Страница 17 из 18
Эва двигалась неторопливо, с периодическими остановками; иногда подходила ближе, читала, присматривалась, брала в руки. Как все. Обычная среднестатистическая туристка с чипом на визе в сумочке. С помощью чипа операционная система Среза отслеживает перемещения любого человека, и мало ли кто может получить доступ к этим данным. Цивилы уж точно имеют — через дружественный Срезпол. Поэтому визу придется где–нибудь забыть. С туристками такое случается, и патрулю, если что, должно хватить растерянных глаз и неумелой взятки скромных размеров. Тем более что, вы же понимаете, она, гражданка Анчарова, впервые в Срезе…
Самое смешное, что последнее было правдой. Вернее, Эва ощущала это правдой — внутренней, субъективной, не желающей принимать во внимание аргументы какой–то абстрактной памяти. Какие двадцать лет?.. Где?
Она никогда раньше здесь не была.
Здесь — никогда.
Снова тезеллитовые сувениры. Пейзажи Среза в плохой и очень плохой живописи. Инициированный дракон играет с желающими в покер и шахматы; желающих не находилось, одни глазеющие. Женские украшения из самоцветов Солнечной бухты. Запись на экскурсию в Замок Лилового полковника… вранье. Никакого замка у отца в Срезе никогда не было. Что же касается ее собственной летней резиденции у моря, то ее сожгли еще тогда. Впрочем, для туристической инфраструктуры подобные пустяки не имеют значения.
Дефилировать по набережной, уткнувшись в эту самую туринфраструктуру, изобретательную и многообразную, ничего кроме нее не замечая. Даже моря как такового: его прибрежная часть, исполосованная волнорезами, причалами и водными горками, с буйками, надувными матрасами, драконьими спинами и головами купальщиков на мутных волнах, тоже была частью незнакомого курорта, куда она приехала впервые. Но Гребневой хребет…
Четкая линия на фоне розоватого неба. Сначала ступенчатая, потом прямая, словно под линейку, чуть–чуть лесистая, курчавая, и, наконец, обрывающаяся в море. Вечная. От этой незыблемой вечности делалось страшно.
Чтобы сотворить идеально ровную набережную, они, наверное, взорвали и срезали бульдозерами целый пласт плоскогорья: со скалами, валунами, расщелинами, кустарником, жухлой травой, звериными норами, муравейниками… Залили бетоном, выложили плиткой, отгородили ажурным парапетом. Выше, выдалбливая котлованы в известняке, понастроили отелей, вилл, коттеджей, клубов и ресторанов — из привозного мрамора, гранита и диабаза, а кое–где, для наиболее состоятельных туристов, с отделкой из местного тезеллита. Ниже к морю, на месте обрывов, гротов и бухт насыпали пляжи, тонны и тонны песка, выкачанного со дна. Мутная вода с головами–поплавками похожа на суп: узкая полоска кипящего супа у берега, чем дальше, тем море синее и чище. Море… да, море — тоже.
Только море и Гребневой хребет. Не так уж мало, чтобы узнать нужное место. Ключевое слово — нужное. Не тратить силы и слезы, пытаясь распознать другие, ненужные, просто когда–то родные места. Это совершенно лишнее.
Она подобралась, вскинула голову. Туристка гуляет по набережной. Любопытствует, глазеет по сторонам, с успехом убивает время, а возможно, высматривает себе курортный роман. А что, интересно даже, насколько убедительно ей это удается.
Дефилирующие толпы двигались стихийными, но стройными параллельными потоками, под которые Эва успела подстроиться, — и вдруг оказалось, что она идет навстречу сплошной человеческой стене. Особенно самоуверенно, в упор, словно пистолетное дуло, приближалась высокая брюнетка не первой, но и не последней молодости, в белом платье на ярко–смуглой коже, с фатальным выражением лица женщины–охотницы. Казалось, что им не разойтись, и во внезапном приливе гнева, смешанного с азартом, Эва решила не отступать первой.
Женщина тоже не отступила. Она исчезла. Вместе со встречной толпой.
— Не проходите мимо, сеньора! Вы только полюбуйтесь, какая замечательная получилась опти…
Оптиграмма? Эва обернулась.
Мальчик–подросток держал полупрозрачную оптиграмму за угол, она перекосилась, слегка колебалась на воздухе, нижний край начал закручиваться, к тому же сквозь нее просвечивали море и набережная. Теперь–то уж Эва с чистой совестью не могла опознать изображение. Выходит, в Срезе еще сохранились оптиграфические аномалии… конечно, куда бы они делись? И, как и всё остальное, приносят кому–то доход.
— Многие себя не узнают, — сказал мальчик. — Потому что смотрят в зеркало и на фотки, но там всё неправда. А на оптиграмме вы — настоящая. Купите! — Он назвал цену.
Дорого. В Срезе безумно дорого всё. А деньги необходимо экономить. Но она купила. Мальчик сбрызнул пленку лаком, и Эва пошла дальше, помахивая невесомой трубочкой.
Опять колеблющийся воздух над статуэтками из тезеллита: кстати, хотелось бы знать, это конкурирующие конторы или разные точки одного и того же разработчика–монополиста? Вряд ли. Тезеллитовые разработчики конкурировали между собой с самого начала бума; за последние годы они укрупнились, их стало меньше, но не настолько, чтобы каждому досталось на откуп по целому городу. Это можно будет — придется — использовать. Но не здесь. Там, поближе.
Страх. Внезапный и нелогичный: что она заблудится, не узнает места. Она же никогда — каких двадцать лет?! — ни разу в жизни здесь не была.
Но паниковать рано. Может быть, там — всё по–другому.
Глянула на часы. Неубитое время до катера сократилось до двадцати минут, а значит, учитывая обратный проход по набережной, пора поворачивать. Вполне обычный маневр здесь, где всем и каждому всё равно, в каком направлении двигаться. Эва прочесала взглядом человеческий поток, из текущего сзади превратившийся во встречный: если кто–то из этих людей следит за ней, через пару минут он развернется тоже. А рядом оптиграфическая аномалия — удобная вещь для подобных случаев. Если она, конечно, двусторонняя.
На этот раз Эва ждала ее приближения, а потому увидела то же, что и в обычном зеркале: немолодую училку со стиснутыми губами и нервозным взглядом, рыщущим по сторонам. Толпа за ее спиной была безликой, незнакомой. Не следят?.. операционная система по чипу не в счет. Или следят напрямую, но более профессионально, чем она надеялась? Юноша–торговец оптиграммами не проявил к ней ни малейшего интереса, хотя вряд ли запомнил; остановил яркую женщину с ребенком, шедших следом. Тоже профессионал.
Какой–то тинейджер сел играть в покер с драконом. Группа поддержки покатывалась от хохота в честь каждого хода. Дракон тоже улыбался золотыми глазами, делая вид, что крайне удовлетворен своей непыльной работенкой. Эва отвернулась.
Она шла всё быстрее и быстрее; приходилось прилагать усилие, чтобы не срываться почти на бег, прилежно притормаживая–отмечаясь у каждой приманки для туристов. Время, его нужно рассчитать с точностью хотя бы до двух–трех минут, а вот это как раз и не получалось. Стрелки часов то замирали так надолго, что Эва подносила запястье к уху, пытаясь расслышать тиканье сквозь курортный шум, то вдруг прыгали на целый отрезок вперед, а ведь еще неизвестно, сумеет ли она с первого раза найти лестницу на нижний ярус набережной и тем более нужную камеру храпения… Эва всегда плохо ориентировалась в незнакомых местах. Даже в таких топографически элементарных, как набережная под линейку вдоль моря.
Ключевое слово — незнакомых.
Катер стоял у пирса, слегка трепеща сложенными крыльями. На палубе уже собрался народ, но спешить было все–таки рано. Со спины фото–дракона под ярким седлом слезла маленькая девочка; перед тем как уйти, она погладила спустившуюся на парапет чешуйчатую голову и протянула конфетку в ладошке. Дракон съел, облизнулся длинным языком, прикрыл глаза. Наверное, нет ничего ужасного в том, чтобы фотографировать с ними детей. Вот инициировать драконов — противоестественный и жестокий эксперимент. Еще одно из преступлений режима Лилового полковника… просто, как всегда. И, как всегда, правда.