Амулет воинов пустыни

Тарик вышел из дома через ворота. Он закрыл их на замок — единственное устройство, нормально работавшее в этом неухоженном помещении, — и поспешил вниз по переулку, который вывел его на главную улицу — Касабу. Эта городская артерия длиной более мили протянулась с севера на юг Каира. Благодаря расположению Касабы северный ветер беспрепятственно проникал к сердцу города и приносил его жителям облегчение в жаркие летние месяцы. Ширина прямой, как натянутый шнур, главной улицы достигала пятнадцати шагов. По дороге на юг, к воротам Баб аль-Зувалья, находились величественные дворцы со сверкающими куполами, фонтаны, общественные бани, роскошные мечети с минаретами, похожими на вонзившиеся в небо пики, медресе и подобные крепостям караван-сараи.

По обе стороны Касабы располагались сумрачные лабиринты улиц, кварталы с мастерскими и жилыми домами в восемь, а то и в девять этажей. Там же находились занимавшие целые переулки местные базары, где продавались в основном товары, изготовленные жителями близлежащих домов. Тень этим переулкам давали растянутые над ними полотнища, циновки или дощатые навесы. Нередко даже в солнечный день там царил такой мрак, что сбитые с толку продавцы принимали его за наступивший вечер и зажигали светильники. Витиеватые торговые улочки порой заводили путника в тупик, поэтому выбраться в город можно было, лишь обойдя их стороной.

Несмотря на ранний час, Касаба и прилегавшие к ней переулки были заполнены гомонящей толпой. Тарик уже успел привыкнуть к тому, что этот город, по крайней мере втрое больший, чем Париж или Лондон[23], напоминал разворошенный муравейник. Привык он и к тому, что на каждом шагу встречал то прозябание бедных и искалеченных, то купавшихся в роскоши богатых и могущественных.

Какое пестрое смешение движений, зрелищ и шума! Оборванные нищие стучали по земле своими деревянными мисками, и всякого рода уличные музыканты тоже требовали милостыни; под звуки флейт, литавр и канунов (музыкальных инструментов, напоминавших цитру) выряженные в разноцветные одежды альмы — уличные танцовщицы — соблазнительно вращали бедрами, делали недвусмысленные жесты и впадали в неистовство, заманивая зевак; погонщики верблюдов шли своей дорогой; ослы и мулы, несущие вязанки хвороста на спинах или влачащие повозки с саманным кирпичом, терпеливо шагали вслед за своими хозяевами; носильщики изнывали под тяжестями на своих спинах; слуги тащили в носилках своего господина, а старший из них грубо кричал на толпу, требуя освободить дорогу; рассыльные и служанки спешили по своим делам; полуголые дети гонялись друг за другом; мелочные торговцы с тележками или ручными лотками громко расхваливали свои дешевые товары; и повсюду встречались сакка — водоносы, которые носили на спинах сосуды из пористой глины, и, отдавая драгоценную влагу, довольствовались получением куска хлеба или горсти фиников, которые они убирали в мешок, притороченный к поясу. И в то время как многие женщины были с головы до ног обмотаны тканью, не меньшее их число ходили с открытыми лицами.

Но в этот день Тарик не обращал внимания на городскую суету. Лишь однажды, уклоняясь от встречи с воинским подразделением, он оказался возле группы из трех фокусников. Те поистине творили чудеса с помощью канатов, ящиков с двойным дном и ножей. Кроме того, они обещали собравшимся показать еще более интересные вещи, но вечером, во внутреннем дворе стоявшего неподалеку караван-сарая.

Переждав опасность в кучке любопытных, Тарик отправился дальше. Тревога за братьев по ордену продолжала мучить его. Ему было известно, что эмир приказал доставить Герольта и Мориса в подвал своего летнего дворца, расположенного на речном острове Рода. Тарик уже не раз осмотрел эту роскошную резиденцию, проплывая мимо острова на лодке. Однако ничего ему это не дало, тамплиер убедился лишь в том, что дворец окружала высокая каменная стена, а внутрь усадьбы с берега Нила уходил канал. Вход на участок через этот канал был закрыт на особые ворота, которые днем и ночью караулили вооруженные охранники.

Но куда же занесло Мак-Айвора? Возможно, его купил владелец одной из каменоломен, которые были вырублены в отрогах горы Мокаттам, доходивших до самой городской крепости. Приобрести шотландца мог и хозяин какого-нибудь рудника, расположенного неподалеку. Такого силача, как Мак-Айвор, не могли не купить на торгах сразу же. Куда же тогда его увезли? Тарик этого не знал, поэтому все надежды возлагал только на Масламу аль-Фара. Левантиец ускорил шаг. Он договорился о встрече с Масламой сегодня на площади Майдан аль-Румайла.

Большая песчаная площадь раскинулась перед мощными суровыми стенами городской крепости, стены которой больше ста лет назад Саладин воздвиг на скалах горной гряды Мокаттам. Дорога из цитадели на площадь выходила через Баб аль-Силсила, то есть Ворота цепи, укрепленные двумя башнями по бокам. Огромное пространство у подножья крепости использовалось главным образом для продажи лошадей, ослов и верблюдов. Здесь же собирались мокари — владельцы мулов, которые отдавали своих животных в аренду. Деньги, которые Маслама получил от Тарика за свои услуги, позволили ему бросить прежние опасные занятия и выполнить давнюю мечту — купить внушительное стадо мулов и стать мокари.

Тарику не пришлось долго искать аль-Фара. Дорогу ему указали знакомые звуки глиняного барабана, который принадлежал приятелю Масламы по имени Али Омар и по кличке Али аль-Табба, то есть Али Барабанщик.

Вскоре левантиец увидел и всю троицу — Масламу и его товарищей. Двое из них сидели в тени, которую отбрасывала сплетенная из пальмовых листьев циновка. Али Омар — маленький узкогрудый человечек с выпиравшим из-под одежды горбом — сжимал ногами барабан, а его костлявые пальцы плясали на натянутой шкуре. Рядом с ним сидел тощий, как веретено, мужчина с изможденным лицом. Его волосы и брови были белого цвета, и разговаривал он высоким, как звуки флейты, голосом. Этого человека звали Захир Намус, то есть Захир Комар. Когда-то он был дервишем[24]. Танцуя и завывая, он обошел всю страну, пока не встретился с Масламой и Али. Тогда он покинул сословие странствующих монахов и начал заниматься воровством и попрошайничеством.

Маслама Крыса с гордым видом стоял возле своих мулов. В походном загоне, сделанном с помощью веревок и вбитых в землю колышков, дюжина животных равнодушно ждала, когда их уведут работать на весь день или на несколько часов. Только что у хозяина забрали троих их сородичей.

Когда Маслама увидел Тарика, он как раз с довольным лицом прятал в карман полученные за мулов деньги. Физиономия аль-Фара расплылась в широкой улыбке. Он распростер руки так, будто хотел прижать к груди сына, потерянного было навеки и вдруг найденного.

— Аллах Акбар! Всемилостивый велик! — радостно воскликнул он. — Если бы не был сейчас ясный день, я бы решил, что взошло солнце!

— Аллах Акбар! — ответил Тарик, как это и принято было делать, а затем насмешливо произнес: — Сладкими словами и нежностью даже слона сдвигают с места.

Улыбка Масламы стала еще шире.

— Желающий овладеть искусством лести должен идти к тебе в учение, друг мой.

Тарик улыбнулся. До чего же легко можно стать другом такого висельника, как Маслама, если щедро оплатить его маленькую услугу.

Бывший нищий обладал крепкой, коренастой фигурой, которая находилась в резком противоречии с мелкими чертами его узкого личика. Глаза были расположены близко друг к другу, короткий острый нос клином выступал вперед, а косо подрубленный подбородок незаметно переходил в шею. Не удивительно, что этого пройдоху прозвали крысой.

— Ладится ли твое новое дело, Маслама? — осведомился Тарик. У арабов не принято сразу же после встречи говорить о причине своего появления, даже если она, как в данном случае, хорошо известна всем присутствующим.

Конечно, новоиспеченный мокари тут же принялся жаловаться. Ни один восточный торговец не назовет свои дела блестящими, в противном случае он может упустить выгоду от следующей сделки. Тарик терпеливо выслушал сетования Масламы, время от времени делая участливые замечания. Лишь спустя некоторое время он наконец перешел к делу.

23

Говоря о населении Лондона и Парижа в конце XIII века, историки называют цифру 70–90 тысяч человек. В Каире же в то время было около 200 тысяч жителей. В те времена его население было сопоставимо с населением современного Нью-Йорка, выросшего из небольшого уютного городка.

24

Дервиш — нищенствующий монах, принадлежащий мистическому суфийскому ордену. Дервиши доводили себя до близких к трансу состояний с помощью музыки, завывающего пения и религиозно-экстатических танцев.