Письма полковнику

Яна Дубинянская Письма полковнику

ПРОЛОГ

Она узнала случайно. Могла не знать еще часов пять, потому что не собиралась сегодня к нему, думала только позвонить вечером, часиков после восьми. Совершенно случайно услышала по радио в чужой машине.

Машина была физика Лимберга. По средам у них одновременно заканчивались уроки — пятый последний, и физик традиционно предлагал литераторше подвезти ее на своем автомобиле, а она традиционно отказывалась, а сегодня согласилась: в окне между вторым и четвертым закупилась продуктами ко дню рождения, и очень не хотелось тащить на себе сумки. Лимберг истинную причину понял, а потому не слишком воспрял духом. И, чтобы подчеркнуть чисто дружеский характер своего жеста, включил в машине радио и даже не стал искать музыку.

Она думала о своем — как бы с наименьшими потерями отстреляться от юбилея и воспринимала голос диктора как шумовой фон, не вникая в смысл. Но, как оно обычно бывает, сознание подключилось автоматически, когда прозвучали слова не просто знакомые, а имеющие для нее личное значение. «Кровавый режим Лилового полковника». Успела подумать: зачем? Кому это интересно?.. может, какая–то дата?

Экскурс в историю был подробный, даже слишком для радионовостей, и ее недоумение успело вырасти до приличных размеров. И вдруг — будничное, в продолжение темы, для замены фамилии или местоимения «он»: самоубийца…

— Что с вами, Ева Николаевна? — Лимберг притормозил. — Вам плохо?

По радио говорили уже о другом. О новостях спорта…

— Что–нибудь случилось? Вы о чем–то вспомнили?.. забыли?.. Надо вернуться?

Она пусто смотрела перед собой, а физик продолжал сыпать предположениями:

— Или побыстрее домой? Мы уже почти приехали. Вон та высотка за поворотом, правильно?

Очнулась:

— Остановите. Я выйду здесь.

Физик смешался:

— Что вы, я довезу до подъезда… Вы обиделись? Я не хотел, честное слово… У вас же тяжелые сумки!

Сумки, да. Закинуть их домой и ехать. Нет, ехать необходимо сразу. Но не на Лимберговой же машине, боже мой, как глупо, как неправильно… не называть же ему адрес!..

Впрочем, почему бы и не назвать? Если всё равно — по радио. Завтра все будут всё знать, и уже неважно. А сегодня расспросы Лимберга можно попросту игнорировать. Он довезет, дурачок. И это главное.

…В подъезде никто не толпился, и она, не рискнув вызывать вечно застревающий лифт, метнулась вверх по лестнице. Седьмой этаж; ее дыхания всегда хватало максимум до пятого, и это спокойным шагом. Но сегодня она чуть было не взбежала на восьмой. Затормозила, вернулась. На лестничной площадке было пусто, и успел взорваться страх: там, в квартире, тоже никого, только бумажка и пломба на дверях. Опоздала, опоздала!..

И тут из–за двери вышла незнакомая девица в потертых джинсах и с огромным фотоаппаратом на шее. Затянулась, отбросила окурок и сразу потянулась за новой сигаретой. Захотелось ее прибить.

Вместо этого спросила; голос все–таки срывался после бега по ступенькам:

— Он еще… тело не увезли?

— Не–а, — откликнулась девица. — Не разрешают трогать. Какая–то шишка из ментов никак не явится. Все нормальные журналисты разъехались, а моему чудику приспичило комментарий брать…

Сипловатое сопрано заглохло позади захлопнутой двери. В прихожей было натоптано, пахло куревом и чужой парфюмерией, с кухни доносились чьи–то голоса. Она рванулась в его комнату, такую тесную из–за книжных полок по всему периметру и огромного письменного стола, ударилась коленом об угол дивана, остановилась и, вертя головой по сторонам, всё никак не могла его найти…

— Вы эксперт? — вежливо спросил брюнетистый юноша, поднимаясь из–за стола.

Она попыталась вникнуть в смысл вопроса. И вдруг увидела.

Он скорчился в углу кресла, маленький, словно карлик или ребенок. На нем был парадный мундир, и заострившийся подбородок над лиловым воротничком казался желтым, как недопитый чай. Удивленные глаза — в потолок, будто с вопросом к кому–то там, наверху. Чисто выбритые морщинистые щеки. И лиловое пятно на груди, чуть–чуть темнее мундира. Почти правильной круглой формы.

Рука с пистолетом свесилась вниз. Классически — до бессилия в коленях, до спазма в горле, до острого сигнала подступивших наконец слез…

— Интернет–издание «По следам», — сказал вежливый юноша. — Не волнуйтесь, я ни к чему не прикасался. Не могли бы вы проко…

— Что?! — Она обернулась к нему резко, словно отпустили до предела накрученный заводной механизм. Юноша отпрянул, часто хлопая длиннющими ресницами.

За спиной послышались шаги. Кто–то матюкнулся. Другой, посдержаннее, рявкнул:

— Гражданочка, туда нельзя, да сколько можно!.. Вы кто такая?

Она заставила себя посмотреть снова. Да, он должен был когда–нибудь это сделать. Именно так: в парадном мундире, из именного оружия. Еще тогда… Если тогда — нет, то лишь из–за нее. Она всегда это понимала. Бегство, унижение, пресмыкание перед спецслужбами чужой страны, вымоленное инкогнито, жалкая жизнь–заточение в малометражной квартире… Только из–за нее и для нее. Для него — пистолет и лиловый мундир. А когда–нибудь — это в любой момент. И бессмысленно спрашивать: почему именно теперь?.. через столько лет…

И еще бессмысленнее, совсем нелепо и по–детски: почему — сегодня, накануне дня ее рождения?

Был вопрос. Она ответила:

— Я его дочь.

Милиционер за спиной, сбавив тон, пробормотал что–то насчет «пройдемте» и дачи показаний. А юноша с длинными ресницами очнулся и заорал:

— Машка–а–а–а!!!

Должно было. Когда–нибудь. Слезы так и не пришли; она прикрыла веки, пытаясь найти в себе что–то похожее на чувство облегчения. Но никакого облегчения не было. Наоборот — смутная, давящая тяжесть. Теперь придется взвалить на себя еще и это… похороны, журналисты… Почему — журналисты? Ему же обещали…

— Чего тебе? — спросило за спиной хриплое сопрано.

Обернулась; просто на звук.

Навстречу слепящей фотовспышке.

Дорогой папочка здраствуй!

Я пишу сама потомучто я уже болшая. У нас тепло сонце, светит, дождь. Роза говорит настоящая пренцеса недолжна бегать полужам, но так не интиресно. Мне подарили дракона!!!!!!!!! Ево зовут Драго. Он ишо маленький. Не разговариваит, но учиться. Пренцесы все с драконами правда? Вчера в замок привизли уголь на зиму, целую гору!!!!!!! Я лазила. И ничево только шлейф патом выкинули, но мне не жалко. Роза говорит надо писать про важное как я учусь. Я учусь хорошо. Я уже бальшая. Приежжай. Я тибя люблю.

Твоя Эвита.

14.09.07.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА I

Марисабель сидела на подоконнике и курила.

Сигарета у нее была модная, длинная, как и ноги в красных чулках сеточкой. Из–под юбки виднелись чулочные резинки, а также краешек черных трусиков; все пацаны, естественно, пялились туда. Марисабель уже раза три отправляли домой переодеваться из этой юбки в приличное, по теперь она придумала фирменный фокус: приходила в школу в чем–то скучно–клетчатом до колен, а после уроков закрывалась в туалете — и р–раз! Некоторые одноклассники бегали подглядывать, как это самое клетчатое надает к ее ногам. Открывачка точно бегал.

Открывачка тоже дымил, кашляя, как простуженный паровоз. Вонь от его самокрутки шла какая–то сладковатая, подозрительная. Про Открывачку болтали много чего, возможно, в том числе и брехни, но по–любому все точно знали, что он сидел. Что он старше всех на два года, а такой мелкий из–за курева с детсадовского возраста. И еще неизвестно, какую гадость он курит.

Дылда морщила безразмерный нос, купированный сверху очками, и демонстративно отодвигалась подальше. Потом опять придвигалась. Бейсик рассказывал вполголоса, иногда срываясь в полушепот, и с четырех шагов его уже было не расслышать. А у Дылды к тому же не имелось опыта, она всю жизнь просидела за первой партой. И никогда не нуждалась ни в чьих подсказках с места.