза видели, но в ушах шумело и немецкие покрышки невыносимо грелись. Он это чувствовал. На него жаром несло. Но мысленно доктор Валькович не уставал аплодировать себе. Вот надо же, он умер! Он еще в Церне умер! – а летит на велосипеде, не останавливается.
Конечно, посты, рьяные гаишники…
«В роте семь разгильдяев, а ты волосы на пробор носишь».
Ясно, что гаишники уже подняли тревогу и генералу Седову доложили, что сбежавший покойник мчит по Бердскому шоссе. Они и раньше-то не могли за мной уследить, мысленно поаплодировал себе доктор Валькович. Профессиональные помощники любителя палеонтологии тайно рылись в вещах, просматривали компьютерные файлы. Думают, я не видел, не замечал…